Нити наших душ сплелись

Я совершил столько ошибок, я оставил тебя… Но есть ли у меня ещё шанс что-то исправить? Первое, что он почувствовал, когда пришёл в себя — это боль, перемешанная с ненавистью и безудержной тоской. Перед глазами плыло, а тело едва соглашалось повиноваться — но хуже всего становилось от эмоций. Ему понадобилось несколько минут, чтобы понять: вся эта буря принадлежала не ему. Именно это позволило вспомнить, кем он являлся и кому на самом деле принадлежали чувства, что заставляли едва ли не выворачиваться на изнанку. Вэй Ин открыл глаза, пытаясь восстановить дыхание. Кто-то вернул его к жизни, нашёл в бесконечном забвении, ставшем личным чистилищем; нашёл и зачем-то возвратил в мир людей. Он не знал, как — плывущее сознание не сразу дало рассмотреть магический круг и вообще осознать, что именно произошло, как ему удалось вернуться из мёртвых — он не знал, сколько лет даже тени его не находилось места среди живых. В его голове засели всего две мысли: он вернулся — и где-то страдала его родственная душа. — Цзян Чэн… — хрипло прошептал он, — я вернулся, Цзян Чэн… *** Они были детьми, когда это случилось в первый раз. Это действительно оказалось чем-то странным и даже отчасти страшным. К этому не находилось ни единой предпосылки, ни единого намёка, просто маленький Вэй Усянь, получая очередную похвалу от Цзян Фэнмяня, ощутил не радость и гордость, как раньше; его душу заволокла боль, которая отдавала горькой завистью, а в горле будто застрял огромный ком, сдавливающий горло, мешавший говорить и даже дышать. Он не понимал, что происходило, но чем больше хвалил его глава ордена Цзян, тем больше становился ком в его горле, тем сильнее ныло в груди. Хотелось, чтобы всё это завершилось как можно быстрее. Цзян Чэн лишь сильно сжимал руки, смотря, как его отец в очередной раз хвалит принятого в семью мальчика, а не родного сына, хотя тот старался ни капли не меньше, чем Усянь. Сжимал руки не в праве сказать что-то против, заставить обратить на себя внимание. — А-Чэн, — Вэй Ин постарался улыбнуться шиди, несмотря на боль и злость, которые продолжали сжимать его сердце и лёгкие, несмотря на зависть, которая сковала душу, — А-Чэн, ты в порядке? — Отвали, Вэй Усянь, — отмахнулся от него Цзян Чэн, покидая зал. Цзян Чэн злился, ему было обидно и даже несколько больно: сколько бы тот ни старался, сколько бы сил ни вкладывал, отец всё равно замечал и хвалил не его. Ему же доставались лишь нагоняи от матери за недостаточные старания, за свои и чужие проказы. Цзян Чэн злился и сжимал руки, оставляя на них следы от ногтей. Зависть и злость не отпускали. «Может быть, отец ещё и орден передаст этому Усяню, раз он такой молодец?! Такой талантливый! Отец не видит никого, кроме этого мальчишки! Я столько потерял из-за него!» Вэй Ину в то время стало совсем больно дышать, а перед глазами даже на мгновение потемнело, но он не смел позвать кого-то на помощь. Он не понимал, что происходит, не понимал, как прекратить эту боль, как усмирить ненависть. Он знал, что эти чувства принадлежали не ему, но не имел ни единого предположения, почему ощущал их. По-настоящему страшно ему стало в тот миг, когда щёки оказались обожжены слезами. Возможно, потому что он предполагал, кому могли принадлежать эмоции — несложно было сопоставить факты и соотнести поведение. — Цзян Чэн… — тяжело дыша, прошептал Вэй Ин, — Цзян Чэн, ты ненавидишь меня? *** Он злился практически постоянно. Злился на «чёртового Усяня», на себя за каждое проявление слабости, на отца, который несколько раз даже назвал его чужим