По прошествии двух лет фараону снилось: вот, он стоит у реки

*** Головная боль *** — Нет, извини, мне надо кое-что закончить, ладно? — говорит Тим, когда Джинджер спрашивает его, не хочет ли он тоже пойти с ними. — Хорошего вам дня. Джинджер уходит. Тим курит, стоя возле окна, а потом не заканчивает ничего. Он бродит по комнате, недовольный, озлобленный, не в состоянии вытащить застрявшие у него в глотке слова, которые ему так нужны, которые ранят его и убегают от него. Он не может написать ни единой строчки. Он сидит на полу, покачиваясь и раз за разом произнося одну и ту же фразу, словно буддийский монах. Он идет в уборную и открывает кран, он ждет, пока ванна не наполнится, потирая рукой затылок, а потом наклоняется и целиком окунает голову в холодную воду. Он стоит так, согнувшись, пока не начинает задыхаться. Он бродит по комнате. Он рассматривает себя в зеркале. Он находит ремень Джинджера на полу и бьет им себя по руке, десять раз подряд. Он сидит и пялится на экран. Шесть или семь часов спустя он слышит, как открывается входная дверь, слышит мягкий смех Джона, слышит как Джинджер что-то неразборчиво говорит ему, слышит шум пластиковых пакетов. Он не поворачивается, чтобы поздороваться с ними, когда они заходят в комнату. — Привет, Тим! Как дела? — спрашивает Джон. Он трет глаза, чувствуя песок под пальцами. — Можно потише? Я тут работать пытаюсь. Идите в другую комнату. Он слышит, как кто-то делает резкий вдох у него за спиной. Они уходят в другую комнату. Он сидит на стуле еще два часа, таращась в экран, весь затекший, с онемевшей спиной, и чувствует, как что-то мерзкое извивается у него в груди, холодное, скользкое и гнилое, и прислушивается к приглушенному разговору Джона с Джинджером, доносящемуся из-за двери, к тому, как они встают, снова садятся, что-то берут в руки. Он продолжает сидеть совершенно неподвижно даже тогда, когда за окном совсем темнеет, и смотрит на экран, который к тому времени тоже становится черным. Он не может написать ни единой строчки. Дверь приоткрывается, и полоса света падает на пол. — Тим, черт побери, — слышит он голос Джинджера. — Пойдем. Он сгребает его со стула, и руки у него мягкие и теплые на его плечах. Они идут в другую комнату, и Тим едва переступает ногами. — Господи, ты как черт-те что выглядишь, — говорит Джон, и они усаживают его на кровать, и четыре руки прикасаются к нему, чешут ему голову, заливают воду ему в горло, запихивают в рот еду, которую он тут же выплевывает, обнимают его, держат его, отпускают его. Он падает лицом в подушку и рыдает, содрогаясь всем телом, и легкие у него набиты перьями, пылью, сухими листьями и плесенью, рот полон желчи, а в голове — только черная дыра. *** Ассенизация *** — Боже мой. Блядь, Тим. Это не первый раз, когда Джинджер сидит у Тима на члене. Это, наверное, пятый или четвертый. Но для Джинджера каждый раз всегда как первый. Окно распахнуто, и комната залита солнечным светом, а часы на стене показывают 10:15 утра, хотя Тим на них совсем не смотрит; он смотрит на Джинджера, который отчаянно пытается запихнуть его в себя. — Ебаное позорище. Давай. Натяни свою грязную жопу на мой член, — выплевывает Тим. Джинджер хватает его член вымазанной в смазке рукой и промахивается, хныкая, и снова хватает его, и пытается насадиться на него, но член выскальзывает из его пальцев, проезжаясь у него между ягодиц, и Джинджер кусает губы, а Тим смотрит на него снизу вверх, на красные пятна у него на щеках, на его подергивающееся горло, на его трясущиеся плечи, смотрит и смеется, даже не пытаясь помочь ему, а в груди у него вращается что-то обжигающе горячее, плотное и массивное. — Блядь, Тим, — стонет Джинджер, когда член Тима наконец-то оказывается внутри. Тим чувствует, как