***
Связь с Брагинским пропала примерно в середине июля. Причем забил тревогу Франция. Они якобы договорились с Иваном о встрече (естественно, Брагинский не посчитал нужным сказать об этом ревнивому Альфреду, что обидело его), а потом он, так и не появившись, исчез. Телефон не брал, на сообщения не отвечал, его дом пустовал несколько дней. Страны, с которыми Иван поддерживал связь (кроме Америки, это были, в основном, Беларусь, Казахстан и Китай) пытались не выдавать своего беспокойства, но затем и сами проболтались — Россия и с ними не выходил на связь. Интересным было то, что вместе с Францией занервничал и Германия, ведь его старший брат, ездивший в Россию как минимум раз в месяц, тоже давно не выходил на связь с младшим после своего последнего отправления в Москву. Невольно волнение расползалось и на другие страны, потому как вот такие пропажи олицетворений государств никогда не заканчивались чем-то хорошим. Когда страны задали вопросы официальным представителям, те, грубо говоря, их послали, но весьма вежливо, надо заметить. Англия тогда предположил: либо они сами потеряли Брагинского из виду и не хотят, чтобы кто-то знал об их провале, либо же Иван нездоров и пустился в разнос, поэтому его отпустили «погулять» под присмотром и, по понятным причинам, не хотят лишних вмешательств. Джонса вся эта ситуация злила. Он уже видел подобное и догадывался о происходящем. Но верить в это ему не хотелось совсем. Он решил подключиться уже сам, когда потерял надежду, что хоть с ним Брагинский свяжется. Ведь… Они, вроде как, были вместе… И не раз обсуждали слишком тяжелые и интимные темы. Иван был с ним тогда, когда сердце Нью-Йорка горело из-за террора. К Америке приходили многие, сочувствовали тоже, но только его касания заставляли хоть на мгновение успокоиться; Иван единственный, кому дозволялось видеть два уродливых шрама чуть ниже левой ключицы. Но, казалось, сам Россия не был готов делиться с Альфредом переживаниями так же искренне, как это делал тот. От осознания такой простой истины Джонсу было больно. Собственно, другого отношения он, наверное, и не ожидал, хоть и надеялся. Альфред был взбешён. Одно дело молчать, а другое — просто растворяться без предупреждения. Тогда, в девяностые, Джонс нашел его без особого труда, но на этот раз Иван тщательно замел следы — он явно не хотел, чтобы его отыскали. Несколько недель у всех, кто искал его следы или следы Байльшмидта-старшего, было глухо как в танке. Поразительной ловкостью на шпионский манер этих двоих восторгался даже Англия, хоть и не выдавал своих мыслей по поводу этого. Но вот только всё в мире относительно, и даже маленькая случайность в виде Аннушкиного маслица может обернуться крахом или победой. Звонок на смартфон Германии одним вечером раздался внезапно. Номер был незнакомый, но и телефон Людвига знали немногие незнакомые номера. Он поначалу опешил, услышав голос брата, и тут же подключился к компьютеру и своим службам, чтоб те поймали звонок, скорее всего, одноразового телефона. Никто не знал, что при такой конспирации сыграло свою роль: на миг проблеснувший разум Гилберта или же наоборот, полностью забитая алкоголем голова. Людвиг принялся слушать брата, но тот нес полную околесицу с несвязанными между собой предложениями. При этом Гилберта тяжело было расслышать, но Байльшмидт-младший решил переключиться на окружение. До боли знакомый голос вокалиста, различимый среди визга и криков беснующихся людей, разносился по округе. Провалиться бы Германии на месте, если это не рок-концерт, причем не абы кого, а самих Рамштайн. Внезапно звонок прервался, а Людвигу позвонили из верхушки, сказав, что определили, откуда он поступил. Москва, Лужники. Там как раз проходил концерт Рамштайн. Германия немедленно сообщим об этом Америке, хоть и с большой неохотой, и тот начал действовать, подключив свои спец-службы. Но миссия, конечно, провалилась. Следов этих двоих не было обнаружено. Телефон и сим-карту так же не обнаружили, как на компьютере, так и на месте проведения концерта. Иван снова утек водой сквозь пальцы Америки. На миг, когда Германия прокручивал в голове разговор с братом, ему показалось, что тот хотел, чтобы их нашли, поэтому говорил с младшим по возможности дольше. Одно было понятно: России нужна была помощь, и, по всей вероятности, Гилберт был в таком состоянии, чтоб это осознавать. Германия отметил, что тот звонок не сделал Америку ни на йоту спокойнее. Он был зол пуще прежнего: на всех вокруг, на свой провал, на Брагинского и на себя тоже. Однако Людвиг призывал его выжидать. Он пытался успокоить Джонса тем, что у них с Гилбертом одна цель — помочь Ивану. Слепая вера Байльшмидта в старшего брата и его якобы желание «помочь» только еще больше разгневали Америку, но он понимал, что лучше сохранять хладнокровие и не действовать сгоряча. Джонс как никто знал, что лучше держать шаткий союз, чем действовать в одиночку и снова потерпеть поражение. Альфред стал ждать. Все прекрасно понимали, что когда повторяется случайность, то это уже закономерность. «Кукушка на Марсе!» — гласило сообщение на экране Людвига от очередного неизвестного номера. — Да я его самого на Марс отправлю, когда найду! — разрычался Джонс. — Что еще за бред! Альфреда еле усадили на кресло, и большая семерка, к которой присоединился Китай и пара близких Ивана, принялись думать. — Может, это часть космической программы России? — предположил Англия. — Он отправляет спутник под названием «Кукушка» на Марс. — Нет, я бы знал об этом, — отозвался Казахстан и, слегка скосив взгляд на Америку добавил: — Таким он делился только со мной. — Связь с песней Виктора? — Беларусь обратилась к Казахстану, притом остальных стран словно вовсе не замечала. — Но Марс не упоминался в его песнях. — Думаешь, связано с музыкой? — Казахстан тоже перестал обращать внимание на присутствующих. — Пустился во все тяжкие под рок? Такое немного не в его духе. — Погоди, ты сказал музыка и рок? — перебил его Германия. — Они же были на концерте Рамштайн, когда поступил звонок. Вдруг они теперь будут на концерте этого Виктора. — Мне