именем! Практически всё своё детство Цзян Чэн провёл, ощущая себя брошенным и ненужным, прятал свою злобу и зависть внутри, не смея показать слабости. Он будущий глава одного из сильных и великих орденов, он не имел права показывать истинные эмоции, открывая тем самым спину для удара. С каждым днём похвалы отца всё больше доставались не ему, а зависть нарастала. Он изматывал себя тренировками, всё свободное время проводил за трактатами, но всё также продолжал слышать лишь: «Молодец, А-Сянь». Каждый раз Вэй Ин пытался заговорить с ним, в его серых глазах плескалось сожаление, а губы растягивались в искренней лучезарной улыбке, которую Цзян Чэну хотелось стереть с его лица. Любыми способами; иногда они действительно дрались, их разнимала Яньли — единственная, кто не ругала Цзян Чэна всерьёз — разнимала и просила больше не драться, ведь они братья. Цзян Чэн не мог отказать старшей сестре, поэтому в какой-то момент начал просто отталкивать Вэй Ина, уходя в свои покои. Он больше не плакал, научился запирать боль внутри, занимать тело тренировками, а разум — книгами. Со временем ненависть поутихла, зависть ушла на второй план, а злоба на Вэй Ина сменилась холодным равнодушием, лишь изредка прорываясь наружу едкими, пропитанными ядом словечками в сторону брата. Вэй Ин не был виноват, что отец уделял внимание ему, но Цзян Чэн ничего не мог сделать с собственными чувствами, кроме как свести их в полное равнодушие. До тех пор, пока в одну из ночей он не почувствовал сдавившую лёгкие боль. Она не была физической и не принадлежала ему, напротив — он отправлялся спать в удивительно приподнятом настроении. Но боль не отпускала, а нарастала с каждой минутой всё больше, заставляя Цзян Чэна испытывать страх. «Я сошёл с ума?», — в ужасе подумал он. Сон больше не шёл, его будто рукой сняло, а гнетущая, тянущая боль, казалось, даже не собиралась уходить или хотя бы уменьшаться. Он пролежал, бесцельно смотря в потолок, около получаса, сначала пытался уснуть, потом хотя бы немного отвлечься, но не выходило ни первое, ни второе; Цзян Чэн тяжело вздохнул и поднялся с постели, решив прогуляться. Эмоции накатывали волнами, и каждая из них становилась всё больше. Мысли о Вэй Ине не шли из головы; у них были сложные отношения ещё с того самого дня, когда отец позволил сыну слуги жить с ними и обучаться искусству мастерства заклинателей. Цзян Чэн завидовал Вэй Ину, отгораживался от него едкими словечками и старался всё свободное время посвятить учёбе, но в это же время был абсолютно уверен в том, что если кто-то причинит Усяню боль, то он без сомнений и колебаний уничтожит обидчика. С годами Цзян Чэн понял, что ненависть и злость к Вэй Ину на самом деле была направлена на отца, но её катализатором всё равно оставался Вэй Ин. Ночной воздух веял прохладой, шум воды немного успокаивал душу, позволяя хотя бы ненадолго отвлечься от ноющей боли. Он шёл куда-то вперёд, сначала не зная, что именно вело его, но через пару минут услышал звуки флейты. На одном из цветущих деревьев сидел Вэй Ин. — Доброй ночи, А-Чэн, — он улыбнулся ему, но улыбка выглядела натянутой, она сильно отличалась от той, которой обычно его одаривал брат, — тоже не можешь уснуть в эту прекрасную ночь? — Вэй Усянь, — боль усилилась, дышать стало ещё сложнее. «Неужели?.. Не может быть. Нет-нет». Цзян Чэн не в силах произнести что-либо ещё от осознания. Боль, которую он испытывал, принадлежала Вэй Ину, а вслед за этим осознанием следовало другое, ещё куда более страшное для Цзян Чэна. — Ты слышал о людях, что перенимали чувства друг друга, будучи предназначенными