Сегодня можно всё

Сегодня можно всё. Дозволено больше, чем обычно, но только потому, что завтра всё это закончится. Множество лиц мелькает в темноте, освещаемой яркими вспышками крутящегося шара на потолке. Все они — друзья, родственники, коллеги — радуются этому дню, событию и тому, что будет завтра, больше, чем тот, чью свободу чествуют последний день. Уже завтра он будет ждать у алтаря и клясться в вечной любви со смущённой улыбкой на губах. Держать чужую руку в своих подрагивающих от волнения пальцах и отчего-то думать, что происходящее с ним — та реальность, в которой он хочет быть. Сегодня музыка гремит до вибрирующего пола, и в нетрезвом танце не разобрать, где чьи ноги, руки и даже губы. Кто-то обнимает сзади и кричит поздравления, тут же отлипая и удаляясь прочь с очередным бокалом наперевес; под руки берут сразу двое и отводят в соседнее помещение, чтобы вручить свой пошлый замысловато-безвкусный подарок; один за другим — народу слишком много, и кто их всех позвал? Пока к уху не прижимаются сухими обветренными губами и не назначают встречу после мальчишника. До конца вечеринки каждые несколько минут доставать телефон из кармана и проверять время — не пора ли? Время течёт так медленно, словно в крови нет непозволительного количества алкоголя, а все приглашённые — не самые желанные гости на свете. Весь оставшийся вечер искать глазами светлую макушку, но не находить. — Закурить бы, — уже на улице хрипло и с невинной улыбкой. Будто не его светлые пряди щекотали щёку, пока он шептал на ухо то, что хочет сделать этой ночью. Спросить бы, откуда столько наглости, да язык липнет к нёбу. — Или в бассейн, — невпопад в ответ, а в мыслях — современные Ромео и Джульетта в исполнении База Лурмана, безумно целующиеся в бассейне, мокрые и возбуждённые. Не сговариваясь, нырнуть внутрь здания, чтобы никто не успел потерять виновника торжества. Переговорить с лучшим другом на улице, выпить с ним ещё пару шотов и нырнуть в самое нутро беснующейся в танце толпы. Под такую музыку не то что танцевать, умирать жалко, но выбирать не приходится. Ощущение, что диск с песнями записал прыщавый подросток, подкатывающий к первой серьёзной пассии, не покидает ни на секунду. Двигаясь под уже давно не популярную песню, только и думать о том, как в шестнадцать курили на крыше под бренчание расстроенной гитары и целовались под звёздами под то ли смущённое, то ли разочарованное «ууу!» от третьего, совсем не лишнего. Поймать взгляд этого «третьего», убедить, что всё отлично поднятыми пальцами вверх и вновь начать двигаться под музыку — уже не раздумывая о том, как это смотрится со стороны. Сегодня можно всё, сегодня ему всё равно, что будет завтра. К счастью, всё равно не только паре человек, а вообще всем. Кто-то танцует на столе, кто-то в белье, а кто-то слишком близко, до вставших дыбом волосков на шее и руках. Чужие ладони то и дело скользят по бокам, талии или касаются бёдер, задерживаются на пару секунд — не более — и исчезают. Улыбка напротив манит, заставляет шагать ближе и ближе. Со стороны ничего такого, всего лишь пьяные па под дурную музыку. С каждым шагом — всё ближе к выходу, с каждым случайным касанием — всё ближе к точке кипения. Сегодня можно всё, любое ребячество. Уже на улице сорваться на бег и нестись рядом вверх по улице, пока в груди не заболит так, что дышать невозможно. Ухватить за руку и втолкнуть в первое попавшееся такси, услышать, как называют случайный адрес и умчаться прочь на машине, собранной в прошлом веке. В салоне темно, громко играет музыка, а водитель, получивший свои слишком щедрые чаевые авансом, всю дорогу делает вид, что пассажиров в его машине нет. Горячие ладони на щеках, влажное дыхание на подбородке. Чужая щетина царапает гладко выбритую перед вечеринкой кожу. Жених на мальчишнике должен выглядеть так, чтобы его захотели даже те, кто об этом никогда не задумывался. — Куда? — прошептать в губы единственный вопрос, на который есть силы. Остальные потратить на крепкие объятья, которые не хочется размыкать до конца этого вечера, до конца этой жизни. Ответ не требуется, машина тормозит на улице, на которую знаменитости заглядывают нечасто. Зато жили те, кто покорял Америку в начале своего пути, облюбовав квартирку на втором этаже обычного дома, в котором и по сей день живут дамы с кошками, студенты и те, кто ищет большой славы. — Прослезился бы, но