он проскальзывает в него, словно катится вниз по обледеневшему склону, Тим чувствует молнии, пробегающие по его рукам. Джинджер вздрагивает всем телом, а потом начинает двигаться и тут же теряет равновесие, и его вымазанная в смазке рука съезжает по его бедру, упираясь Тиму в живот, пока Джинджер спотыкается на его члене. — Боже мой, блядь, господи боже мой, — говорит он и пытается выпрямиться, и поднимает свою вымазанную в смазке руку к лицу, бездумно касаясь его, и губы у него дрожат, колени разъезжаются, тело наклоняется, а его дырка такая тугая и такая влажная вокруг его члена, и все это настолько нелепо, что Тим до боли сжимает зубы. — Давай уже. Жалкий кусок дерьма. Выеби себя. Покажи мне, как тебе это нравится. Трахни свою мерзкую говнистую дырку моим членом, — снова заговаривает Тим, совсем не случайно выбирая слова. Выбирая слова при помощи сжатого плутония в своей груди. Выбирая слова, которые бьют Джинджера по лицу словно кулаком. — Боже мой, блядь, Тим, — запинается Джинджер, судорожно трясясь, и его бестолковые, беспорядочные движения запускают каскад электрических разрядов, бегущих по члену Тима, бегущих по спине Тима. — Мне что, тебе по лицу врезать? — спрашивает Тим и хватает его за руки, притягивая его ближе к себе, сжимая их пальцами в воздухе, так что Джинджер съезжает с его члена и тут же с силой подается назад, паникуя. — Боже, блядь, м-м-м… Тим. Блядь, Тим, — выдыхает он, нервно толкаясь бедрами назад несколько раз, подергиваясь, и член у него болтается от толчков, задевая живот Тима. — Ну как? — ухмыляется Тим. — Нравится? Давай. Выеби себя. Выбей свое дерьмо из себя. Еби себя, пока не кончишь. Трахни свою омерзительную дырку. Джинджер вскрикивает, когда Тим еще крепче сжимает его руки, и Тим держит его на весу, не давая ему ни лечь на себя, ни выпрямиться, не давая ему принять удобное положение, вынуждая его неловко дергать задницей, подаваясь назад, извиваться, прогибаться в спине, зависать в воздухе в бесконечном падении. — Блядь, я тебя ненавижу, — говорит Джинджер, и его влажные волосы закрывают ему половину лица. — Блядь, Тим. Я сейчас кончу. — Хорошо, — отвечает Тим, сам не зная, на какую из фраз он реагирует. — Хорошо. Выеби себя хорошенько. — Блядь, я прямо сейчас кончу, — повторяет Джинджер, содрогаясь и чуть ли не опрокидываясь на него. — Я знаю, — говорит Тим, щеря зубы. — Ты кончишь у меня на члене. Кончишь, трахая свое отвратительное дерьмо моим хуем. — Я тебя ненавижу. Блядь, я тебя ненавижу, — плачущим голосом произносит Джинджер, дергая бедрами в запинающемся, захлебывающемся ритме, который разве что Джон мог бы сыграть. — Сейчас кончу. Не отпускай меня. Только не отпускай меня. Блядь, я тебя ненавижу. Тим чувствует, как начинает сжиматься дырка Джинджера вокруг его члена, плечи у него напрягаются, лицо разбивается на мелкие осколки, а в глазах стоит испуг, и все его тело трясется. Тим поднимается, встречаясь с ним на полпути, сжимая его запястья, напрягая пресс, удерживая и себя, и его одновременно, и Джинджер еще глубже насаживается на его член какими-то рывками, совсем не плавно, и его треплет, будто флаг на ветру, пока он кончает, потрясенный и потерянный. Они остаются в этой позе еще несколько секунд, Тим держит его, чувствуя боль в мышцах, а Джинджер дрожит, и оба они как пара каких-то острых углов, нарисованных в воздухе. — А теперь я тебя вылижу, — говорит Тим, сгибая ногу и переворачивая их обоих. Джинджер приземляется на спину, и голова его дергается от столкновения. Тим видит его подрагивающее белое горло, и как же ему, черт побери, хочется его укусить. Как же ему, черт побери, хочется разорвать его зубами. — Раздвинь свои ебаные ноги. — Б-бл— Тим хватает Джинджера под колени и задирает ему