Russian Roulette или "Дневники психа"

POV’s Bill Холодно. Серые стены давят на мое, без того отвратное настроение, хотя... Не помню дня когда бы настроение вообще у меня было — я похож на растение, — единственное в чем моя потребность это питаться и тянуться к солнцу... Моему солнцу. — Каулитц, на выход. Взглянув в лицо, позвавшему меня офицеру таким взглядом, который прошивал его насквозь своей хладнокровностью, я встал с мятой двухъярусной кровати. Не знаю, зачем она в моей камере, если я один в ней заключен. Мигающие лампы в коридоре создавали эффект мрачности и непредсказуемости в такие моменты. Серые стены порядком бесили. Всплывали воспоминания. При виде однотонных светлых стен, Том не мог удержаться от соблазна подарить очередной стене немного красок и разнообразия. Я тогда отговаривал его, в качестве аргументов выдавая те факты, что улица была нами неизведанна, и кто знал, какова будет реакция владельцев этого квартала. Том тут же поникал, убирая руку от рюкзака, в котором лежали заветные баллончики. В нашем и соседних кварталах нет ни одной стены, на которой бы не побывала краска из его баллончика. Он обожал граффити. В подозрительно маленькую комнату меня водили еженедельно, там они запирали меня на сутки, наедине с собой. По углам были встроены «древние» колонки, о которых я не сразу догадался. В стенах серо-синего цвета были встроены какие-то устройства. В одну из стен вмонтировали зеркало. Наверно для того, чтобы любой псих смотрел на себя, и, видя в себе преступника, беседовал сам с собой... но только не я! Для меня это зеркало было шансом разглядеть то, во что я превратился за последние несколько месяцев. Окно, «прорубленное» в правой от двери стене, давало мне отвлечься от странных мыслей. Оно было без привычных для меня оград. Когда тот самый офицер покидал помещение, я пристраивался на своем любимом месте, в своей любимой позе. Когда казалось, что тишина давит на виски и хотелось разнести её к чертовой матери пронзительным криком, внезапно в комнате раздавались сольные партии гитары. «Том...» отдавалось где-то внутри меня. В начале, я рефлекторно льнул к стене, пытаясь восстановить сбившееся дыхание, но взамен чувствуя нахлынувшие эмоции и воспоминания, которые настойчиво просились наружу в образе кристально чистых слез. Спустя три недели я привык, и даже ожидал это соло, что звучало подобно шарманке... и меня снова охватывала ностальгия. — Билл — Что? — Хочешь, сыграю? — Что опять? — Нет, это другая... — ... — Тебе понравится! — Ох, ну ладно... — Том любил исполнять аккомпанемент один, без Густава, Георга... для меня. С легкостью меняя аккорды, раз за разом, он передавал все свои чувства. Отдача чувствовалась в том, как дрожала каждая из струн под руками брата,- его лицо искажалось не от фальши звучания струн, а от искренности в игре. На последней минуте игры в моем Томми разгорался огонь, звуки издавались более контрастно, страстно, отчаянно... Конец песни был всегда очень банальным — он, резко ударив по струнам, тут же откидывал руку куда-то за спину, боясь приглушить эхо, которое отчаянно пыталось догнать саму мелодию. — Красиво... — И только?! — Томас! — Я шучу, маленький... Хм... с улыбкой вспоминаю то, как ты называл меня так, безмятежно улыбаясь и пытаясь прижать к себе, а я лишь отодвигался, надувая губы и якобы обижаясь на столь детскую «кличку». Ты все равно умудрялся разбить мои ограждения в виде рук, и, обнимая, целовал в щеку, ссылаясь на небольшую, но разницу в продолжительности наших жизней. А теперь... я «старше» тебя. *** Как я узнал, от новенького охранника, не знавшего о том, что разглашать информацию заключенным недозволенно, меня здесь держат уже ровно полгода. «На полгода дольше... Боже!» С этого дня, я решил вести отсчет моему пребыванию в этой камере. Не знаю, правда, как мне это удастся, выжить в этой светлой комнате, наполненной тоской, воспоминаниями... Заветное соло отбивает все мысли, заставляет забыть обо всем и оставить в них только его... Моего Томми. Сегодня, в очередной раз, меня заперли в этой «комнате воспоминаний». Снова, то соло, что он когда-то исполнял. Это