Солнечная шляпа

      Когда-нибудь я скажу тебе, как сильно скучаю. Расскажу, как радостно трепещет моё сердце, когда в солнечный день я вспоминаю тебя, как представляю, что мои руки вновь и вновь ласкают твоё хрупкое, нежное тело, как твои горячие губы в пылающей страсти покусывают мочку моего уха.       Твои изящные движения порой напоминали кошачьи повадки, но это делало тебя ещё более привлекательной в моих глазах. Я желаю тебя, я так сильно тебя хочу. Вижу совсем как во сне, как утром ты пытаешься приготовить завтрак, а я не даю тебе этого сделать, потому что лучший завтрак для меня — это ты. Аккуратно закинув тебя на стол, языком вывожу на тонкой кожице твоей шеи узоры, достойные моей королевы, а потом медленно считаю веснушки на подрагивающих от утреннего ветерка плечах, и ты заливисто хохочешь.       Я вспоминаю тебя, и на сердце вновь распускаются одуванчики. Жёлтые, с золотыми маленькими перышками по краям. Совсем как в детстве, когда мы босые бегали по лугам, в охапку сгребая цветы, когда их макушки щекотали мои через чур нежные, детские пяточки, и я просто не мог сдерживать порывы накатывающего большой волной смеха. А ты только добавляла масла в огонь, щекоча шею и больно царапая длинными ногтями. А после я рыдал, непроизвольно, однако при тебе утверждал, что это не слёзы, а так — смешинки.       И вспоминая это я не плачу, а просто закрываю глаза и чувствую, как цветы снова щекочат мне пятки, рядом лежишь ты, прикрывая моё лицо прядями шелковых волос.       Я часто одаривал тебя, потому что любил смотреть, как ты в яростном порыве разрывала упаковку, а после не могла нарадоваться подарку, даже если это была просто мелочь, сделанная мной не совсем аккуратно, а, возможно, даже так, что нельзя было понять, что это вообще такое. Но тебе нравилось это, а мне нравилась ты. До сих пор стоит твоя коллекция шкатулок, преподнесенных также мной. Каждый год я дарил тебе по одной такой, не знаю зачем, просто так хотел. Сейчас смотрю на них и понимаю, что мои навыки с каждым годом совершенствовались, это можно понять, открыв 17 шкатулку — первый музыкальный опыт, кстати, музыка в ней была также написана мной специально для тебя.       В последнее время я тебя не узнаю: ты больше не улыбаешься, не смеешься. Я потерял тебя тогда и продолжаю терять каждый день, каждую ночь, медленно то открывая глаза, то закрывая, и в полудреме все чаще произношу слова доктора «уже ничего нельзя сделать, поздно». Не верю, не верю, что смирился с этим.       В первые недели, когда я узнал о твоей болезни, не находил себе места. Требовал от врачей невозможного, истерил, угрожал, за что пару раз меня силой выкидывали из здания. Я не знал, что мне делать, как быть, ведь ты это всё, что у меня есть, всё, что было. А я — дурак! Уж было начал строить планы на будущее. Знаю, ты всегда хотела пышную свадьбу, как у принцессы, а я хотел создать для тебя сказку. А мне говорят, чтоб готовил пышные похороны: последняя стадия РАКа уже считается неизлечимой.       Ты с феноменальной скоростью теряла вес, я боялся, что ты так и растаешь у меня на глазах, чрезмерная слабость практически не позволяла тебе никаких движений. Плохо ела, врачи буквально впихивали в твоё хрупкое тело какую-то странную на вид жижу. «Это пища!» — говорили они, и у меня по спине пробегал табун мурашек. Ты испытывала сильные метастазы, я провёл с тобой не одну ночь, не сомкнув глаз.       Кожа побледнела, не было уже видно ярких солнышек-веснушек на твоих щеках, зато демонстрировались вены и даже мелкие капилляры. И ты не хотела, чтобы тебя видели такой, слабой и немощной, не желала провоцировать жалость или же негодование по поводу того, что потребуется наладить уход. Врач объяснял, чем ближе неизбежная развязка, тем больше болеющий стремится остаться наедине с собой и как можно больше поспать.       Смотреть, как ты мучаешься, знать, что я теряю тебя, твою улыбку, твои озорные глаза, быть рядом и не иметь возможности хоть как-то повлиять на твою судьбу — это ужасно больно!       В один из этих ужасных дней сквозь окно солнце пыталось пробраться к нам. Я смотрел, как его лучи скользили туда-сюда по комнате в надежде зацепиться хоть за дверную ручку. Осознание накатило волной. Я, наконец, понял, что я могу сделать для неё. Голова ещё пребывает в прострации, а ноги несут к небольшой поляне подле госпиталя. Падая на колени и благодаря этот день за данный мне шанс хоть что-то сделать для неё, пока она ещё не ушла, я срываю, один за другим срываю лениво качающиеся одуванчики.       Ты испугалась, когда я резко ворвался в палату. Закричала, я посчитал, что у тебя снова приступ.       — Не смотри на меня: я ужасно выгляжу!       — Для меня в целом свете нет девушки прекраснее, чем ты. А чтобы и ты это видела, я дарю тебе солнечную шляпу… — я протягиваю тебе наскоро сделанный венок из только что сорванных сорняков. Ты смотришь на меня, а во взгляде читается непонимание. — Для большинства людей одуванчики — всего лишь сорняк, трава, которая растёт чуть ли не на каждом участке земли, а для солнца они значат куда больше, чем мы можем себе представить.       Я аккуратно помещаю сей предмет на твою головку. И ты как в детстве снова улыбаешься, а после непроизвольно сбегают слёзы, и ты позволяешь заключить себя в объятия. Моя нежность к тебе не знает границ. Ты не представляешь, как я счастлив вновь сжимать тебя в объятиях, моя долгожданная Вселенная.       Сейчас я испытываю желание, чтоб это всё вновь повторилось, и страх, что уже совсем поздно ждать чуда и пора действовать самому, радость и грусть при виде твоих вновь проявившихся многочисленных веснушек, гордость за то, какая ты у меня сильная, и чувство вины за то, что больше ничего не могу сделать для тебя. Я вижу, слышу, а большего и не надо. Я знаю, что это не сон, — я знаю, что каждое твоё действие и каждое событие происходит на самом деле, что каким-то образом создал маленькую сказку для тебя. Только не имею ни малейшего понятия, как я это сделал.       Когда-нибудь мы встретимся вновь, и я скажу тебе, как сильно скучал. Расскажу, что ты всегда была моей Вселенной, направляющей, наставляющей. Ты вновь подаришь мне улыбку, а я тебе солнечную шляпу, и наша любовь золотым течением устремится в вечность.