нравится ход мыслей! — воспрянул духом Америка. — Япония, ищи этого Виктора. Беларусь как-то надменно усмехнулась и стала шариться в своем телефоне, а Казахстан немного поник и поджал губы. — Думаю, это бесполезно. Виктор Цой погиб много лет назад, а его группа распалась. — Вы все бесполезный хлам. Неудивительно, что вы ничего найти не можете в трех соснах. Это сложение названий двух песен популярной российской рок-группы. Они сейчас проводят тур со своим новым альбомом, куда входят «Кукушка» и «На Марс!». Ваня их поклонник, как, впрочем, и любой своей музыки. И вот где будет их следующий концерт. Беларусь толкнула свой телефон к Германии — доверия к нему было лишь граммовое, но к остальным его не было вообще. Англия заглянул в телефон. — Это где? — скривился он. — На Марсе, — Наталья смерила его уничтожающе-ненавидящим взглядом, а Казахстан рядом с ней прыснул. — В России это, Шерлок. — Раз уж это единственная зацепка, то следует ее использовать, — вынес вердикт Америка.***
В Россию поехало четверо: Америка, Англия, Германия и Франция. У Германии основной задачей было найти брата или хотя бы убедиться, что тот был в порядке. Франция, естественно, беспокоился за обоих друзей, поэтому тоже вызвался в миссию по их спасению. Англия поехал сугубо из личного интереса: ему хотелось почтить российскую рок-индустрию своей безукоризненно важной персоной как ценителя данного жанра в музыке. Ну и Америка поехал по всем понятным причинам. Беларусь и Казахстан не поехали, подумав, что горе-любовничек, как они между собой называли Джонса, справится прекрасно со всем сам. Ну, или получит по шее сразу. Плюс они очень не любили вмешиваться в личную жизнь России и считали, что если бы он хотел их помощи, то давно бы попросил; между ними не было барьеров, и они больше всего ценили личное пространство друг друга. Наталья лишь помогла с билетами на концерт и подсказала Даше-путешественнице и ее кедам отель, хоть и не большой, но там, с её слов, не будут задавать лишних вопросов, если Россия окажется в… невменяемом состоянии. Летело всё это Братство Кольца через Москву, а вот в нужном городе на данную разношерстную компанию поглядывали уже с забавой. Иностранцев с каждым годом здесь было все больше, но таких клоунов, ругавшихся на разных языках и понимающих при этом друг друга, здесь еще не видели точно. На улыбку Джонса во время паспортного контроля так вообще подозрительно щурились. Номера в отеле они заказали с расчетом еще на двоих. У Америки и Германии были двухместные номера, а вот Франция все сетовал, что они с Англией прекрасно обошлись бы одним номером. Но так как Артур даже под угрозой расстрела не согласился жить с ним в одной комнате, то пришлось брать два отдельных одноместных номера. Из-за перелета и обустройства они никак не успевали на начало концерта. Приди они раньше, то поймать Ивана с Гилбертом не составило бы большого труда, но увы. Еще было немаловажно чуть смешаться с толпой рокеров, поэтому все решили подобрать себе вещи в тему еще дома. Франция чуть не грохнулся в обморок, когда увидел Артура перед отъездом в холле отеля. Тот был при полном параде: обвешанный цепями и нацепивший пирсинг, Керкленд звенел на ходу разными железными браслетами и даже попытался сделать из своего вороньего гнезда на голове ирокез. — Ты что, накрасился? — усмехнулся Альфред. — Вы ничего не понимаете, дилетанты, — зашипел Керкленд. — Это состояние души, это стиль жизни! — Да-да, мы поняли, может, уже поедем, — естественно, Германия уже весь пыхтел от негодования — он безумно не любил опаздывать.***
Концерт шел уже около получасу. Когда четверка поднялась на крышу торгового центра, где он проходил, их словно обдало и чуть не сбило с ног мощной волной энергии. Огромная толпа танцевала и мотала головами, вскидывала руки вверх и орала знакомые песни вслед за исполнителями. Альфред побоялся, как бы пол под ними всеми не провалился от такого мощного порыва. Он вскинул голову наверх: вечерело, и яркие краски заката уже уступали темному ночному небу. — Надо разделиться, — заорал Германия практически во весь голос, но его все равно было слышно едва ли. — Альфред, караулишь выход и место для курения. Артур, ты и я встанем по бокам поближе к сцене, пытаемся глазами выцепить Гилберта и Ивана. Франциск, попробуй прочесать толпу. Ты лучше нас всех умеешь заговаривать зубы, в случае чего. Хоть Джонс и не любил, когда команды раздавал не он, но спорить не стал. Плюс всю его голову заволокла только мысль о том, что Иван может быть здесь. Нет, не может, он просто обязан быть здесь. Они разделились, а Альфред нашел себе хорошую позицию с прекрасным обзором на выход и курилку и подальше от толпы. Когда Джонс немного успокоился, поняв, что ни за что не упустит Ивана, если будет держать под таким надзором свою территорию, то решил послушать песни и посмотреть концерт. Альфред по-своему любил рок-концерты, не так, как Англия, для которого подобное было частью его внутреннего мира и культуры, но всё же. И не будь Джонс сейчас занят и чрезмерно взволнован, то он бы оторвался на всю катушку вместе с Артуром. Что Америке больше всего нравилось — любые рок-группы всегда выкладывались на полную, не гоняясь за хайпом, а просто живя музыкой. И эта русская группа не стала исключением. Альфред прислушался, в голове переводя песню на английский автоматически, и ему подумалось, что он немного не понял, о чем она была. Но нет, Джонс не ошибся, в песне действительно упоминался тот самый Ленин. И не только.«Я сегодня слегка невменяем, А давайте-ка всё поменяем: Пусть прекрасные наши буржуи На ГУЛАГе опять поморжуют.»
— голосил парень.«Опять поморжуют, опять поморжуют, Опять, и опять, и опять поморжуют. Владимир Ильич, Владимир Ильич, Son of a bitch, son of a bitch»
— подхватила вокалистка. Америка слегка удивился: не просто песня недовольных граждан, а прямо-таки шуточный и при этом очень нешуточный призыв.«Яхты миллионеров Раздать пенсионерам, Раздать пенсионерам Яхты миллионеров! Бентли капиталистов Отгоните таксистам! Пусть олигархи попляшут, Как все мы в Мамаше-Раше»(1).