было последним соло в его жизни. Я опять вспоминал его черты лица, как прикасался к ним, как шептал ему, что даже смерть не разлучит нас... Я ошибался. Идиот. Вдруг соло резко оборвалось. Я будто вышел из транса, что-то выдернуло меня из него. Причину понять было не сложно. — Каулитц, на выход. Как меня бесит эта фраза. Скоро буду окликаться только на неё. Не падай духом Билл, тебе недолго осталось. Какие-то жалкие три года. Выдержишь. Вдруг меня повели в немного другом направлении. Я заметил, что с каждым шагом путь становился чище, во всех смыслах. Стены, обитые пластиком, окна каких-то комнат, закрытые мелким жалюзи. Очевидно от чужих глаз. Я прошел в самую дальнюю из таких комнат, комната оказалась кабинетом для допроса. На одном из стульев сидел парень. Коротко стриженый блондин, лет двадцати пяти, невысокого роста, среднего телосложения, с очками на глазах. Он тут же встал и, подойдя ко мне, жестом указал офицеру на дверь. Той же рукой он коснулся моего плеча, предлагая присесть. — Вильгельм Каулитц? — Простите, что? — я давно не слышал своего имени, тем более в официальной форме. Изначально мне показалось, что он просто попутал имена, но при повторном спросе я понял, что это я — Вильгельм. Я отвык от имени, которое Том всегда произносил с улыбкой на губах. Стало невыносимо больно в области груди. — Вы помните, что произошло с вами практически полгода назад? — Помню ли я? — я усмехнулся не то вопросу, не то самому себе. — Я забуду это лишь тогда, когда реинкарнация коснется моей души. — продолжал я с насмешкой очередного психа. — Я смотрю, острить вы не прекращаете. Что ж, надеюсь на следующий вопрос вы ответите более адекватно. — парень стал копошиться в своем портфеле, выискивая заветное изображение. Нашел лишь тогда, когда я успел довести его фразами, намекающими на его зрение и волнение, которое парень был не в состоянии скрыть. — Вот — он кинул на стол фотографию девушки. — Вы помните её? — Мне хватило пары секунд на то, чтобы всмотреться в лицо и следом впиться в стол длинными ногтями, на которых был немного потрепанный маникюр. В следующий момент я был полностью обезврежен. — Чертовка... — я рефлекторно поддался к столу, пытаясь любым способом порвать фотографию, улыбающейся во все тридцать два, девицы. — Все-таки узнали — на лице парня промелькнула самодовольная улыбка. — Это... — Мари. Как я ненавижу эту сво... — Давайте без подробностей, Каулитц, подробности выдавать будете, если мне понадобится. — он встал со стула, и засучив рукава, предчувствуя жаркую беседу, и облокотившись ладонями о край стола, продолжил допрос — Вы помните каким был после последней встречи с фрау Хольцман герр Каулитц? — Он вернулся около двух ночи. Был немного потрепан. Были следы от ласк на его теле. Но на нем не было лица. Я тогда спросил в чем дело, а он лишь отмахнулся, сказав, что сейчас желает только сна. Я дал ему шанс уйти от разговора. Я не думал, что он решит... — я будто язык проглотил. Я знал что сказать, но не смел. Или не хотел. — Сыграть в «Русскую рулетку»? — Да... — Но ведь вы были в состоянии отговорить близнеца. Почему вы этого не сделали? — Я не мог... и с ужасом осознал это... лишь сейчас — с глаз покатилась слеза. Взгляд был безразличным. Я только сейчас понял, что только от меня зависело наше будущее. «Прости меня, Томии...». Увидев мое странное состояние, парень решил поберечь меня. Жалко было смотреть на его реакцию. — Вильгельм. На сегодня, пожалуй, это все. Пока Вы свободны. — я лишь кивнул. Печально было осознавать, что я не мог стереть слез — смирительная рубашка, хоть и слабо, но сковывала движения моих рук. Но эту печальную мысль прервала следующая. Через пару минут я снова освобожусь от оков, но в своей камере. *** Вчерашний допрос не давал мне покоя. Неужели этот парень впредь будет преследовать меня? Не знаю... Я снова сбился с счету — меня все чаще водят в эту, порядком надоевшую комнату, где в очередной раз парень, по имени Густав, допрашивает меня, но при виде моих слез тут же обрывает «беседу», а я же так и не успел выговорился... Да он издевается! «Ох, Томми, если бы ты знал, как я скучаю