ноги, широко раскидывая их в стороны. — Заткнись. Я вылижу твою вонючую дырку. Я буду лизать твою жопу, пока не кончу. И он вжимается лицом между его ягодиц, широко раскрывая рот, и лижет его дырку, горячую, влажную, растянутую, пульсирующую, сдавливая свой собственный член в кулаке, и кончает через несколько секунд. Он пытается отдышаться еще секунд десять-пятнадцать, все еще прижимаясь к Джинджеру, а потом переползает вверх, неосторожно, пихаясь локтями, тяжелый как танк, и Джинджер матерится, громко ахая. Он крепко сжимает его тело бедрами, накрывает его своим, хватает его раскрошившееся, потерянное, надломленное лицо своими руками. — Я тебя ненавижу, — говорит Джинджер. — Целоваться хочешь, сука? — спрашивает Тим, ухмыляясь. — Да, — выдыхает Джинджер своими мягкими, влажными губами. Они целуются. Они, черт побери, целуются. *** Вечеринка для Джона *** Тим слизывает порошок с пальцев, откладывает в сторону открывашку, которой крошил таблетки, и рассматривает результат. Он наклоняется, слизывает треть порошка с тарелки и хихикает. Он знает, что до прихода Джона и Джинджера осталось всего лишь двадцать минут. Голова у него кружится. Элементарные частицы вокруг нее тоже кружатся. Он снова смотрит на часы. Блядь, он совсем обдолбался. Он обводит кухню глазами. Он снова смотрит на тарелку с порошком. Он берет ее в руку, ставит ее себе на ладонь, чертит в ней геометрические фигуры средним пальцем, а потом облизывает его. Он вытаскивает торт из печки, немного обжигаясь в процессе. Он вытаскивает свой уродливый торт из печки, хихикая и слизывая порошок с пальцев. Он садится на пол, широко раскидывая ноги, и ставит уродливый торт рядом с собой. Товарищеский дух, думает он. Он облизывает засыпанную порошком тарелку. — Приветик, — говорит он и поднимает голову, когда замечает, что в дверях стоят две пары ботинок. — С днем, блядь, рождения. Утром Джон лупит его по заднице, не сдерживаясь, и Тим кончает кипятком, а Джинджер отказывается во всем этом участвовать и сидит в кресле, прикрывая свой стояк дрожащими руками. — Блядь, пиздец как вкусно, — говорит Джон, запихивая уродливый торт Тима руками в рот, а Тим лежит на кровати на животе, раскинув конечности в стороны, и истерически хохочет в подушку. *** Распятие *** — Блядь, — всхлипывает Тим. — Нам точно стоит прекратить так сильно пиздить мой член. Джинджер смотрит на него с негодованием. — Иди нахуй, Тим. Как будто это я тебя просил, — говорит он и отворачивается. Джинджер и не просил. Это не он, а Тим нашел идиотский ремень Джона под кроватью. Это не ему, а Тиму в голову пришли всякие интересные идеи. Это не он, а Тим решил, что их следует воплотить в реальность. Это сам Тим так его накрутил, что под ним начала трястись ебаная кровать. Это сам Тим сказал ему, чтобы он ударил его по члену этим самым возмутительным ремнем. Это именно Тим ухмыльнулся и заявил «я знаю», когда Джинджер сказал, что он бы предпочел, чтобы больно было ему. Это все сделал Тим. — Иди нахуй, — говорит Джинджер, отворачиваясь от него, а утром Джинджером рядом с ним даже не пахнет. — Иди нахуй, — говорит Джинджер и целых четыре дня торчит у себя дома, что, во-первых, просто невероятно, и, во-вторых, ранит Тима до глубины души. — Пойдем, — говорит Тим, и они едут к Джону, когда Джинджер возвращается, и там он опять заставляет его бить себя по члену, только на этот раз в присутствии Джона, который просто хныкает на кровати и вообще так из себя надзиратель, хотя и пиздит об этом постоянно. Злоебучая безмозглая акула, которая никогда ничему не учится. *** Мужской грипп *** Тим хватается обеими руками за раковину и смотрит в зеркало. Они возвращаются домой из студии, и Джинджер читает книгу на диване, пока Тим валяется на полу, широко