Джонс вздохнул. Как бы все это понимание плачевной ситуации не обернулось для России и Ивана новой болью. А тем временем началась следующая песня.«Мама, я нормальный, не, я не марксист, И не как Милонов — клоун, эксгибиционист, Я не русофоб и не дрочу на Европу, Но меня только парит наше всё через жопу. Всё злее и злее понятия: Хохлы москалям уж не братья, Друг о друга мы тушим окурки, Качели с пиндосами, турками. И всё это, типа, нормально, И будто бы шут карнавальный То сядет, то выйдет, то сядет, то выйдет, То сядет, то выйдет Навальный».
И такие слова разбавлялись сильным вокалом девушки:«Ку-ку-ку-ку-ку-ку-ку-ку-кушка, Вытащи меня из психушки. Зае-зае-заело пластинку, Рулят центра — шатает глубинку»(2).
И вот здесь Альфреду стало действительно не по себе. Он не удивлен, что население прекрасно знало о проблемах в своей стране, он не понимал, как люди это терпели. Видимо, Франция и тут не прогадал: Иван просто терпел, подобно своим людям, все это и в какой-то момент устал. И раз уж все попытки людей хоть как-то исправить положение пошли под откос, то и Брагинский решил отдохнуть (или же подохнуть). Но, вероятно, переборщил, и теперь Джонс нутром чуял, что Иван, чтоб заглушить усталость и боль, принял в себя столько дряни, от которой начинал сходить с ума. Группа решила немного успокоить заведенную толпу, которая визжала и ревела. Людям было весело, но при этом они прекрасно понимали песни и то, что хотела донести группа.«Не найти ответа, если не идти вперёд, Новый виток сюжета скоро человека ждёт, Начинается отсчёт. Всегда всего нам было мало, Я так мечтал и я так мечтала Всё начать с начала — Мы летим на Марс!»
Отчего-то Джонс воспрянул духом. Космос всегда был их с Иваном территорией любви. Они оба были безудержными мечтателями и хотели покорять космос, бороздить его вдвоем. Витать среди бесконечных звезд, туманностей, систем и безудержно целоваться. И даже затеряться там навечно, оставшись, наконец, наедине.«Транс-галактический рассвет. Поиск и открытие — есть в этом смысл бытия. Вперед космический поэт! Кто сказал, что жизни нет? Что там, на Марсе, жизни нет?»(3)
Альфред поднял глаза на небо. Из-за света города не было видно такого количества звезд как, например, в прериях Техаса, но крупные созвездия все равно мелькали яркими точками. То воодушевление, которое Америка получил от песни, как рукой сняло. Ему вспомнился семьдесят пятый. Когда состыковались Аполлон и Союз. Когда они на публику взялись за руки и подняли их в знаке содружества на космических просторах. Они даже смотреть друг на друга не могли. Тогда смешались все их чувства: терзающая их сердца нелюбовь к идеологическому врагу и всепоглощающее желание повернуть голову и впиться в губы оппонента страстным поцелуем. Это все словно было так давно и далеко. Джонс прикрыл глаза и представил лицо Ивана, такое щекастое и румяное, со сверкающими хитрецой глазами, вспомнил изогнутую в улыбке линию его губ, и так хотелось к ним прикоснуться, расцеловать. Его сердце сжималось от тоски по возлюбленному. Джонс отошел от наваждения, когда до его плеча чуть дотронулись. — Чувак, ты в порядке? — девушка-неформалка держала в пальцах сигарету и обеспокоенно глядела на него. — I’m OK, — в своей манере улыбнулся Альфред и не сразу понял, что лицо у него влажное от слез. — Прошибает, да? — продолжила девушка. — Я не совсем понять вас, — с акцентом ответил Альфред; он и правда не понял, что она имела в виду. — Даже знать не хочу, как америкоса занесло сюда, — усмехнулась она и протянула чистую салфетку из рюкзака. — Любовь занесла, проклятая, — Джонс приподнял очки и вытер глаза. — Как поэтично и так по-русски, — вздохнула она. — Я имела в виду, кстати, что песни заходят. — Куда? — В душу. — Русскую? — Похоже, что в американскую тоже, — она потушила сигарету и выкинула окурок в бачок. — Ну, удачи, влюбленный американец. Девушка исчезла в толпе, а Альфред обдумывал этот странный, короткий, но душевный разговор.«Я считаю, что всё это гон про дворцы и Димоновы кроссы, Я считаю, коррупционеров придумали америкосы. Я считаю, что всё фотошоп — Российская гвардия нас бережёт, Бывал я на митинге с Ленкой, цедил капучино с бархатной пенкой. (Come on!) Да вы че! Носит обычные кеды Димон! (Come on!) И ваще для всех одинаков закон! (Come on!) Это бред: давно никого не пиздит ОМОН! (Come on!) Everybody come on! Мне абсолютно до луны кто там президент моей страны, Лишь бы не было войны, не было войны! Дожить бы до весны в пространстве от стены и до стены, И чтоб не было войны, не было войны! Не было, суки, войны!»(4)
Джонс повернул голову к толпе. Кажется, эту песню люди пели особенно громко. Альфред попытался в темноте углядеть Англию или хотя бы рослого немца, но все было тщетно. Судя по тому, что телефон молчал и никто так и не появился, они еще не нашли Ивана с Гилбертом. Энтузиазм, вернее его остатки, постепенно улетали вместе с легким ветерком. Тоска тоже улетучивалась, и на ее место начинал вновь пробираться гнев, ведь они лишь потратили кучу времени на все это, а Ивана здесь может и не быть. Америка всеми силами сдерживал себя, чтоб не пнуть стоящий рядом бачок. И вдруг одна парочка привлекла его внимание. Невысокий, но явно жилистый парень практически тащил на себе более крупного. Он посадил его в углу крыши, и у Альфреда ёкнуло сердце, когда в свете лазеров сирень блеснула в его глазах. Джонс со всех ног рванул в тот угол и оттолкнул светловолосого парня. — Какого хрена? — пьяно прорычали ему из-за спины. — Рот закрой, Байльшмидт, — сказал Альфред, хотя даже не был уверен в том, что это он. Но, судя по тому, что некто замолчал, Америка не ошибся. Он присел ко второму парню. Тот спрятал лицо в коленях и дрожал, цепляясь пальцами за свои грязные джинсы. Кажется, он что-то шептал, но Джонс не мог разобрать. Америка провел рукой по его волосам и резко поднял ладонями лицо. Сердце Альфреда застучало, как