по тебе...» Снова эта камера, пустоту и тишину которой раз за разом обрывает заветное соло гитары. На этот раз, вспоминаю то, как Том однажды поцеловал меня, чувствуя не братскую любовь, о которой посмел признаться, находясь в далеко не трезвом состоянии — я тогда вел его домой, из очередного клуба. — Билли... — Неужели ты ещё не хочешь спать?! — Мой маленький браатик... — Я уже не маленький! Мне уже давно за двадцать! — Н-но, я ведь старше тебя? — Десять минут ничего не решат! — А ввот это не правда... — Хм... Он был настолько противоречив: его пьяная улыбка, которая была зеркалом пошлой, та несвязная речь, которую был способен разобрать только я... И те три слова, что прошибли меня и отрезвили твой разум, Томми... — Билл... — Что ещё? — Я люблю тебя. Твоя улыбка вдруг погасла, была лишь трезвая откровенность. А какой взгляд ты получил от меня в ответ... Мы смеялись над этим ещё долго. Ты, воспользовавшись моментом, обвил, до того висевшей на плечах, рукой мою шею, притягивая к себе и осторожно касаясь моих губ своими. Зайдя в подъезд, мы как влюбленные подростки целовались около собственной входной двери, уходили от соблазна стащить с себя одежду раньше времени. Когда мы все-таки оказались в нашей квартире, за считанные секунды настигли твоей комнаты, а следом и твоей постели. Но я не помню, как я оказался на ней в одних боксерах... Алкоголь все-таки действует, рано или поздно. Твое дыхание, что опаляло мою кожу, губы, которые желали мое тело, руки, что беспардонно, но при этом ласково бродили по мне, пытаясь ощутить всю идеальность моей сущности... все это сводило с ума и уверенно подводило к грани удовольствия. Кульминация не заставила себя долго ждать. Наше желание было одним на двоих и требовало немедленного исполнения. Твоя плоть оказалась во мне после небольшой растяжки. Мои стоны только накаляли обстановку. Ты двигался в моем теле плавно, ритмично, страстно, с любовью... Те мгновения, когда ты уже не мог стерпеть и откровенно стонал, откинув голову назад, двигая бедрами быстрее и резче... то, как кончив глубоко во мне, обессилено шепнул «Билли...». Я не забуду эту ночь. Никогда. Когда очередной сеанс ностальгии подходил к своему завершению, я осознал, точнее мне помогли осознать то, что меня пытаются вывести из транса уже около пяти минут. А я так и не завершил этот «сеанс»... Да Бог с ним. Сегодня Густав не смог придти по личным обстоятельствам, однако хоть что-то радует. Теперь, в моей памяти отчетливо стоит заветная мелодия, которую создали когда-то руки любимого брата. Все же его самолюбие имеет оправдание — виртуозом он был с рождения. Странно. Я чувствую, что день несколько благоприятен ко мне. Очевидно те странные дозы, что мне колит по ночам какая-то девушка, якобы во избежание протестов, действуют. Надеюсь, это только спасает меня... Навряд ли. *** Сквозь решетчатое окно беспардонно прорываются лучи солнца. В холодном поту, подскакиваю на кровати, и, переводя дух, пытаюсь осознать весь ужас увиденного во время сна. Уже третью ночь подряд меня мучает один и тот же сон, а точнее те моменты, когда та злосчастная игра подходила к концу. Твои чувства, страх, тоска, предвкушение получения пули в висок... они смешались воедино. Я же был весь на иголках, шарахаясь от каждого щечка, что издавал револьвер. У меня была только одна мысль и одна эмоция — страх за близнеца, за то, что станет со мной, если он все-таки добьется своего... А если бы пулю получил я? Не знаю что бы случилось с тобой тогда... Наверно, ты бы так же, как и я сейчас, отсиживал непонятно где, непонятно за что. — Каулитц, на выход. Так и хочется выколоть глаза этому офицеру. Но смирившись с его противным голосом и его интонацией, от которой хотелось закатить истерику со словами «Разве я заслужил такой тошнотворный тон?!» последовал за ним. Сегодня меня ожидало только одно мероприятие — встреча с Густавом. Он уже не так давил на меня, почему-то он сбавил свои обороты и с некоторых пор с бесед я уходил опустошенным, будто я псих, который активно посещает персонального психотерапевта. — Здравствуй, Билл. Да, я, наконец, позволил ему обращение