***
Слуга попа к себе подвёл И дал письмо, чтобы прочёл: «Ушло из жизни рано прелестное дитя, Возьми себе невинного, прошу тебя, монах! Увидишь эти глазоньки, и службу проведя… Надеюсь, ты увидишь всё в невинных тех глазах. Да, много, что сгорело там… Но это поправимо! Мы кукольных дел мастера заставим попотеть, И только пусть попробует зашить ей что-то криво! Возьми дитя невинное, его нужно отпеть! Да, щёки подгоревшие, о них он позаботится. Вы главное возьмитеся! Оплатим за износ!» И вот она, прелестная, невинная покоится, Уже не пахнет горечью взъерошеных волос. — «О Господи! Какой вопрос? О чём вы говорите? Конечно, я возьмусь, но Бог! Какой же тут износ? Прощения прошу, но вы покойненькой, простите, Приходитеся кем? Вы извините за вопрос.» — «Вы грешно не подумайте, но я тут не оплакивать! Отец совсем печалится, а мачехе плевать. А я прислужник мастера, да, чтобы не расстраивать Больное сердце старика, я буду всё снимать.» — «А что снимать, помилуй Бог? Надеюсь, что размер? Ох бедная девчушечка, и как случилось так? Весь верхний слой румяненький почти уже обмер… Но, думаю, вам мерить не удобно будет, мрак!» — «С собой у меня свечи есть, не переживайте так! Я буду осторожен, не повреждая лик. Среди учеников я не такой уж и простак! И, по своей природе, я с рожденья знаю пик!» — «Не буду беспокоить вас, зовите, если нужно! И… Извините за вопрос, но вам же должно знать: Ограничение на всё — поправить, но наружно, Ибо тогда не сможем так мы душу отпускать…» — «Моя задача — вид придать, что не введёт всех в визг. И я не врач, не оккультист, мне дело грех не шьёт. Пусть с детства меня бил отец, я кучу видел изг, Но всё же верующий он, хоть до сих пор и пьёт.» И молча поп покинул зал, шурша по полу рясой. Дело не ждёт, и мерить всё тот принялся за миг. Пускай уж внешность у него не отличить от массы, Но был талантлив в мастерстве прилежный ученик. Достал дешёвые листы потресканной бумаги И приготовил карандаш, линейка под рукой. И излагая на холсте причудливом зигзаги, Он впечалял её портрет, с той прежней красотой. До этого он записал, какого цвета глазки, Хоть волос почернел, но русый в нём определил. Но было счастье у творца читать по детству сказки, По всем стандартам у принцесс её изобразил. — «Большая кукла на заказ» — погряз в раздумьях он, Пока смерял размер лица, размеры яблок глаз. — «Не думал я, что вытворю такое у икон И перед ними девочку раздену на показ… Думал, профессия проста, дарить игрушки, радость. Дарить девицам, малышам, и счастье для людей, Но как же может быть тогда в кукольной жизни сладость, Когда работа для людей, а части из детей?» Смерив лицо, он принялся снимать с неё халат, Молил прощенья, лицезрев на голый детский труп. Пытаясь туфли отделить от пригоревших чёрных пят, Он чувствовал, будто снимал увесистый тулуп. — «Милые дети, что ж тогда К ним жизнь так не мила?» Замер закончен, и слуга уж начал собираться, Благодарил за выдержку, терпенье госпожу. — «Спасибо искренне за всё, но время нам прощаться. Пойду и вашему отцу подробно доложу…»***
— «Поминки знатно провели. А будто не горела!» — Лилось вино, и господа «скорбили» у стола. — «Я был уверен, что она такого не хотела.» — Ей соболезнует родня, взирая с высока. — «Ах, как красива, как мила, Но как же молода…»***
А кукольник работает у тёмного станка, И повторяет: Раз и два, лицом, как королева! Жизнь кукольника сложная, его жизнь не легка, А мёртвая девчушечка сидит и смотрит слева…