бешеное, когда он рассмотрел знакомые и при этом такие незнакомые черты. Лицо Брагинского было бледное и даже слегка отдавало нездоровой синевой, сухие, покрытые мелкими ранками губы совсем потеряли краску, а щеки так и вовсе пропали. Америка убрал с его глаз отросшую грязную челку. Иван глядел на него абсолютно мутным и тупым взглядом с расширенными зрачками, но песне подпевал, попадая при этом под музыку. Как его вообще в таком виде пустили на концерт — оставалось загадкой. — Ваня, котенок, — шептал ему Альфред. — Это я, я заберу тебя отсюда. Внезапно взгляд России слегка прояснился, возможно, он узнал Альфреда, и у того немного отлегло на сердце. Но из обезумевших глаз Брагинского стали вдруг катиться крокодильи слезы, и он начал испуганно дергаться. — Тише, малыш, тише, — взволнованно начал гладить его по волосам Джонс. — Это я, твой Ал. Иван стал брыкаться сильнее и кричать громче, отгоняя руки Альфреда, будто мух. — Эй, че там такое? Все нормально, братан? — Джонсу на плечо опустилась крепкая мужская рука. Отчего-то Америка резко вышел из себя. Он встал и повернулся к парню. Тот смерил сначала его, а потом Ивана подозрительными взглядами. — Твое какое дело?! Fuck off, пока я не начистил твою рожу! — на Альфреда было страшно смотреть — его лицо аж перекосилось от нахлынувшего гнева, но коренастый парень не испугался и сжал кулаки. — Я, конечно, человек очень культурный и уважаю всех людей, но руки так и чешутся сломать нос на твоей американской физиономии, — медленно произнес он. — Эй, Влад, не злись, — из-за парня, словно по волшебству, появился Артур, и, судя по тому, как лихорадочно сверкали его глаза, он уже был слегка поддатый. — Он просто не любит, когда лезут в его дела. — Как иронично, — подметил парень. Джонс на английском буквально выплюнул, обращаясь к Артуру: — Убери его, иначе мордобоя не избежать. Керкленд закатил глаза и сказал ему: — Успокойся, лучше забирай свою жену и проваливай, пока тебе зад не надрали, — а затем обратился к Владу на русском с нескрываемым акцентом: — Ты уж прости его. У него немного крыша съезжает, когда рядом вон тот. Англия взглянул на дрожащего и обнимающего себя за плечи Ивана и лишь на миг нахмурил брови, явно оценив его состояние и что-то для себя уяснив. — Просто у него бывают панические атаки после болезни, а мой брат очень близок с ним и безумно волнуется. Керкленд врал и не краснел, а на лице Влада отобразилось понимание, но комментировать он ничего не стал. — Ладно, без обид, парень? Просто чем больше ты паникуешь и бесишься, тем хуже ему, — только и сказал он Джонсу, а затем развернулся и отошел. — Гилберт! Стоявший все это время молча в стороне Пруссия проморгался и взглянул на подошедших брата и Францию. — О! И ты здесь, Запад! — Как ты? — обеспокоенно спросил Гилберта Франциск, положив руку ему на плечо в знаке поддержки. — Я-то ничего, белочек ловлю, а вот Брагинский… — он грустно взглянул на Ивана. — Ему бы, короче, помощь не помешала. А я через пару дней протрезвею, — он икнул и пошатнулся. — Ну, или недель. Джонс прислушивался к их разговору вполуха. Иван, кажется, устал, и колбасило его уже не так сильно. Но он по-прежнему смотрел на Америку загнанным зверем, однако больше не сопротивлялся мягким касаниям. — Нам надо идти, любовь моя, — Джонс аккуратно приблизился к Ивану и взял его на руки. Тот немного заволновался, но затем, видимо, пригрелся и доверчиво уронил голову Америке на плечо.«Вселенная n-нная — это мы, и то, что между нами Бьётся под кожей живыми волнами. Без тебя нет меня, а без нас нет вас И каждый раз, как последний раз»(5).
Да, Джонс себе жизни не представлял без Ивана. Он был его Космосом, он был его Вселенной. — Вы идете? — спросил Альфред своих спутников. — Мы с Гилбертом идем, — ответил за обоих Германия. — А вот я, пожалуй, останусь. Влад пригласил в бар после концерта, — Артур развернулся и махнул им рукой. Альфред нахмурился и возмущенно цокнул. Ему не очень-то хотелось оставлять тут Артура одного. Нажрется по-английски и потеряется где-нибудь, а потом будет дуться три недели на Джонса за то, что бросил его на растерзание русским. — Я пригляжу за ним, идите, — успокаивающе улыбнулся Франциск. Судя по всему, Франции было здесь немного не по душе, но он понимал, что и у Америки, и у Германии на плечах свое бремя. — Спасибо.***
— Иван, прекрати истерику, черт возьми! Номер был небольшой, и Брагинский чувствовал себя в нем, как в клетке, а посему стал просто неугомонным и неуловимым. Он расшвыривал подушки и немногочисленные вещи Альфреда, перевернул небольшой диван и разворотил шкаф с комодом, при этом он умудрялся отбиваться от цепких рук Джонса, защищаясь всеми конечностями. — Где они?! Где ты прячешь их?! — кричал, надрываясь, Иван. На него смотреть было не то что больно — страшно. Он был взъерошен, глаза его горели безумием, руки тряслись, изо рта капали слюни, а голос просто надрывался. Иван был похож на взбешенного кота. Честно говоря, Джонс уже просто был не в состоянии за ним угнаться. Он не спал около трех суток, как и Россия, потому как тот все пытался сбежать или начинал носиться подобным образом по номеру в поисках наркотиков. С чего Иван взял, что они здесь вообще есть, — непонятно, причем найденные при нем препараты Альфред практически сразу смыл в унитаз под истеричный вой. Несмотря на то, что врач, отправленный Беларусью, вливал в Брагинского литры препаратов последние три дня, тому еще пока не полегчало. У Ивана была жесткая ломка, особенно в первые два дня, и он сходил с ума, поэтому Альфред никак не мог спустить с него глаз. Брагинский сел в уголке за перевернутым диваном и стал тихо посапывать. Джонс подошел к нему, и тот бросился навстречу. Иван стал цепляться руками за его штаны, руки, футболку, не вставая с колен. — Пожалуйста, — голос его дрожал. — Хоть немного дай, прошу. Ты же любишь меня?.. Он горько рыдал, размазывая по лицу слезы, хватал