Птичье зелье

У Птицы в чайнике — страшное колдовское зелье из тысячи и одной травы, собранной среди книжных страниц, выдернутой из чужих снов, сплетённой из собственного тихого дыхания. Птица траву заливает горячей водой — нет, не кипятком, ни в коем случае не кипятком: кто ж в кипятке зелье заваривает, никакие чары в нём не раскроются; ставит на стол, оборачивает полотенцем, кончиками пальцев крышечку чайника поглаживает. Улыбается, щурится, чёрную прядь за ухо заправляет — сразу видно, колдует. У Птицы в чайнике — страшное колдовское зелье. Иначе как объяснить, что Волк в неё с первого взгляда влюбился? Волк за Птицей ходит бесшумной тенью, счастью своему не верит. Встретились нечаянно на остановке — и не мог её, в промокших кедах, не подвезти. Шутил про Красную Шапочку (худые плечи Птицы закрывал ярко-алый плащ), а она груди сквозь куртку касалась и шептала — не то пророча, не то проклиная: «Волк в конце умрёт». Встретились нечаянно на остановке — а Птица на ночь оставила, заварила свой страшный колдовской чай, напоила — будто бы от простуды! Кого обмануть хотела? Думала, глупый сказочный Волк не поймёт, что протягивает ему в чашке ведьма в алом плаще? Глупый сказочный Волк всё понял — и, не смея отвести взгляд от тёплых серых глаз, пальцами дрожащими поглаживая тонкую кисть, выпил до последнего глотка. И когда жались друг к другу под одним одеялом (а как ещё греться, если в батареях ни капли отопления не осталось?) — слушал, как непривычно живо бьётся сердце. Будто и смерти никакой нет, не то что в его будущем — в целом мире. Волк за Птицей ходит бесшумной тенью — не потому что в счастье не верится, не потому что напоминать о себе не смеет, а потому что сил нет человеком ходить. Шатает от стены к стене, колени подламываются, и Волк опускается на пол возле Птичьих ног, тонкие щиколотки холодной ладонью гладит. Птица пальцы в волосы запускает, продирает яростно — точно пытается боль вытащить, смерть вычесать, сжечь их одним своим пламенным взглядом. Но боль и смерть в грязных волосах не сыскать: двумя змеями глубоко в груди переплелись, и чтоб избавиться получилось — надо распахнуть клетку рёбер. Птица, конечно, ведьма — но Птица не врачеватель, Птица чужую грудь штопать не училась, Птица с этой тяжёлой работой не справится. Волк устраивает голову на её коленях, целует бёдра сквозь ткань домашних штанов — и улыбается виновато, смаргивая слёзы: «Милая моя Птица, во что же я тебя втянул; лучше бы не разворачивал свой мотоцикл, не возвращался к твоему подъезду; сиганул бы с обрыва — и дело с концом». Кончики невидимых Птичьих крыл щекочут шею и подбородок, колются-жгутся как Птичьи когти: мой дорогой Волк, какие страшные мысли ты думаешь, немедленно прекращай сожалеть о том, что сделал. Мой дорогой Волк, с чего ты решил, что я связала бы с тобой жизнь, если бы этого не хотела? Мой дорогой Волк, неужели ты забыл, как я гладила тебя сквозь куртку в нашу первую встречу — гладила там, где скреблась-царапалась жуткая твоя боль?.. Волк встаёт по стеночке, передёргивает зябко плечами — и целует Птицу в висок, ледяными пальцами касаясь шеи. А вторую его руку Птица сама под кофту свою запускает, ёжится, но не позволяет отстраниться, и в серых глазах её звенит одно сплошное «не останавливайся». Оставаться без одежды в квартире, где батареи вместо тепла излучают холод, — та ещё глупость. Но какой была бы жизнь, если бы глупостей никто не творил?.. У Птицы в чайнике страшное колдовское зелье. Птица приносит две чашки прямо в постель, а Волк укрывает её своими одеяльными крыльями и смеётся: какая фантастическая выдумка, разве бывают крылья у волков? «Пей, мой дорогой Волк», — шепчет Птица, вручая чашку; глаза хитрые-хитрые, улыбка лукавая — ведьма, что с неё взять. Самая любимая и самая прекрасная ведьма. Поэтому Волк берёт чашку и делает осторожный глоток. Чай не горячий, не обожжёшься — зато огонь, рождающийся под кожей, грозит если не превратить в дракона, то спалить лежащее на плечах одеяло. Волк обнимает одной рукой Птицу, утыкается носом в её шею — и кажется, что и Птица, отпивающая свой колдовской чай, пылает не меньше. Птица чужую грудь штопать не училась, Птица с этой тяжёлой работой не справится — напрямую. Поэтому Птица заваривает страшное зелье из тысячи и одной травы, шепча свои колдовские слова, поглаживая чайник, — и от каждого глотка этого страшного зелья чуть яснее становится дыхание, чуть надёжнее держат ноги, голова не кружится почти. Горячий живой Волк убирает на пол чашки, сбрасывает ненужные крылья и прижимает к себе Птицу. Сердце у Птицы колотится, руки дрожат — а губы огненные-огненные, зубы острые-острые... И когда Птица целует своими обжигающими губами — ничто больше не имеет значения, даже ледяные батареи, крадущие из квартиры каждый намёк на тепло. Этот огонь двух сердец им ни за что не украсть.