некогда. Таксист уезжает с очередными чаевыми и историей, в которую никто не поверит. В квартире всё так же, как и тогда, лишь ремонт посвежее и нет разбросанных вещей, которые сами хозяева с трудом признавали своими. Разуться с чемпионской скоростью, скинуть кожаную куртку и прижать к стене, чтобы оставить на тонких губах первый за пару лет поцелуй. Эта ночь — первая за долгое время. — И последняя, — озвучить продолжение мысли до больного своевременно и получить вопросительный взгляд. Одно дыхание на двоих, тесные объятья, бёдра прижаты к бёдрам. — Что? — Ничего, — улыбнуться самой очаровательной из всех улыбок, притянуть за шею и насладиться послевкусием дорогого алкоголя и чего-то до боли родного, что можно было бы позабыть, но только через много лет. Когда-нибудь память в самом деле подведёт, но сегодня он полон решимости помнить это всю жизнь. Узкая односпальная кровать застелена толстым мягким покрывалом, и падать на него вдвоём до ужаса приятно. Возиться с одеждой — сродни ритуалу. Стаскивать друг с друга деталь за деталью, наслаждаться видом обнажающейся кожи, оставлять поцелуи там, где этого не ждут. Ловить смешок за смешком, пока они не сменяются протяжным стоном. Стоны вперемежку с именем: то полным, то нет. Будто вновь изучать друг друга, следить за реакцией и понимать, что на полное имя отклик гораздо сильней. — Доминик… Губы сжимаются плотней, пальцы держат под коленями крепче. Ещё немного — и будет синяк, который можно будет объяснить как угодно. Ударился об столик с напитками, зацепился за лестницу, поскользнулся в ванной… Ты же знаешь, дорогая, какой я неловкий. До одури хочется целовать этот прекрасный рот, вылизывать его, пробовать, кусать, чтобы заявить о себе. Ухватить за светлые волосы и потянуть за них назад. Смотреть в глаза, видеть в них слишком многое и не выдерживать… отводить взгляд. Знать, что назавтра уже не сможешь смотреть так открыто и трезво, как сейчас, несмотря на плывущее вширь и вкось сознание. Вокруг — чёртов диафильм, медленно перекатывающаяся с кадра на кадр плёнка, и лишь главный герой неизменен: точно древняя изящная статуя, высеченная из мрамора, сидит неподвижно на краю кровати и курит, удерживая сигарету в двух пальцах. Сизая струйка дыма устремляется вверх и быстро рассеивается. За окном светает, сквозь неплотно заделанные щели проникает шум с улицы: гудящие клаксоны, шум стройки, крики людей и лай собак. Тоже хочется закурить, но нельзя. Можно пахнуть чем угодно — алкоголем, духами, им, но не сигаретами, от них, говорят, портится голос. Прятаться как подросток пару раз в месяц, затягиваться с прикрытыми от наслаждения глазами и тушить сигарету о землю, тщательно растирая носком ботинка. Смотреть на не такой уж изящный профиль с горбинкой на носу и умирать, секунда за секундой. Каждое мгновение приносит страшную боль, какую можно ощутить, лишь умирая. На теле никаких ран, а что творится внутри — никому не интересно. Даже лёжа последние минуты рядом, вдыхать запах дыма, гладить по гладкой груди раскрытой ладонью и закрывать глаза, чтобы провалиться в свой чёртов диафильм, замедленный в тысячи раз и со счастливым концом. Каждый кадр как персональная бесконечность, рассматриваемый под всеми углами. Не поднимать трубку истошно вопящего телефона и втайне, пока в душе шумит вода и напевают песню неприспособленным для этого голосом, выключить звук и глянуть на часы. Десять минут — и всё закончится. Такси уже внизу, и очередной водитель, который не будет задавать лишних вопросов, нетерпеливо жмёт на клаксон, ещё не зная, что его ждёт дневной заработок за одного нервного пассажира. Собрать вещи с пола, одеться и в последний раз глянуть на сбитые на постели простыни. Уйти, не оглядываясь, потому что ноги и так еле волочат своего хозяина вниз по лестнице. Будто знают, что мозг противится этому, что нужно остаться здесь, спрятаться от всего мира. Замереть навечно в одной позе и не шевелиться даже с приходом конца света. — Ну наконец-то! — на том конце провода, радостно и излишне возбуждённо. — Мы все тебя потеряли. Уже на месте, проведя час в раздумьях во время поездки на такси, сощуриться на яркое солнце, оглянуться на сотню гостей и изучать каждого в надежде увидеть родное лицо, вечно задумчивое, но готовое улыбнуться всем и каждому. Повторить поиск два раза и в итоге не отыскать того, кто вообще-то и не обещал приходить.