Альфреда за запястья. Джонс же начал отступать, испугавшись и убирая от себя его руки, но Брагинский полз за ним. — Иван, перестань! — кричал ему Америка. — Что угодно сделаю, только дай немного, у тебя есть они, я знаю! — Брагинский начал шариться в карманах его джинсов. — Прекрати! Посмотри на себя! Не позорься! — Хочешь отсосу, а? А ты мне дозу! — Иван стал расстегивать ему джинсы, а Джонс так разозлился в этот момент. Вероятно, он не рассчитал силу удара, и Иван отлетел на метр точно. Брагинский не встал с пола, а лишь свернулся калачиком, спрятав лицо в коленях, и громко завыл нечеловеческим голосом. У Джонса сердце кровью обливалось. Как же Америка ненавидел его таким. Ненавидел, когда Россия вызывал в нем жалость. Он хотел, чтобы Иван вновь стал распылять в его сердце жгучую страсть поведением горделивого подонка. Чтобы Брагинский опять источал собой то едкое пренебрежение, презрение и надменность по отношении к нему, Джонсу. А в постели, несмотря на чаще всего принимаемую им пассивную позицию, слегка доминировал, вертел им, как хотел, игрался, словно хитрый кот с не шибко умным псом. Находясь на публике, чтобы кидал свои непонятные никому шуточки, на одних глядел ласково, на других — дерзостно, а на него с неповторимой гаммой эмоций, не забывая при всем этом растягивать губы в своей паршивой улыбочке. Альфред хотел видеть своего врага сильным, а как возлюбленного — пышущим здоровьем и желанным. При всей этой жуткой катавасии, Джонс еще успевал ревновать. Ему было не просто обидно, он был взбешен тем, что Иван пробыл все это время с Гилбертом. У этого, конечно, были свои плюсы — если бы не он, то Россия пропал бы в одиночестве, и долго, пожалуй, они его потом искали. Но все-таки ревность разъедала сердце Альфреда, как кислота — металл. Стыд за свою несдержанность трепетал где-то на задворках души, но не более. Джонс подошел к Ивану, присел и поднял несопротивляющееся туловище на руки. Он присел на кровать вместе с Брагинским, усадив того на коленях лицом к себе. Россия мгновенно прижался к нему телом, хватаясь, как утопающий — за спасательный круг. — Прости меня, — шептал он Ивану и гладил по волосам. — Мне так больно видеть тебя таким, я не хочу, чтобы тебе стало хуже. Прости, что ударил, щека болит? Иван кивнул и подставил чуть отекшую и покрасневшую щеку для последовавшего поцелуя. — Ты мой самый любимый, — Джонс вытер платком, взятым с тумбы, залитое слезами лицо Ивана и стал расцеловывать его в скулы и лоб под очаровательно тихий смех. В дверь постучали, и Брагинский соскочил с его ног, вновь забившись за диван. Джонс открыл и впустил врача в номер. — Ваня, это доктор, пойдем на кровать, — Альфред заглянул за диван, а Брагинский лишь помотал головой и еще сильнее забился в угол, словно попытавшись слиться со стеной. — Ну же, котенок, я буду с тобой. Подойдя немного ближе, Америка взял Ивана за руку и чуть потянул за собой. Тот нехотя встал и поплелся за Джонсом. Когда его положили на кровать и сняли все, кроме нижнего белья, Брагинский стал дергаться и быстро дышать, зрачки его расширились от паники и страха. Альфред присел рядом с ним, и Иван вцепился ему в руку. Доктор осмотрел тело Ивана на наличие целой вены и решил вновь поставить капельницу в вену тыльной стороны запястья, благо, что Брагинский не успел их разворотить. — Мы провели анализы на ВИЧ и гепатиты В, С и D. Он чист, — сказал врач, настроив капельницу. — Хотя я не знаю, могут ли они быть у таких… как вы. — У меня был ВИЧ, — признался Джонс. — Но потом просто исчез. Врач внимательно посмотрел на Джонса, но умерил свое научное любопытство и больше спрашивать ничего не стал. Он не имел права задавать лишние вопросы. Коротко рассказав об истериках и состоянии Ивана для документации, Альфред отпустил его, предупредив, что сам сможет поменять флаконы и потом вытащить иглу. — Несмотря на утренний конфуз, он сегодня более вменяем. Эти три дня на него даже снотворное не действовало. — Я все равно ввел ему сейчас успокоительное со снотворным, так что он должен скоро уснуть, если его состояние улучшилось, — а затем наклонился к уху Джонса. — Попытайтесь его успокоить. Поговорите с ним на какие-нибудь отвлечённые темы. — Понял, спасибо вам. Брагинский провожал его поход от двери к кровати очень осознанным взглядом с кровати. Вероятно, лекарства все же помогали. — Что он сказал тебе? — Все-то тебе интересно, — усмехнувшись, Джонс подошел к нему, придвинул кресло и ласково поцеловал его нос. Иван задумался и перевел глаза на потолок. Наступила тишина. Альфред внимательно смотрел на Брагинского, а тот словно вовсе и не чувствовал на себе его буравящего взгляда. Америка явно ждал хоть какого-то шага, слова, а лучше объяснений, но, создавалось впечатление, что Иван и не собирался оправдываться. Врач сказал поговорить на отвлеченные темы, но Альфред хотел ответов. — Что произошло, Вань? — любопытство и желание расставить все по местам победили здравый смысл. — Просто устал, достали всё и все, захотел отдохнуть, — Брагинский выдохнул. — И то не дали одному побыть. — Ты меня извини, но твой вид отдыха оставляет желать лучшего, — возмутился Америка. — И в каком это таком одиночестве? Ты прекрасно носился по стране под ручку с Байльшмидтом-старшим. — Да он, даже не спрашивая, потащился за мной. А я уже был поддатый, так что мне было плевать, — пожал он плечами, мол, это не самое важное в жизни. — Ты спал с ним? — вырвалось у Америки. Россия взглянул на него: Альфред смотрел упрямо и серьезно, ожидая ответа. Иван лишь понадеялся, что если он ответит на этот вопрос, Джонс, удовлетворенный им, не станет больше расспрашивать его о головокружительном приключении. — Не с кем и ни с кем, кроме тебя, — Джонс заметно расслабился, но взгляд был по-прежнему настороженный, пытающийся определить — правду сказал Иван или же что-то утаивает. — Не веришь мне? — Верю. Вновь тишина. — Может, хоть сигареткой