раскинув руки над головой и разбросав в стороны ноги, словно жертва сатанинского ритуала, только с сигаретой в зубах. Они забираются в кровать через час, и Джинджер опять распускает свои ебучие нежные щупальца. Еще час спустя он начинает вертеться. Потом он начинает кашлять. — Он сегодня не придет, Брайан, — говорит Тим, прижимая трубку к уху и зажимая глаза ладонью. — Нет, попозже тоже не придет. Вообще, блядь, не придет. Совсем. Нахуя я-то тебе нужен? Нихуя я тебе не нужен. Ну, а он, блядь, не придет, понятно? Ага, конечно. Ты тоже. Ты тоже. Джинджер тяжело стонет на кровати. — Джон, я сейчас, блядь, фонтаном блевать начну, — шепчет Тим в телефон, сидя в ванной на полу. — Отъебись. Нихуя я не сильный. Я слабый. Жалкий. Ничтожный. Я тут, блядь, в аду с соплями. Да. Спаси меня. Умоляю. Тим быстро запихивает последний кусок бутерброда себе в рот и проглатывает его, не жуя, а потом набирает воды в стакан и идет в спальню. Он садится на кровать. Посреди кровати в позе зародыша лежит Джинджер, и одна нога у него выглядывает из-под кучи одеял. В комнате пахнет потом, желчью и лекарствами. Тим придвигается ближе к нему. — Тебе надо попить, Джиндж. Джиндж. Ты в порядке? — Нет, — отвечает куча одеял. — Блядь. Прости меня. — Давай. Тебе надо попить. — Я тебя никогда больше ебать не буду, — говорит Тим и быстро засовывает салфетку в пакет — в темный, непрозрачный пакет — не глядя. Джинджер шмыгает носом. — Я к тебе больше и пальцем не прикоснусь. — Ладно, — гнусавым голосом произносит Джинджер и снова шмыгает носом. — Блядь, — говорит Тим и несется обратно в ванную. *** Сочная пиздятинка *** Тим зевает, просматривая папку с входящими сообщениями. Сигарета свисает у него с губы. Хребет у него напрочь перебит. В теме письма указано СОЧНАЯ ПЗДА ЛИИЗИ, и он чуть было не удаляет его, думая, что ебаным спамерам следует поучиться получше печатать, и гадая, что это вообще за слово такое — «лиизи», но потом замечает, что письмо на самом деле от Джона. Ну ладно, думает он и залпом допивает кофе. «Здравствуй, Тим! Эти изображения были отправлены тебе с полного согласия обеих принимавших участие сторон. Приятного просмотра,» гласит письмо, и между приветствием и остальным текстом сделан отступ, так что Тим думает, что это никак не могло быть написано Джоном и, наверное, какие-то хакеры, безупречно владеющие деловым стилем переписки, и правда взломали его бестолковый почтовый ящик, и действительно, когда он прокручивает сообщение ниже, то обнаруживает там подпись «Лиззи», а за ней — «хо» с наклонной чертой спереди, что его только больше запутывает. Затем перед ним предстает фотография Джона, вжимающегося лицом в пизду. Фотография перед ним предстает не одна, а несколько. Несколько фотографий, сделанных с разных ракурсов. Сделанных разными людьми. Сделанных сверху и снизу. Фотография Джона, на которой он, высунув язык, лижет клитор. Фотография Джона, чье лицо настолько крепко втиснуто в вагину, что его почти не видно за лобковыми волосами. Фотография Джона с помадой, размазанной по губам. Фотография Джона со смазкой, размазанной по губам. Фотография Джона с опущенными глазами, с тушью на ресницах и стеснительным выражением лица, на которой рука с накрашенными ногтями крепко держит его за подбородок. Фотография Джона, на которой его рот широко раскрыт этой самой рукой. Фотография чрезвычайно довольного Джона, на которой он сосет эти самые пальцы с накрашенными ногтями. Фотография ебаного бестолкового Джона с блаженным лицом. Фотография ебаного бестолкового блаженного Джона, который валяется рядом с мокрой дымящейся пиздой в обрамлении пальцев с накрашенными ногтями. Тим кончает через тридцать секунд, согнувшись в три погибели, одной рукой держа мышку и крутя колесико