на «ты». Он оказался не настолько зациклен на работе и, поняв, что быть моим персональным «плечом для рыданий» менее утомительно, чем та позиция, которая была задана изначально. Я лишь кивнул ему. Настроение было ни к черту. Густав тут же поинтересовался о моём состоянии, я же отмахнулся, сославшись на недосып. Он понял, что я вру, но не подал виду. Мне это на руку. Блондин уже знал о том, что было до игры, какие были между нами отношения, по-братски хорошие, разумеется. Почему-то до самой игры он не доходит в беседах... Наверно просто не хочет с бухты-барахты делать, поэтому дает время чтобы я не впал вдруг в истерику... а я давно готов рассказать обо всем. Беседа была, как всегда, ни о чем, хоть со стороны и казалось, что он ведет опрос. Теперь я действовал сам: ты хочешь узнать то, ради чего тут сейчас распинаешься — ты это получишь. — Густав... я расскажу вам о том, что произошло в ту ночь. — я увидел, как его глаза загорелись. Хм, для полноты образа нужно было потереть ладошки и облизнуться с фразой «Ну-с, начнем!». Но он всего лишь с пониманием кивнул и пристроился на стуле поудобней, опираясь локтями о край стола. — Не знаю, откуда у него был револьвер, но когда он предложил сыграть, я, почему-то не замедляя, ответил «Да». Том следом достал из кармана тот самый револьвер и, откопав в кармане пулю к нему, сказал с сарказмом: «Да победит достойнейший» — у меня мурашки побежали по телу. Когда я стал повествовать ему то, что произошло, понял, что был совсем неуверен в собственной реакции — слова отказывались идти наружу, и вместе с нахлынувшим чувством горести, я буквально выдавливал из себя фразы. — Мы присели за стол. Первым решил начать Том. Он был далеко не рад тому, что пуля не поразила его висок. А я, чувствуя его безжалостность по отношению к себе, попытался остановить его... — Но было слишком поздно? — Да. Тогда он легким движением руки перекатил револьвер на мою сторону. Я не знал как быть, но отчего-то проявившая себя решимость, заставила меня подставить пистолет к виску... Когда я услышал звук щелчка, то невольно вздрогнул. Он лишь ухмыльнулся и сказал «Прикрой глаза, иногда это помогает». Но что я ни делал — от каждого щелчка мне становилось только хуже. — парень понял, что мое состояние не позволит мне до рассказать без истерики. — Окей, Билл, на сегодня хватит. — Но... — Не волнуйся, не смотря на то, что отныне ты будешь видеться со мной каждый день, я буду говорить с тобой на другие, наводящие темы. Я понимаю как тебе тяжело и не буду на тебя давить. — после он позвал офицера и сделав вид, что от меня мало чего добился, попросил увести меня. Черт, а он не плохой актер, Голливуд просто плачет о нём. Сегодня меня отвели не в мою «любимую» камеру, а в ту самую комнату, которая хранила в себе практически все мои воспоминания о моем близнеце. И снова, как по заказу, звучит эта мелодия, стоило мне присесть у стены. Я облокотился о стену, опрокидывая голову назад, фильтруя все, что успел рассказать Густаву и все то, что должен ещё рассказать... Сам того не замечая, погрузился в сон. Мне снился он — мой Томми. — Билл! — я лишь стою и не верю своим глазам — он рядом, стоит протянуть руку, и я окажусь в его объятиях, но... Он не подходит ко мне? — Билли, маленький, потерпи немного, я скоро вернусь за тобой! Ты только жди! — «Ну, куда же ты!» все так же, где то в мыслях произношу я и слежу за каждым его движением до тех пор, пока родная фигура не исчезает вдалеке. Неужели он не хочет забрать меня к себе сейчас? Почему? Сон был прерван. Вместо звуков гитары, была раздражающая слух вибрация. Я невольно сжался в клубок, предварительно закрыв уши руками. Из моих уст посыпались «пёстрые» словечки, что побудило смех по ту сторону двери или... Я обратил внимание на зеркало, что было напротив меня. Изначально я рассматривал само зеркало, но позже я обратил внимание на себя: бледные руки, что обнимали ноги, черные круги под глазами, пересохшие губы, грязная одежда, которая грозилась сползти с меня — мне стало страшно. И снова какое-то копошение. Странно, я и раньше это замечал, но теперь это заставляло настораживаться. «Но