угостишь? — А что мне за это будет? — Альфред улыбнулся и проверил флакон лекарства. — Отсосать могу. — Нет, не стоит. — Странно, ты никогда не отказывался от минета. — Но не когда ты в таком состоянии. — В девяностые тебя это не парило. Альфред резко переменился в лице. Он как-то нервно дернул плечом и отвел виноватый взгляд. — Слушай, я был козлом, ладно? — Брагинский знал, что ему всегда тяжело давались подобные признания в своей неправоте. — Да ты и сейчас козел. С одним только «но»: ты любимый козел, — усмехнулся Россия. — Я должен считать это комплиментом? — Поцелуй меня. Хоть в этом ты мне не откажешь? Джонс пересел к нему и наклонился, оставив легкий поцелуй на его теплых губах. Брагинский не позволил ему разорвать поцелуй, углубив его, и Альфред поддался соблазну. Он так скучал по Ивану. Но когда Россия явно недвусмысленно начал гладить его свободной рукой по торсу, ощутимо подползая пальцами к паху, а затем и вовсе закинул на него ногу, Джонс вырвался. — Нет, Иван, не надо. Лицо Брагинского потемнело от злости, а взгляд посуровел, и он, схватив Америку за ворот футболки и приблизив к себе, буквально прошипел ему в лицо: — Почему? Ты уже не хочешь меня?! Или тебя так мучает совесть?! Не хочешь, чтоб потоком накатили и душили воспоминания о девяностых, когда ты лично накачивал меня всякой дрянью, а потом трахал, как ебаный дикарь?! Еле отцепив побелевшую руку Ивана, Джонс соскочил с кровати и отошел к окну, отвернувшись от России. Его плечи мелко затряслись, а в тишине номера послышалось сопение. Он явно был задет за живое. Конечно, никому не нравится, когда им в лицо тычут ужасными ошибками. Для него свое собственное поведение было такой же трагедией, как и для России, потому как он сам сидел на какой-то популярной в то время дряни. Но Брагинский всегда был для него наркотиком похлеще каких-то порошков, афродизиаков и травы. Он себя не оправдывал ни в коем случае, но жалость к себе все же присутствовала. И ему было тяжело и больно об этом вспоминать и думать. Задень эту тему кто-то другой, Альфред бы просто вмазал в переносицу и добавил в солнечное сплетение, но сейчас на эту тему заговорил Иван, который всегда старался как можно меньше вспоминать то кошмарное для обоих время, и теперь Америке словно вмазали в переносицу и добавили в солнечное сплетение, приправив это вырыванием бьющегося сердца. Ему было тяжело и больно, но Иван все равно не жалел об этом и не стыдился своих слов, а напротив — он, наконец, сказал ему то, что долго томилось на душе. Пусть Джонс хоть слегка коснется того, что пережил Россия в те годы из-за него. Пусть помнит это всегда и тащит сам на себе это бремя. Хоть на сердце Брагинского полегчало, и душа освободилась от обиды, но перед глазами не стоял больше тот тиран, они вновь увидели того самого обычного парня — нет, не парня, а мужчину, — которого Иван любил. Все еще любил. Аж самому не верилось. — Все мы иногда причиняем боль тем, кого любим. Даже мы, страны, не можем избежать всех глупых и не очень ошибок. Америка молчал. — Я люблю тебя, Ал. Все еще люблю. — Я тоже тебя люблю, но отчего-то именно тебе я причиняю сильнейшую боль. Я хочу, чтоб это прекратилось, но ничего не получается. Впервые у меня ничего не получается! Он развернулся к России с раскрасневшимися глазами от слез и стал икать, совсем, как маленький ребенок. — Просто вот такие у нас отношения. На грани безмерной любви и жуткой ненависти. Мы уже даже не нарочно друг друга раним. Просто так выходит. По привычке. Брагинский протянул к нему руку, и Джонс послушно рванул к нему, заключив в крепкие объятия. — Прости, я, правда, пытаюсь, я ведь так тебя люблю. — Ну, на этот раз у тебя кое-что получилось. Теперь была очередь Ивана успокаивать. Он гладил Америку по волосам, прижимаясь к нему щекой. Давно ли запах Альфреда стал для него таким родным и успокаивающим? Брагинский не смог бы ответить на этот вопрос даже при большом желании. — Мне было плохо, а ты пришел ко мне, хотя тебя, вообще-то, никто и не звал. Но ты пришел, как мой личный герой. Америка явно был польщен похвалой и прижался еще сильнее. — Ал, мне больно… И ты пережимаешь капельницу, — сдавленно сказал Брагинский. — Вот опять, я не специально… — Я знаю, милый, знаю, — Ваня погладил Джонса по щеке, когда тот выпустил его из объятий. — Я, честно говоря, так хочу спать. — Ложись и спи. А я пригляжу за капельницей, — Альфред оставил на его лбу поцелуй. — Я люблю тебя. — И я тебя люблю.***
Проснувшись посреди ночи, Иван почувствовал себя на редкость отдохнувшим и спокойным. Альфред раскинулся рядом и негромко похрапывал, приобнимая Брагинского за плечо. Россия, несмотря на пережитое за последние несколько недель, почувствовал непомерный голод. Нет, есть совсем не хотелось. Это был другой голод — до Америки. Такое частенько происходило, когда они долго не виделись. Вот только в этот раз Джонс не пошел навстречу, чем сильно выбесил Ивана. Ну что ж, если Магомед не идет к горе, гора сама пойдет к Магомеду. Брагинский с кошачьей ловкостью всем своим весом запрыгнул на грудь к Альфреду. Тот чуть не задохнулся, резко проснувшись, стал ощупывать ногу России, а другой — нашел включатель настенного бра. — Ты чего так пугаешь? — Джонс стал шариться рукой на тумбе, ища очки, но Иван мягко вернул руку, положив к себе на бедро. Россия взял в руки его лицо и стал мягко целовать его губы. Альфред, видимо спросонья, не совсем понимал суть происходящего, поэтому на поцелуй отвечал заторможено. Затем Брагинский встал на ноги, смотря на Америку сверху вниз, и скинул свои трусы на пол, вновь затем усевшись на грудь Джонса. Альфред смотрел обалдевши, но пока никак не препятствовал. — Раз ты не хочешь, чтобы я делал тебе минет, ты сделаешь его мне, — в приказном тоне сказал Россия. Совершенно беспардонно Иван, отодвинув крайнюю плоть своего члена, провел по приоткрытым губам Джонса головкой. Америка чуть высунул кончик