туда-сюда, другой — сжимая свой член, даже не двигая ей, просто надавливая, и изо рта у него вырываются клубы термоядерного пламени, принося с собой смерть и разрушение. Когда мысли возвращаются к нему, он думает, что останется дохлой акулой до конца своих дней. Но он ошибается. Поэтому шесть или семь часов спустя он шатается по супермаркету, пытаясь решить, что бы такого приготовить на ужин. Ему звонит Джинджер. — Привет, — говорит Тим. — Как дела? Я в магазине. Я все время забываю, ты баклажаны ешь? — Привет. Да, вполне ем. Я отжимаюсь, — говорит Джинджер, немного задыхаясь. — Ладно, тогда на ужин будут баклажаны. — Я постараюсь не опаздывать. Но мне, блядь, сначала надо хорошенько помыться. Я пиздец воняю. — Без проблем. Слушай, — меняет тему Тим, так как его мысли устремляются в другом направлении. — Ебаный Джон. — А? — Джон отправил мне фотографии, как он лижет пизду. — О. Блядь. Это немного… Это немного свинский поступок. — О, — отвечает Тим, неловко вытаскивая тетрапак с молоком из холодильника. — Нет, они мне вдвоем с партнершей эти фотографии отправили. Владелица пизды была полностью согласна. Господи. — А. Ладно. — Ебанутые фотографии, черт побери. Лиззи. Ее Лиззи зовут, как я понимаю. И она сидит у него на лице. Заливает ему макияж своими соками. Он там накрашенный, сука. Весь в туши и в тенях. Ебаный Джон. На другом конце провода раздается подозрительный шум. — Джиндж? Повисает молчание. — Что? — Ты что, блядь, там делаешь? — Э… Отжимания? Тим ржет, и хлеб чуть ли не выпадает у него из руки. — А по звуку больше похоже на зажимания. — Блядь. — Ты там что, теребишь свой член? — Блядь, Тим. Да. — Ты вообще, сука, понимаешь, что я в магазине? Все, я кладу трубку. — Блядь, нет. Погоди. Тиму приходится выпустить тележку и до боли впиться пальцами себе в руку. — Что, еще тебе сказок почитать? Я в ебучем магазине. — Блядь, Тим. — Ладно. Говнюк. Тебе реально надо помыться. Слушай внимательно. — Э. — В общем, он там весь напомаженный, а у нее лак на ногтях. И она пальцами ему рот растягивает. — Блядь. — Ага. И он ей клитор вылизывает. Счастливый до охуения, естественно. Ебаный Джон. Он ей отлизывает, а она ему на лицо течет. Он там весь смазкой перемазанный. — Господи боже мой. Ага, а что насчет моего, блядь, Господа, думает Тим и чувствует, что у него начинает кружиться голова. Я в ебучем магазине. — И он ей пальцы сосет. Своими, блядь, настоящими губами. Своими губами в абсолютно разъебанной помаде. — Блядь, Тим. Я сейчас кончу, черт побери. — Ага, я тоже обкончался. А на последней он там просто отдыхает, сука. Как будто он выполнил свое предназначение в жизни. Рядом с этой пиздой. С раскрытой и мокрой, дымящейся, блядь, пиздой. На другом конце провода раздается стон. Тим сжимает что-то, что все это время держал в руке. Он смеется. — Закончил, говнюк? Давай, мой свое позорное вонючее тело и тащи свою задницу сюда. Он кладет трубку и смотрит вниз на свою руку. Он смотрит вниз и видит скрученный и разорванный тетрапак, свои насквозь промокшие штаны, свои ботинки посреди растекающейся по полу лужи белой жидкости. — На фотки посмотреть хочешь? — спрашивает Тим, как только Джинджер заходит внутрь. Джинджер краснеет. — Блядь. Я думал, мы ужинать будем. — Ага, да. Пошел бы нахуй этот ужин. Пойдем. Тебе обязательно надо их увидеть. Тим даже не смотрит на фотографии, пока Джинджер разглядывает их, потому что вместо этого он смотрит на Джинджера. Потому что он уже изучил эти ебаные фотографии и хорошо помнит, что происходит на каждой из них, и теперь ему просто жизненно необходимо узнать, насколько сильно все это выбьет Джинджера из колеи. Оказывается, что очень сильно. Потому что Джинджер разглядывает их, крутя колесиком, а потом вздрагивает всем