кому нужно следить за мной?» этот вопрос не давал мне покоя. Очевидно тот, кто следит за мной, жаждет жалкого зрелища. Но он не получит его. Впервые, за несколько месяцев, в этой комнате я думаю о чем-то другом, а не о Томе. *** Прошел год. После того сна, где ты пообещал вернуться. Я был подобно овощу. Тогда мне было безразлично все и вся. После того, как я, все-таки, рассказал Густаву о том, что тогда произошло, перебрав всевозможные эмоции и лексику, я был ещё очень долго опустошен. Сейчас я стал замечать за собой меньше преследований со стороны воспоминаний. Но не абсолютно все волнующие меня воспоминания с радостью покинули мое тело, мой разум... мою душу. «Эти движения, созвучные с желанием... Этот воздух, что был насквозь пропитан страстью... Его шепот и его тело... Те ласки, что он мне дарил... Не забуду... Никогда. Но...» Я снова проснулся в холодном поту. Нет, я не просто проснулся, я подскочил почти всем телом, рефлекторно впиваясь руками в колени, как в единственную опору. Пытался отдышаться, но тщетно. Картины, всплывающие из неоткуда мелькали, создавая иллюзию предсмертного просмотра жизни в одном кадре. Осмотревшись, понял, что приходила та самая девушка, что колола мне какую-то вакцину. Как узнал? Элементарно — из руки потихоньку струилась кровь, и неподалеку валялась вата, которой та всегда оставляла в большом количестве. Однажды я не мог заснуть, и девушка, что должна была по расписанию вколоть мне очередную дозу каких-то лекарств, смирившись с положением, решила договориться: взамен на мою покорность при вливании дозы, она вкратце рассказала, где я, зачем я тут, и сколько здесь нахожусь. Очевидно по содержанию вопросов, она догадалась, что мое нахождение здесь, некая ошибка. Это была больница для душевно больных, и здесь находились не просто больные, а «запущенный случай». В истории моей «болезни» написано, что после кончины близнеца я превратился в ходячее растение. Обидно стало лишь за то, что таковым я и являлся изначально. Далее я узнал дату моего прибытия сюда — двадцать четвертое октября. На дворе, как она сказала, две тысячи одиннадцатый год, двадцать шестое августа. Странно, но почему-то я не особо был расстроен по поводу того, как я буду переживать свой день рождения... только свой и совсем один. От таких мыслей становится только хуже. Судя по степени естественного освещения, было около восьми-девяти утра. Значит, скоро начнется «допрос». Не знаю, почему, но с каждым днем в моей голове все больше светлых и позитивных мыслей. И они не только о Томе, они обо всем на свете. Тот самый парень стал вселять в меня надежду на то, что можно смириться с произошедшим тогда и начать все заново. И я начинаю в это верить. Даже возникает чувство, что потерянная половинка меня снова возрождается, только где-то глубоко во мне. «Томми, ты вернулся ко мне...» Снова эта комната, белизна которой способна раздражать. Снова этот стол, который опробовал все возможные муки: от элементарного битья кулаком, до самого беспардонного рассиживания двух сформировавшихся тел, активно болтающих ногами. Да-да, мы с Густавом давно послали к чертям собачьим формальность. И он не обращается ко мне как к душевно больному, а как к другу. Сегодня он принес мне свой плеер, где были записи моих любимых песен. Как было приятно снова слышать Green Day и Aerosmith. Он предложил послушать что-то из своего. Оказывается, что слушал мой брат, не такая уж и бредятина... иногда бывают треки со смыслом. — Билл... — М? — Я хочу тебе признаться кое в чем... — минута молчания и... — На самом деле я никакой не исследователь, и никакая это не тюрьма. Ты... — Я знаю. — Откуда? Неужели Люси-таки проболталась? — Ту девушку зовут Люси? — Да, это твоя медсестра. И что она тебе рассказала? — О том, где я, почему я тут и сколько здесь нахожусь... — Значит не все... — мой разум заполнили миллионы мыслей, некоторые из них просто мешали сосредоточиться на том, что волновало больше всего. — Билл? — вот черт, он заметил мое состояние. — Нет-нет, все нормально просто... — Нет, Билл, на сегодня, пожалуй, хватит. Я вижу, что тебя это задело... — Нет