языка и провел им по уретре. Но не отрывал ошалевших глаз от лица Брагинского, от чего тот покрылся легким румянцем, и все-таки дело свое продолжил. Он аккуратно ввел головку в податливый рот и выдохнул, так как приятные мурашки поползли вдоль позвоночника к загривку, когда Джонс со смачными чмоками начал ее посасывать. Иван распрямился и запрокинул голову, чуть расслабившись. Громко выдохнув, Брагинский прикрыл глаза, почувствовав, как чужие руки стали собственнически гладить его по бедрам, то и дело сжимая мягкие ягодицы. Альфред медленно двигал губами по наливающемуся кровью члену России. Медленно, даже немного нехотя Брагинский приоткрыл заплывающие от возбуждения глаза и потянулся к ящику тумбы Джонса. Как ни странно, смазки у того не оказалось, — дубина, Альфред, — зато лежал небольшой тюбик крема для рук — и так сойдет. Джонс чувствовал себя куклой, с которой Иван развлекался, но отчего-то препятствовать этому детищу не хотелось. Он проследил взглядом за тем, как Брагинский взял его руку и стал облизывать два его пальца горячим, влажным языком, сверкая хитрым прищуром из-под ресниц. Такая немудреность всегда вызывала у Америки бурю эмоций, и он начал беспокойно ерзать. А Россия тем временем активно посасывал солоноватые пальцы в такт Альфредовым движениям губ. Затем он очень обильно нанес крем на мокрые пальцы, несильно размазав, и занес руку Джонса к себе за спину, приставив к сжатому отверстию. Брагинский сладко застонал, когда Альфред ввел сначала один палец, а следом — второй. Иван одной рукой зацепился за спинку кровати, а второй нащупал ощутимый бугорок Джонса и стал его поглаживать. Америка недвусмысленно подкинул таз, и Россия, усмехнувшись, залез юркими пальцами под резинку нижнего белья, схватив и сжав горячий ствол у самого основания. Джонс замычал, а Иван заулыбался и гортанно застонал следом, когда влажные стенки глотки Альфреда сжали его член. Длинные пальцы Америки хорошо разработали тугие стенки анального отверстия Брагинского. Иван медлить не стал — сгорал от нетерпения. Он переместился к тазу Джонса, попутно наклонившись и прихватив губами влажный язык, а затем они слились в страстном и поцелуе, покусывая губы друг друга, но в какой-то момент Россия, прекрасно зная, что они могут целоваться так вечно, оторвался от Америки и вновь расправил спину. Он гордо восседал на Джонсе, как на троне, и надменно светились его чуть прикрытые туманные глаза. Альфред аж задержал дыхание — вот такого Ивана он безумно любил и желал. Джонс медленно провел ладонями по его плечам, которые после хоть и непродолжительного лечения вновь окрепчали, затем пробежал пальцами по линиям ключиц и спустился к медленно вздымающейся груди, слегка погладив бусинки сосков (Иван закусил губу), мягко прошелся по все еще слегка выпирающим ребрам, сжал узкую талию и, наконец, дошел до своей любимой части. Бедра Брагинского хоть и не были такими сочными, как до всего этого переполоха, но сильно скинуть вес он не успел, поэтому мясца для того, чтобы полапать, все равно достаточно. Альфред с упоением сжал ягодицы и прошелся пальцами по влажной от крема ложбинке. Он хотел привстать, чтоб поцеловать Россию, но тот толкнул его обратно. — Лежать, — Иван хищно сверкнул глазами, буквально пригвоздив Джонса взглядом к подушке. — Чтоб в следующий раз неповадно было отказывать мне в сексе. Он приподнялся, держась за плечо Америки, и медленно, с довольным стоном опустился на его стояк до упора. Иван переместил руки на спинку кровати и стал медленно двигаться вверх и вниз. Внутри него разливалось приятное тепло, а по всему телу ползали приятные мурашки. Альфред согнул ноги в коленях, чтобы Брагинскому было удобнее, и он ненароком не упал. Он чувствовал, как испариной покрылся его лоб. Буквально в одно мгновение от Ивана стало так жарко, он распалял пожар в душе Джонса. Россия нагнулся к нему и стал оставлять приятные поцелуи на его шее, а затем провел пальцами по двум шрамам ниже левой ключицы, чуть надавив на них. У Альфреда волосы встали дыбом, и он перехватил чужое запястье. Иван внимательно посмотрел на него, чуть усмехаясь, ведь знал же, что эти шрамы очень чувствительные до сих пор. Не отрывая взгляда, Брагинский наклонился и развязно облизнул их. Джонс громко застонал и подкинул таз, резко войдя в Россию. Тот зашипел, поднялся и сильно сжал член Америки в себе, а также пальцами у основания. Оба чуть отдышались от необузданного количества чувств, переполнявших их. Духота номера сдавливала, а может, это было из-за раскаленного тела любовника напротив. Иван вновь стал двигаться, теперь уже немного ускорившись. Он опять наклонился над Альфредом, и они стали легко соприкасаться губами в коротких поцелуях. Джонс немного помогал Брагинскому, руками держа ягодицы, и двигал тазом в такт его движениям. Россия выстанывал его имя и какие-то ласковые слова ему в губы, а Альфред, уже плохо соображая перевозбужденным разумом, старался тоже отвечать ему подобным. В какой-то момент, эта теснота Ивана, его мягкие, горячие губы, чуть дрожащие от получаемого удовольствия руки, гладящие по блондинистым волосам, довели Альфреда до трепетного оргазма, и он, откинув голову и прикрыв глаза, кончил в Брагинского. Тот возмущенно запыхтел, потому как сам был уже на грани, но Джонс остановился, а у Ивана уже не было сил прыгать на нем так же резво, как в начале. — Сейчас-сейчас, не злись, — Америка одним махом перевернулся, подминая под себя Брагинского. Довольный Россия закинул ему ноги на поясницу, а руками стал нетерпеливо царапать спину. Альфред стал быстро двигаться, параллельно надрачивая ему член. Брагинский громко застонал, а когда Джонс чуть прикусил ему чувствительную шею, Иван удовлетворенно вскрикнул, кончив Альфреду в руку. Россия довольно замычал и потянулся, улыбнувшись уставшему Америке, который завалился рядом. Брагинский на радостях стал ластиться к Джонсу, увалившись ему на