телом, отдергивает руку с мышки так, будто она его укусила, отступает назад так, как будто его оттолкнули, и трясется, уставившись в пол. — Тим, — произносит он. — Мне прямо сейчас нужен твой член, — добавляет он. — Выеби меня в рот, — заканчивает он. Тим, разумеется, делает ему такое одолжение. Тим сидит в кресле, широко расставив ноги, а Джинджер стоит на коленях перед ним, и лицо у него белое и красное одновременно, а сам Джинджер давится его членом, постанывая, и руки у него беспомощно свисают по бокам, касаясь пола, а глаза — абсолютно черные. Что, блядь, опять в своем лесу заблудился, думает Тим и тянет его за волосы, поворачивая ему голову, вынуждая его снова посмотреть на экран. И во всей Вселенной в тот момент не находится более ценной для него вещи, чем несчастное ошалевшее лицо Джинджера с распухшими губами. И, может быть, даже не только в тот момент. Он чувствует, как ядерный распад начинается у него в груди без всякого предупреждения, без всякого обратного отсчета. — Джинджер, — говорит он. — А давай тебя тоже сфотографируем. Джинджер дергает головой, поперхнувшись его членом, содрогаясь всем телом, пытаясь одновременно отползти от него подальше и вжаться в него еще крепче, запутавшийся, перепуганный и навсегда заплутавший. Тим кончает ему в рот, с силой надавливая ему на затылок, не отпуская, и его рука, а вместе с нею и его член, и все его тело испускают термоядерный жар. Он задирает голову Джинджера через несколько секунд и отвешивает ему пощечину. — Покажи мне, на что ты годен, — говорит он. — Давай-ка посмотрим, сколько раз тебе понадобится. Давай-ка посмотрим, сколько ты, блядь, протянешь. И он бьет его по лицу снова и снова, пока Джинджер не кончает с непрерывным плачем, срывающимся с губ, и Тим не имеет ни малейшего понятия, сколько раз он залепил по его ебаной, по его несчастной, красивой, блядь, физиономии, потому что не то чтобы он считал. Потому что он что, блядь, выглядит так, будто умеет считать? Джинджер вырубается на кровати десять минут спустя. Тиму приходится его туда тащить, а потом засовывать ему сигарету в рот и повторять это действие снова и снова, помогая ему курить, и, к счастью, дышать ему за него не надо, но Джинджер довольно-таки близок и к такому состоянию. Когда он засыпает, Тим просто сидит рядом с ним какое-то время, разглядывая его, а потом встает, накладывает себе еду в тарелку и садится за компьютер. Он пишет письмо Джону, запихивая рагу из баклажанов себе в рот голыми руками, облизывая свои пальцы. «Здравствуйте, Джон и Лиззи. Выражаю вам свою благодарность за фотографии. Я перед вами в долгу. К сожалению, ничего настолько же сочного в ответ я вам послать не могу, потому что, Джон, ты знаешь кто растерял последние мозги, как только услышал мое предложение. Но, Джон, ты знаешь, что он сделал. Ты знаешь, что сделал я. Полюбуйся красотой, получившейся в результате. Твой покорный слуга, Тим.» Он отправляет письмо, прикрепив к нему фотографию сонной разбитой физиономии Джинджера, валяющегося на подушке, которую он сделал за минуту до того, как Джинджер отрубился, с полного согласия обеих принимавших участие сторон. *** Добрый Тим *** — Я обожаю этот тур. Я обожаю это место. Я обожаю этот город. Я тебя обожаю. Давай здесь навсегда останемся, — говорит Джон, постанывая под его руками, и голова его низко свисает между плеч. — Давай просто останемся здесь. Будем играть на гитарах, а потом сидеть тут. Хорошо? Тим хохочет. В номере у Джона — джакузи. В номере у Джона джакузи, потому что Джон имеет на это полное право. В джакузи вместе с Джоном — Тим. В джакузи вместе с Джоном Тим, потому что Джон имеет на это полное право. Тим сидит позади Джона, проводя руками по его красивой обнаженной спине, разминая его