друг другу, А-Чэн? Шицзе рассказывала мне о них не так давно, — вновь обратился к нему Вэй Ин, всё также грустно улыбаясь. — иногда, Судьба связывала тех, кого считала идеально подходящими друг другу… — Это всего лишь сказки, — фыркнул наследник, — старые легенды, которые успели покрыться пылью веков задолго до нашего рождения. Вэй Ин усмехнулся, и в этой усмешке звучало «мы ведь оба знаем, что это не так». Оба окончательно осознали в ту ночь, что Судьба уготовила им быть вместе, но признаваться в этом друг другу ещё не желали. Вместо этого Вэй Ин задал другой вопрос, который мучил его на протяжении многих лет: — А-Чэн, — голос его совсем утих, всё больше напоминая шёпот листвы на ветру; узнать ответ было страшно, но он должен был, — ответь мне, только честно… Ты ненавидишь меня, А-Чэн? *** Наваждение спало, исполнив свою задачу. Вэй Ин с трудом поднялся, вспоминая, как унять эти чувства, усмирить чужую боль или хотя бы отвлечься о неё. — Цзян Чэн, — прошептал он, — я умер, чтобы искупить все совершённые грехи, я так надеялся, что это сможет унять твою боль. Как глуп я был. Я лишил тебя нашей дорогой шицзе, а после умер сам, тем самым отняв у тебя последнего дорогого человека. Как глуп я был. *** В буре его эмоций, от которой он давным-давно привык отвлекаться, уходя в дела ордена, появилось замешательство, которое отдавало совсем иным оттенком, как в те времена, когда был жив… — Вэй Усянь! — осознание, что один из немногих любимых им людей вновь среди живых, обожгло; возвратилась давно укрощённая ненависть, но вместе с этим было кое-что ещё, что-то отдалённо напоминавшее счастье. Он годами взращивал в себе ненависть к Вэй Ину, который шагнул на тёмный запретный путь и лишил Цзян Чэна всех тех, кого он любил и кем дорожил. Годами взращивал ненависть, сумел возненавидеть Старейшину Илин, что лишил его всех близких — но так и не смог возненавидеть Вэй Ина; образы не складывались в одного человека, это рвало душу на части. — Ты вернулся, — аккуратно разложенные на столе свитки в мгновение ока оказались скинуты на пол, — ты вернулся… Его колотило, он не мог справиться с бурей внутри; чужое замешательство стало последней каплей, переполнившей чашу его самоконтроля. Его колотило; даже показалось, что он вновь стал юным мальчишкой, в одну ночь утратившим семью, дом, орден. Земля вновь рухнула из-под ног. Стоило уверовать в то, что люди были правы, ужасающий Старейшина Илин исчез, даже тени его души не удастся прокрасться в мир живых, как он вернулся. А вместе с ним вернулась и его обязанность исполнить клятву, которую он дал после убийства сестры. Но что-то внутри него не было уверено, что он сможет своими руками убить того, с кем связала его сама Судьба; убить того, кого так и не смог разлюбить. Цзян Чэн взял меч, стараясь не смотреть на запечатанную шкатулку, в которой лежала Чэньцин. *** Был ли у него шанс всё исправить? Был ли у него хоть малейший шанс добиться прощения после всего того, что он сотворил? Нет. Нет, нет и нет. Именно это вторил себе Вэй Ин, но всё равно собирался найти Цзян Чэна, чтобы принять смерть от его рук, чтобы наконец-то искупить все свои грехи, чтобы сказать, как ему на самом деле жаль и как сильно он ненавидел себя перед тем, как убить себя, подстроив всё под полную потерю контроля над мертвецами. Они действительно растерзали его тело, но Старейшина сам отдал этот приказ, чувствуя, как безумие касалось его своими испещрёнными гнилыми ранами руками. Тогда это казалось единственным выходом, как и дать Цзян Чэну упокоить его душу вместе со всеми грехами