плечо, обняв за талию и завернувшись в его руку, словно в свой шарф. Альфред слегка хмурился, потому как злился на Ивана за эту спонтанность. Иван собственнически закинул на Джонса ногу и стал мягко целовать его чуть колючий из-за щетины подбородок. — Ну не злись, Ал, хорошо же было. Ты разве не соскучился по мне? — Да хорошо-то — хорошо. А если бы тебе вдруг плохо стало? – Альфред скосил на него взгляд, полный негодования. — Не стало же, — хмыкнул Иван. Джонс лишь недовольно выдохнул. Спорить они, как и целоваться, могли тоже целую вечность. — Я очень скучал, — сказал он, будто к слову, и оставил на его переносице поцелуй. — Вот так бы сразу, — промурлыкал Брагинский. — Только, пожалуйста, пообещай мне, что не будешь вот так просто стираться с лица земли. А если и решишь, то предупреди хоть, чтоб я немного погодя знал, где искать твою задницу. — Я подумаю, — Иван устроился поудобнее на его плече и буквально за несколько минут вырубился.***
Альфреда вновь буквально вырвали из сна, грубо скинув с кровати. — Встать, — приказным тоном скомандовал ему незнакомый голос. — Что?.. Что происходит? — сонно бормотал Америка — отвык он, чтоб его так по-военному отрывали ото сна. Парни в масках и с автоматами взяли его под руки. — Штаны ему хоть дайте, потому что никто не смеет смотреть на достоинства Америки, кроме меня, — Иван сидел в кресле нагой, сложив ногу на ногу, при этом с накинутой на плечи курткой Джонса, и спокойно что-то пил из белой отельной чашки. Джонсу бросили штаны, и он подумал, что надеть их будет верным решением. — Отправьте его и остальных в Германию, там они уже сами разберутся, — Иван отставил чашку и скрестил руки на груди, не без удовольствия разглядывая опешившего Америку. — Есть, товарищ Брагинский. — Какого хрена, Брагинский? — заорал Джонс. Он стал вырываться, но на него нацепили наручники и потащили к выходу из номера. — Аккуратней с ним! Во-первых, он нужен мне целый, а во-вторых, он самый опасный из них, рыпаться будет только так. — Fuck, Брагинский! И это вместо «спасибо»?! — кричал Джонс, размахивая ногами и извиваясь, как змея. — Спасибо, любимый, — Иван послал ему воздушный поцелуй и помахал, улыбнувшись. — Вещи пришлю по почте! — крикнул он уже громче. — Ты сука, Брагинский! Самая настоящая сука! — надрывал Америка глотку уже из коридора. Россия встал и вышел на балкон, дабы понаблюдать за продолжением банкета. Его немного забавляло то, как четверо крупных мужчин тащили голосящего на всю улицу Джонса к машине. Тот взглядом нашел нужный балкон и показал Брагинскому два фака, проорав «Ненавижу тебя!». А Иван польщено положил руку на грудь, отправив затем еще один воздушный поцелуй. — За мной самолет прибыл? — обратился он к оставшемуся работнику ФСБ. — Да. — Ну тогда поехали. Скажите работникам отеля, чтоб все вещи собрали и отправили мне в Москву. Иван прошел мимо парня, и тот окликнул его на пороге. — Товарищ Брагинский, вы прямо так пойдете? — Я же в куртке, — улыбнулся ему Брагинский и, сверкнув пятой точкой, вышел из номера. — Да и правда.***
Альфред пока один сидел в самолете полуголый, недовольно топая ногой и насупившись, как обиженный ребенок, и из вредности отказался от предложенного стюардессой одеяла. Благо хоть самолет был частный, рассчитанный на восьмерых, то есть на всю их гоп-компанию места определенно хватит с лихвой. В самолет вошли Германия и Пруссия. — Братаны, но я ведь почти свой! — ныл Гилберт в выход. — Ну что вы так этак… — Пошли уже, — дернул его за локоть явно очень уставший Германия. — Выглядишь живчиком, Гилберт, — мерзко усмехнулся Америка. Нет, на самом деле Байльшмидт-старший действительно неплохо выглядел. По крайней мере, не был похож на ходячее и пьяное приведение. — А тебя чего, посреди секса с Брагинским вырвали? — засмеялся Пруссия, взглянув на взъерошенного Альфреда, не говоря о том, что тот был полуголый. — Или он пошел по схеме «возбудим и не дадим»? — А вот это уже не твое дело, — довольно улыбнулся Джонс, и Гилберт понял, что оба варианта были мимо. — Это еще что за хрень? Альфред выпучил глаза и глядел в проход. По салону шел, звеня всеми цепями, злой, как тысяча чертей, Керкленд. Кажется, все эти дни он не появлялся в отеле, не поменял одежду и, судя по уничтожающему всё живое на расстоянии вытянутой руки англичанина амбре из смеси алкоголя, сигарет и пота, даже не мылся. Он плюхнулся рядом с Джонсом, и тот отшатнулся от него к окну. — Твою мать, только не говори, что ты бухал все это время с русскими рокерами! — Я — твоя мать, рот закрой и дай отдохнуть! — рыкнул на него Артур. На стоящих по другую сторону от прохода креслах, куда уместились братья-немцы, громко засмеялся Пруссия и стал вытирать скопившиеся слезы. — Клевая татуха, Англия, будет что вспомнить про поездку, — задыхался он от смеха. Джонс взглянул на плечо Артура и стал смеяться вместе с Гилбертом. Аккуратная тату головы медведя с надписью по кругу «From Mother Russia with love» красовалась на его плече. — Пошли на хуй оба. Наконец в салон запорхнул чем-то очень довольный Франциск и сел напротив Гилберта, окидывая Джонса заинтересованным взглядом, а сидящего рядом с ним Артура — очень недовольным. — Что с Брагинским? — вдруг спросил Англия, и все остальные в самолете явно навострили уши. — Эта сука выперла меня из своей страны. С ним-то все прекрасно, а вот я зол, — возмутился Джонс. — И хера ты тогда лыбишься, как влюбленный идиот? — Вероятно потому, что потрахаться с ним успел, — кажется, Франциск хотел сказать это более красочно и поэтично, но его опередил Пруссия, а тот сморщился на такие грубые слова. — И потому, что люблю эту суку всем сердцем. — Ох, какая прелесть, — вздохнул Франция, вновь вернув на лицо непомерное довольство. — Аж блевать тянет, — пробурчал Англия. И вот начался их вполне привычный спор, а Джонс таращился в иллюминатор и уже думал о следующем неожиданном визите в Москву на следующей неделе.