Густав! Расскажи хоть что-нибудь ещё... о себе. — он казался мне единственной надеждой, той самой ниточкой, за которую я держусь, дабы не свихнуться снова... окончательно. — Ну что ж... Я твой персональный психотерапевт, ну или психолог... Я обязан был вытащить тебя из того состояния, с которым ты попал сюда. — Был... — Да, сейчас ты уже вполне вменяем, но я остаюсь твоим личным психологом... Возможно тебя переведут в обычную психушку... — на этом слове я выпучив глаза, посмотрел на парня. Он поторопил себя объясниться — Но ты не волнуйся, тебя в обиду не дам, я постараюсь убедить врачей в том, что ты вполне вменяем и я продолжу твое «лечение» уже в городе, ты просто будешь посещать меня пару раз в неделю... — Мм... А... — Тебя выпишут буквально через неделю, сейчас проводят проверку на то, что ты действительно вменяем. — в следующую секунду он подошел ко мне, и накрыв рукой мое плечо, стал не громко изъясняться — скажу по секрету, та комната, в которой ты сидишь, как правило, сутки, шла откровенная слежка. — Я так и знал... — Ты слышал звуки... — Я слышал не только какие-то глухие обсуждения, я слышал кликанья какого-то аппарата... — И эта запись... — Откуда она у вас? Том никогда не исполнял кому-либо свой аккомпанемент... — Густав заметно для меня впал в некий ступор, глаза были направлены в одну точку, хоть и не были вылуплены — он был совершенно спокоен. Его раздумье меня немного обеспокоило, и когда я осторожно коснулся его руки, он перевел взгляд на меня, отчего мой рефлекс сыграл со мной злую шутку: я резко отстранился от парня и тут же слетел со стула. — Боже, Билл! Ты не ушибся? — он поспешил мне помочь встать. Я отстранено кивнул, медленно переваривая то, каким образом произошло мое падение. — Просто в первую ночь ты как в бреду шептал имя близнеца... — в этот момент меня как током прошибло. — Неужели он был в ту ночь рядом и слышал все мои бредни?! — Да, Билл... Я был рядом, но клянусь, то, что я тогда слышал, останется между нами. Так вот, ты прошептал название песни, что Томас тебе в последний раз играл, ведь ты просил его сыграть ещё, и... я решил что найти эту мелодию любым способом, чтобы ты смог вспомнить все и выговориться мне, чтобы это отпустило тебя... Ведь сейчас тебе легче? — я все так же молчал и в ответ от меня был лишь подтверждающий кивок. Густав заметил, что я поник, и решил закончить на этом нашу встречу. *** «Неужели?! Я не верю своим глазам — завтра я окажусь на свободе! Но без тебя, любимый братик...» Мама знала, где я был почти два года. Поэтому, когда мне вернули мою коммуникацию с целью дать мне вспомнить их предназначение и как им управлять, я, первым делом, взглянул на пропущенные звонки... Их было море! Как минимум двадцать звонков от Густава, около десяти от Георга, около сорока от мамы и один... от Тома?! Нет, этого не может быть! Он же... Нет, это наверно Георг посчитал что если я увижу номер близнеца, то сразу отвечу, но... дата звонка «01.09.11». «Наверно ему досталось тумаков от Густава...» — с доброй ухмылкой прошептал я, представляя реакцию нашего барабанщика на тупость басиста. Я не мог найти себе места. Может это был и вправду ты? Нет... Я точно псих, ведь тебя было невозможно спасти, ведь бригада скорой помощи прибыла спустя полчаса... Стоп. Как они узнали? Как все узнали о происшествии? Ты ведь волшебным образом уговорил меня не звонить никому. Все так запутанно... Или просто я уже не способен проворачивать подобного рода размышления... Не знаю. И все же навряд ли тебя тогда успели спасти... Ведь ты так расхваливал этот револьвер в коротких перерывах между попыткой «всадить пулю в висок». Говорил, что пуля стремительно расколет череп и если повезет, заденет жизненно важный участок мозга и мучиться даже не придется... Тогда даже страх немного отступил, но я все равно боялся... боялся за тебя. За то, что станет со мной, ведь без тебя я просто не выживу. Мой страх был не оправдан — я жив и готов ещё прожить столько, сколько мне приготовлено судьбой. Пусть без тебя, пусть в украдкой меня будут посещать слезы в обнимку с ностальгией... Я хочу вспоминать только лучшие моменты