мышцы, поглаживая его бархатистые плечи, и его негнущийся член зажат между ягодиц Джона, а сам Джон — просто стонущее, блядь, чудо, посланное ему небесами. — Давай, — Тим говорит. — Выпрямись. Помоем тебе голову, а потом я тебя трахну на четвереньках, прямо как ты хочешь. *** Тот раз, когда Тим выбегает из комнаты из-за Джинджера *** Он шепчет ему всякую херню на ухо. Всякую тупую херню. Тим стоит на кухне, взвешивая в руках курицу и говядину, выдыхая дым. Он не в настроении. Он выходит и смотрит на Джинджера, сидящего на диване и изучающего свои ногти. — Нахуй еду. Хочешь меня в жопу трахнуть? — спрашивает Тим. Джинджер вздрагивает. — Да. Ладно. Да, — смеется он. — Конечно. Конечно. Тим каким-то образом оказывается на спине, и он не очень-то доволен этим, но все равно обхватывает Джинджера ногами. Джинджер прижимается к нему всем телом, и его волосы щекочут Тиму лицо. Тим немного отворачивается, и Джинджер лижет ему шею. Тим отворачивается и смотрит на куртку Джинджера, висящую на стуле, на книги Джинджера, лежащие поверх его собственных книг, так же, как он сам лежит сейчас на нем, смотрит на пачку арахиса на столе, который Джинджер вчера купил для него, на записку возле нее, которая гласит, что он задержится, поэтому ждать его не надо, на записку, написанную его собственным почерком. Джинджер горячий и тяжелый, Джинджер шепчет ему всякую херню на ухо, притягивая его к себе и крепко обнимая, Джинджер нежный и привычный, весь потный, Джинджер кончает в него, дрожа всем телом. Это что, блядь, оккупация какая-то, думает Тим. Это просто должно быть противозаконно, думает Тим. Джинджер садится и немного отодвигается. Тим смотрит на него снизу вверх. Тим тоже садится. Тим чувствует, как большая дыра формируется у него в груди, пустая, холодная, свистящая на ветру. Он смотрит на лихорадочное лицо Джинджера. Он обхватывает свой член рукой. Он касается губ Джинджера, проталкивая пальцы внутрь. Джинджер не сопротивляется. — Если хочешь, можешь меня ударить, — немного неразборчиво предлагает Джинджер, и губы у него мягкие и влажные, а дыхание горячее. В груди у Тима нет ничего, что могло бы измерить ход времени. — Черт, извини, — говорит он, натянуто улыбаясь. — Я что-то не очень хорошо себя чувствую. — Ладно, — отзывается Джинджер, и лицо его идет трещинами, превращаясь в незнакомую Тиму мозаику. Тим приносит им воды, и они сидят на кровати и курят. Тим натягивает на себя джинсы и запихивает свой стояк в них. Он встает, обходит комнату кругом, снимает куртку Джинджера со стула. — Я поеду проветрюсь немного, — говорит он. — Ладно, — отзывается Джинджер, и лицо его рассыпается песком. — Скоро увидимся. Он катается по городу несколько часов подряд, барабаня пальцами по рулю, и сигарета свисает у него с губы. Он паркуется и понимает, что подъехал к дому Джона. Ладно, думает он. Ладно. Почему бы, блядь, и нет. — О, привет! Как дела? — Джон улыбается ему, стоя в дверном проеме. Тим смотрит на его леопардовую рубашку и пожимает плечами. — Хотел с тобой повидаться, — поспешно произносит он. — Здорово. Проходи. А где Джиндж? — Передает тебе привет. Просил сказать, что любит тебя и все такое. Он опять в книгу закопался, — отвечает Тим, и язык у него во рту как деревянный. Джон фыркает. Они рассиживаются на диване. Джон играет для Тима на гитаре, а Тим барабанит пальцами по колену и качает головой под мелодию. — Черт, жрать хочу — умираю, — говорит Тим, и они заказывают пиццу, и Тим ест, не чувствуя вкуса. Он делает Джону макияж. Он выходит на балкон покурить. У него звонит телефон. — Привет, — говорит он. — Я у Джона. — О, — говорит Джинджер. — Ага. Он хотел про гитары потрепаться. — Понятно, — отвечает Джинджер, и Тим слышит улыбку в его голосе. Пустая дыра в его груди