после воскрешения. Воспоминания о счастливом прошлом возникали перед глазами. Одно за другим, царапая старые, глубоко запрятанные душевные раны. *** Они целовались в тёмном уголке библиотеки Облачных глубин; Цзян Чэн фыркал и всеми силами делал вид, что ему не нравится. — А-Чэн, — жарко прошептал на ухо Вэй Ин, — я же знаю, что тебе нравится, в твоих эмоциях нет недовольства, которое я смог бы почувствовать. — Заткнись, Усянь! — он покраснел, проклиная связь, которая во многом выдавала истинную суть вещей. — Заставь меня замолчать? — улыбнулся Вэй Ин, в глазах которого блестел вызов и озорство. Он любил дразнить Цзян Чэна, разжигая в нём страсть, стирая страх быть пойманными. Он тонул в привязанности, скреплённой страстью и порочностью, и тащил свою родственную душу вслед за собой. А о большем он и не успел подумать, будучи прижатым к одному из стеллажей страстным поцелуем. Они признались друг другу и приняли связь душ незадолго до отбытия на обучения в Облачные глубины. Приняли как должное и попытались полностью раствориться, наслаждаясь мгновениями. — Тебе не надоело постоянно лезть ко Второму нефриту? — между поцелуями прорычал Цзян Чэн, выдавая ревность. — Боишься, что он уведёт меня? — Вэй Ин засмеялся в поцелуй. — Ты действительно ревнуешь меня ко Второму нефриту, А-Чэн? Цзян Чэн фыркнул, не желая признаваться, но ему не нравилось, что порой Вэй Ин уделял больше внимания шуточкам над Ванцзи, желая вызвать у того хоть какие-то эмоции. Цзян Чэн хотел отстраниться и уйти в выделенные для проживания во время обучения покои, как Вэй Ин коснулся его груди, чувствуя, как бьётся чужое сердце. — Цзян Чэн… — улыбка исчезла с его лица, Вэй Ин был как никогда серьёзен, — нити наших душ сплелись, мы предназначены друг другу, разве мне нужен кто-то другой? Неужели ты забыл, что я поклялся никогда не оставлять тебя? — Я помню, — ревность в его душе чуть притупилась, вновь засыпая на время. Он боялся. Боялся потерять Вэй Ина, стать никому не нужным, что он вновь будет лишь вторым, закрытым чьей-то чужой тенью. Он боялся и ненавидел себя за это, — если у Гусу Лань есть Два Нефрита, то… — То мы станем двумя героями Юньмэн Цзян, — Вэй Ин вновь улыбнулся, притягивая всё ещё надувшегося Цзян Чэна обратно к себе. До трагедии у них оставались годы, наполненные яркими воспоминаниями, каждое из которых позднее вскрывало и резало душу не хуже самого острого ножа. *** — Кто, ты говоришь, твой дядя? — задал вопрос Вэй Ин юноше в золотых одеяниях ордена Ланьлин Цзинь. — Я его дядя, — Вэй Ину не нужно было смотреть, он слишком хорошо знал, кому принадлежал этот голос. Он узнал его после стольких лет, ведь так часто слышал ранее, в самых разных интонациях: веселья, злости, страсти. Перед ним стоял глава ордена Цзян, его возлюбленный и тот, кто в этот раз должен был стать палачом. «Цзян Чэн… — ненависть и боль сдавили горло, — ты знаешь, что это я. Я не стану бежать и пытаться скрыться». — Старейшина Илин, — сквозь зубы прошипел Цзян Чэн, — я знал, что твой гнилой дух ещё вернётся, чтобы осквернить этот мир вновь. Скажешь что-то перед своей смертью? Он закусил губу, подбирая слова. В конечном итоге, оставались минуты, прежде чем он вновь расстанется со своей запачканной грехами жизнью. Ему больше нечего терять. Вэй Ин глубоко вздохнул и произнёс: — Ответь мне лишь на один вопрос, чтобы я мог принять приговор… Ты ненавидишь меня, А-Чэн? — он окончательно подтвердил, что он тот самый Старейшина Илин, пошедший по пути Тьмы заклинатель. Вэй Ин, с улыбкой на лице, закрыл глаза, ожидая удар, что лишит его жизни.