нашей жизни. «Ты — лучшее, что было в моей жизни...» Спустя час усердного разбора списка пропущенных звонков, непрочитанных смс и разгрузки электронной почты, я наконец-то смог с чистой душой позвонить тому, кто ожидал меня, пожалуй, больше всех. — Алло — Мам... — Билли, мальчик мой, это ты! — голос матери вмиг задрожал, но в то же время чувствовалась улыбка на губах. Она была очень рада слышать меня. И я был рад. — Да мамочка, мне вернули телефон, завтра я буду уже дома. — Тогда Гордон за тобой приедет... — Нет. Не нужно утруждать отца, меня привезет мой психолог... Мы с ним, заодно, обсудим будущие собеседования. — Хорошо... Билли, как ты? — Я на седьмом небе от счастья! Ведь скоро я буду рядом с моей семьей! И... наконец-то смогу посетить могилу Тома..., — на линии повисла тишина. Я лишь слышал какое-то невнятное перешептывание по ту сторону трубки. И после минуты таких перешептываний, Симона вновь заговорила, но в голосе чувствовалась печаль. — Д-да... Конечно... — Ладно мамуль, у меня время ужина. До завтра. — До завтра, сыночек... — приятный сердцу голос заменили гудки. Спустя десять минут ко мне зашла та самая Люси. Она дала мне рецепт, где были прописаны таблетки и вакцины, на случай впадения в депрессию или приступов нервного срыва. Так же, она меня порадовала новостью, что посещение «комнаты для ностальгии» мне больше не грозит. «Завтра я наконец-то начну новую жизнь!» *** Ночь оказалась не такой тяжелой, как я ожидал. Сон с превеликим удовольствием пригласил меня в свои крепкие объятия, стоило только прилечь. Он не предвещал абсолютно ничего. Будто я пристально разглядывал шедевр Малевича в течении минуты. Удивительно, но так ничего и не разглядел... наверно синдром клинического психа действительно покинул меня. Оно к лучшему. С Густавом мы договорились встретиться в кабинете, где я обычно беседовал с ним. И вот, ещё час до нашей встречи. Ещё час до того, как я покину эти дотошного цвета стены. Наверно посвящу немного себя искусству. Мама с удовольствием поможет расписать мои однотонные стены в комнате — не хочу ощущать себя абсолютным сумасшедшим опять. Решил позвонить Шеферу. Он наверняка будет рад меня услышать. — Билл! Неужели это ты! — Да Густ, это я... — Ну как ты, друг? Когда сможем увидеться? — Сегодня возвращаюсь домой. Завтра встретимся. Ты я и Георг. — А... — он хотел что-то сказать, но тут же опешил себя — а, н-ну понятно! Ты сам Георгу позвонишь? Или я... — Давай ты. С его эмоциями я не желаю пока напрямую сталкиваться... — Ладно. До встречи, друг. — Пока. Беседа меня немного развеселила. Приветливость и искреннее переживание за меня было просто невозможно не заметить... В этом весь Густав Шефер. На часах было 10:25 a.m., когда меня в последний раз вывели из моей камеры. Благо сегодня мне предоставили другого «часового», он был более приветлив, чем тот, что донимал меня своим дотошным голосом проклятые два года. Сегодня путь до заветной комнаты казался очень долгим. Ну и правильно: сначала меня отвели в другой конец этого, казалось, бесконечного здания, где выдали мне мои вещи. Очевидно, забрали для имитации тюрьмы. Я переоделся в следующей комнате и когда был готов, меня повели обратно. Пройдя мимо уже не своей камеры, мне стало намного легче. Я уже стал забывать её. Оказавшись у двери, я посмотрел на часы. «10:45 a.m.» Черт! Наверно парень меня заждался... Надеюсь, он поймет почему я задержался. Открываю дверь и вижу... Тома?! Он сидел на стуле, отстукивая бешеный ритм левой ногой, при этом его лицо было совершенно спокойным. Накрыв руками лоб, на котором была повязана черная повязка, он с закрытыми глазами думал о чем-то. — Т-том... — с моих глаз подло скатились слезы, а шепот был еле различим, но любимый его все равно услышал... нет, он почувствовал, что я его зову и обернулся. Его глаза... они были полны тоски и надежды, его пересохшие губы, что дрожали от волнения, его сильные руки, которые в пару мгновений обвили мое хрупкое тело. Я не верил своему счастью, даже подумал на миг, что я уже мертв и Томми сдержал свое обещание и вернулся за мной. — Билли, маленький мой, прости