Капитан

      Финдарато хотел, как его дед, бороздить моря, вдыхать соленый воздух и бороться со штормами, хотел, чтобы паруса его судна наполняло дыхание Манвэ, чтобы чайки разносили о нем весть по портам, чтобы верная команда в местных тавернах поднимала кружки пенного пива в его честь. Но все это были лишь мечты. Ни отец, ни мать не говорили об Ольвэ, но чужие языки частенько вспоминали его, но совсем не как отважного и благородного капитана, с чем горячее юношеское сердце было совершенно несогласно. Полное романтики воображение рисовало храброго капитана, хозяина морей, открывающего новые земли и спасающего гражданские суда, отказываясь принимать горькую правду.       А она была проста и прозаична до боли. Ольвэ Безрассудный был разгромлен королевским флотом десять лет назад, осужден за пиратство и повешен.       Однако, корабль его, по слухам, не затонул, а сидел на мели у одного из мелких островов, скрытый ото взгляда с берега скалами. Но никто не отважился пойти и взглянуть на легендарную «Чайку», быстроходный фрегат, одно упоминание которого ужасало всех, кто заходил в эти воды, негласно Ольвэ принадлежащие. Страшные байки плодились вокруг слуха о «Чайке», и никто уже не отваживался проверить, правда это или нет. Ибо те немногие смельчаки, что рискнули сунуть нос на злосчастный остров, не возвращались больше.       Но Финдарато часто смотрел в сторону островка, о котором так много говорили моряки в порту, и мнилось ему порой, что видит он в лунном свете нос фрегата. «Чайка» ли это, или еще какой корабль, севший там на мель? Хотелось верить, что это именно наследие Ольвэ, все, что осталось от его некогда славного имени. И фэа рвалось туда, посмотреть, пощупать отсыревшую обшивку, убедиться в том, что это тот самый фрегат, притронуться к величию и удали деда. Только что-то держало его на берегу. Строгий ли взгляд отца, укоризненные ли вздохи матери, голоса ли младших? Не важно, цепи были прочны, но и они, казалось, должны однажды проржаветь.       И время точило их, наполняя фэа шумом моря, жаждой приключений и заставляя все с большей тоской смотреть лунными ночами на темный силуэт скал острова, до тех пор, пока однажды что-то не оборвалось внутри.       Ночное море поднималось в шторме, пенные гребни накатывались на берег, у причала тревожно покачивались с боку на бок корабли, скрипели мачты под порывами холодного ветра. Беспокойные думы не давали сомкнуть глаз, фэа разрывалось на части, и все естество кричало о том, что пора. Пора вырваться из этих оков! И будь что будет! Умрет, так хоть в море!       Одеяло сброшено, распахнуто окно, прыжок со второго этажа оказался жестче, чем можно было бы представить, и ладони оцарапаны, содрана кожа с пальцев, да и плевать, не велика цена. Шаг быстрый, срывается в бег, а шальной соленый ветер с моря наполняет легкие, жжет изнутри, треплет золотые волосы. Небо темно от сгущающихся туч. Главное успеть, успеть до того, как шторм разойдется во всю, иначе не видать ему ни фрегата, ни острова, только смерть в мутных прибрежных водах.       Почти скользит по мокрым доскам причала, спрыгивает в чью-то лодку, кажется, какой-то рыбак останется без единственного средства существования, да и плевать. Плевать и на рыбака, и на то, что ему придется очень долго наскребать гроши на новую посудину. Может, Финдорато будет стыдно, но то будет потом, важно лишь то, что есть сейчас. Ладони крепко сжимают влажные весла, тяжко всем весом налегать на них в борьбе с разъяряющейся стихией, соль ест свежие ранки, щиплет их.       Волны швыряют лодку, как щепку, грозят перевернуть, потопить, дождь бьет плетьми по спине, и весла уже выскальзывают из ослабевших рук. Он не был готов к такой битве, но отступиться, сдаться, значит погибнуть или вернуться ни с чем, что равносильно смерти. И раз за разом, на излете сил, налегает на весла, а остров… Остров вот он! Крепость посреди бури, протянуть только руку… Но Финдарато не справляется с волной, и вот уже глотает холодную морскую воду. Неужели конец? Нет, нет, еще рано!       