придурка, я... — Томми... — я знал, что он навсегда теперь со мной. Оставалось только понять: он воскрес, или я покинул этот грешный мир. — В чем мне тебя винить? — Я не должен был устраивать эту безумную игру... Я тогда не понимал, что держит меня здесь... — после этих слов, я понял — он выжил. Его таки спасли. Я не желал ничего слышать. Поэтому накрыв его губы ладонью ласково прошептал: «Сейчас не нужно слов» и после ладонь заменили губы. Поцелуй дал мне окончательно понять, что мы живы. С глаз выкатилась последняя слез, слеза радости. Накрыв его щеки ладонями, я притянул его лицо ближе и прервав поцелуй коснулся его лба своим, безмятежно улыбаясь. *** Густав довез нас до дома. Меня встречали всей семьей — Симона, Гордон, Казимир и Скотти. После, мы вместе сели за обед, как оказалось вскоре, — праздничный. Мы с Томом с удовольствием уплетали мамины блюда, настолько сильно мы скучали по её лакомствам. Под вечер все разошлись по своим комнатам. Том решил провести эту ночь со мной. Мы лежали на кровати, прижавшись друг к другу, наслаждаясь друг другом сполна. Но один вопрос не давал мне покоя и решил покончить с ним именно сегодня и именно сейчас. — Том... — М? — Как ты выжил? — Когда меня привезли в реанимацию, как говорила мама, за мою жизнь боролись около трех часов лучшие врачи Германии. После чего сказали, что я оказался довольно везучим и косым. — усмехнувшись, пробормотал ты. — Жизненно важных участков пуля не задела, т.к. она значительно ослабила свою стремительность при раздроблении черепа. Но при этом шанс на то, что я обрету прежнее состояние, был невелик. Симона искренне верила в меня и я, когда очнулся, понял, что выжил благодаря тебе, Билли. Я понял что без меня ты — никто, как и я без тебя... И мое спасение было знаком. Когда я окончательно пришел в чувства, мама принесла мне блокнот для того, чтобы я мог с ней общаться. Я в тот же день заявил, что намерен встать на ноги и восстановить свой образ жизни. Она нашла мне несколько вариантов процедур пошагового восстановления. Выбрав самый эффективный, мы подали заявку. Через полгода, которые я провел в больнице, я уехал на процедурное лечение. В течение года я упорно шел к цели, и результат стал заметен лишь на предпоследних стадиях лечения. Вернулся совсем недавно. — Но я не понимаю, как все узнали о том, что мы тогда... — Я как-то ляпнул Георгу об этом и когда он заметил за день до происшествия в нашем доме револьвер, немедленно сообщил Густаву. Однако тот смекнул, что Густ не поверит и сфотографировал эту «картину» с пистолетом и Шеферу оставалось только поверить и предпринять меры. Он позвонил маме, она уже каким-то образом сообщила полиции, при этом они приехали с целью не задержать меня, а помочь... До сих пор ума не приложу, как мама так им все это сообщила... Помнишь, Густав приходил к нам утром в тот день? — Угу... — Так вот, он где-то прицепил жучка для прослушивания комнаты и когда они услышали выстрел, немедля начали свою операцию по спасению. Тогда, как мне рассказали, ты был бледнее, чем сейчас, шептал как в бреду мое имя или банальное «нет»... Прости меня, Билли, прости, что довел тебя до нервного срыва... — Том, я тебя давным-давно простил... — он коснулся моих губ своими. Этот поцелуй, я так ждал его. Я думал, что уже никогда не смогу ощутить ту сладость, что была присуща только твоим губам. Но, к счастью, я ошибался... Эпилог (POV Author): — Хочешь, сыграю? — Опять? — Неет, это новая! Ну, так что? — Ой, ну давай... — мотив песни завораживал, обескураживал, рождал в голове новые строки, под стать мелодии. Билл тут же схватил блокнот и стал делать наброски песни. Заметив усердное чирканье брата, Том не отвлекаясь от игры задал вопрос: — Тебя осенило? — Угу... — Ну, пиши-пиши... — когда старший Каулитц закончил исполнение, Билл попросил сыграть его снова. Выбрав момент, в качестве проигрыша, будто чувствуя ритм сердцем, озвучил сочиненное: Is anybody out there walking alone Is anybody out there out in the cold One heart beat lost in the crowd Is anybody shouting what no one can hear Is anybody drowning pulled down by their fear I feel you don’t look away...