Кашляя, отплевываясь от горькой воды он выполз на сырой песок, поднял взгляд и замирает в восторге. Над ним нависал нос фрегата. Корабль завалился на бок, и волны накатывали на его правый борт, разбивались с шумом о темное дерево. Удивительное крепкое, совершенно идеальное, словно фрегат только вчера оказался здесь. Женщина с обнаженной грудью протягивала руку к небу, а с ладони ее срывалась в полет фигурка чайки. Финдарато кое-как поднялся на ноги, с восторгом глядя на корабль, чьи мачты, казалось, стремились пронзить тяжелые небеса. Сомнений не оставалось, это и есть легендарная… — Чайка… — произнес он на тихом выдохе, щурясь от заливающего глаза дождя.       Финдарато обходит величественное судно по левому борту, любуясь им завороженно, огибает корму и вновь вступает в холодное море по колено, когда замечает скинутый с палубы трос. Как приглашение он качается на ветру, бьется узлом о дерево борта. И изъеденные солью окровавленные ладони хватаются за него. Финдарато уже и не ощущает боли, ползет наверх, ему никогда не было так легко преодолевать смертельную усталость. Никогда он не чувствовал себя так близко к Ольвэ.       Переваливается через фальшборт, дышит тяжело, но взволнованно, с какой-то странной любовью гладит палубу, по которой стекает дождевая вода. Он впервые ощущает такую легкость, такую странную радость, смешанную с тоской по тому, кого он и не знал толком. Финдарато поднялся было, едва удерживаясь на ногах, как его окружили странные фигуры, восставшие, кажется, прямиком из его кошмаров. Прозрачные сосуды, наполненные пульсирующей красной жидкостью, они лишь формой напоминали эльдар, даже подражали одежде пиратов, шароварами и рубашками с жилетками, приплавленными к телам, головы иных даже были повязаны платками, а в острых ушах переливались тонкими струйками серьги. Но у всех них не было и намека на лица. А сталь сабель, которые сжимали их пульсирующие алым руки казалась совсем настоящей. Финдарато отступил бы, да за спиной фальшборт. — По воле нашего капитана, Ольвэ, никто не ступит на палубу этого корабля. А ступивший, должен умереть, — голос, доносившийся от одного из странных существ, пробирал до дрожи, и Финдарато даже не задумывался о том, как он вообще разговаривает, не имея рта, — Только самому Ольвэ или крови от крови его здесь место.       Сабля угрожающе поднимается, и остается лишь лихорадочно соображать, что делать. Прыгать за борт? Так он себе ноги переломает. Говорить что-то? Но что именно? А эта тварь упомянула Ольвэ. Ольвэ, Ольвэ… Точно! Он же и есть кровь от крови! — Я… Я потомок Ольвэ! Его… Его внук! — слова прозвучали не так уж уверенно, как он того бы хотел, но все же возымели свой эффект, —П-почему для вас так важна его кровь?       Клинок остановился в дюйме от горла. Вода стекала по гладкой стали, и Финдарато невольно представлял, что это его кровь. Так вот, что случалось с теми немногими храбрецами, посмевшими сунуться сюда. Они просто оказывались недостойны? Существа некоторое время стояли в тишине. Капли дождя проходили сквозь них и, окрашиваясь алым, лились за борт. Неприятное зрелище. — Ольвэ Безрассудный, наш капитан, — заговорили они словно бы все вместе, — Перед казнью он проклял нас, и валар тому свидетели. Даже после смерти мы обязаны служить если не ему, то тем, в чьих жилах его кровь. Проклятие не снять, нам нет свободы, но для нас есть надежда. Встань за штурвал, Ольвэ, мы слишком долго торчим на суше.       Снова повисла тишина, только дождь шумел, обрушиваясь на палубу. Финдарато пытался осознать, что ему сказали, и постепенно все вставало на свои места. Слухи о проклятом корабле, пропавшие смельчаки, громкое и оскорбительное имя пиратского выблядка, довлевшее над матерью. Все то, чего он так упорно не замечал, все то, что он усердно игнорировал. Вот оно, наследие Ольвэ, проклятое имя, команда мертвецов и севшая на мель «Чайка», которую и с места-то не сдвинешь.       Безликие мертвецы расступаются, указывают на штурвал вытянутыми руками и развернутыми ладонями. Они ждали слишком долго. Золотые волосы Финдарато были для них как яркий луч занимающегося нового дня. И их последняя надежда делает шаг вперед, оттолкнувшись от фальборта и не шибко-то и уверенно идет к цели, поднимается к штурвалу.       Подумав, он протянул дрожащие в волнении руки к штурвалу, сжал его удивительно крепко и вдохнул шальной соленый ветер. В следующий миг вода поднялась, снимая «Чайку» с мели. Никто и не увидел с берега, как в штормовой ночи уходил за горизонт легендарный фрегат, назло всем бурям и грозам, штурмуя темные волны.