увеличивается в размерах. — Чем будете заниматься? — Хм, — мычит Тим, а потом открывает дверь в комнату и кричит: — Эй, Джон, чем мы будем заниматься? — Не знаю, — тоже кричит Джон. — Трахаться? — Джон сказал трахаться, — сообщает Тим Джинджеру. Джинджер мягко смеется. Тиму хочется выплюнуть свой собственный язык. — Не скучайте там. — Скоро увидимся. Тим возвращается в комнату и дает Джону целое представление. Он раздевается и начинает трогать себя, а потом спрашивает, нравится ли Джону его член. Джон стонет и опускается на пол, и ползет к нему. Он отсасывает ему, стоя на коленях, и смотрит на него, а Тим кладет ему руку на голову и нажимает на затылок, насаживая его на себя. Он кончает ему в рот, а Джон кончает себе в кулак, стоя перед ним на коленях на полу. Тим идет в ванную, чтобы отлить. Он десять минут рассматривает себя в зеркале, трогая губы, и они холодные и незнакомые под его пальцами. — Господи, — говорит Джон, когда он наконец выходит. — Чем ты там столько времени занимался? — На стихи Брайана гадил, — отвечает он, и Джон фыркает. Джон целует его в губы в дверях. — Пока-пока, — говорит он. — Чмокни Джинджера за меня, ладно? — Разумеется, — отвечает Тим. Он выходит из дома, он садится в машину, он отъезжает и снова паркуется, останавливаясь на соседней улице. На той самой улице. Он сидит на переднем сиденье до самой ночи, сжимая голову обеими руками. Он сидит на переднем сиденье до самого утра. Около пяти утра он вылезает из машины, чтобы купить бутылку колы и поссать в нее; улицы окрашены в серый цвет, глаза у него уставшие, а в груди — бесплодная пустошь. Когда он выходит из магазина, молодая девушка спрашивает его, как добраться по какому-то адресу. — Я что, блядь, — спрашивает он. — Я что, блядь, выгляжу так, как будто знаю, как добраться хоть куда-нибудь? Именно такими словами. Своими настоящими, блядь, губами. Когда он подъезжает к своему дому, на часах уже почти полдень. — Джиндж, — говорит он, входя. — Не хочешь пойти кофе выпить? В комнате никого нет, и он заглядывает в спальню, где тоже пусто. — Блядь, — говорит он, а потом замечает книги на полке. Переставленные, блядь, книги. Он достает сигареты из кармана, разглядывает свою собственную руку и сминает пачку, и бросает ее на пол. Во рту у него совсем пересохло. Он идет на кухню, чтобы выпить воды. Джинджер спит на стуле рядом с холодильником, а курица и говядина, которые Тим взвешивал в руках двадцать четыре часа назад, до сих пор лежат на столе, и под ними давно натекла огромная лужа. Джинджер спит на стуле рядом с холодильником, и на нем целая куча одежды — столько, сколько Тим уже давно не видел. Даже верхняя пуговица его рубашки застегнута. Джинджер спит на стуле рядом с холодильником, и в тот момент, когда Тим заходит на кухню, он вздрагивает и больше не спит. Тим замирает на месте и таращится на него, сжимая руки в кулаках. Они оба отвратительно выглядят. Они оба, без сомнения, чувствуют себя еще хуже. — Ты хочешь, чтобы я свалил отсюда? — спрашивает Джинджер. Тим пытается ответить ему. Он мучительно пытается ответить ему. Но его ебаный рот весь набит перьями, пылью, сухими листьями и плесенью. Его рот гниет. Он с усилием сглатывает. Джинджер начинает подниматься со стула. Это мне надо свалить, думает Тим. Он делает несколько быстрых шагов к нему, толкает его обратно на стул и тянет за воротник рубашки. — Расстегни, — выплевывает он. Джинджер смотрит на него снизу вверх и моргает, словно ослепленный солнцем. — Что? — Расстегни верхнюю пуговицу, — говорит Тим. Повисает пауза, которая тянется приблизительно четырнадцать миллиардов лет. Потом Джинджер сглатывает и делает что сказано. Тим вздрагивает и немедленно кладет руку на горло Джинджера, и кожа его горячая и нежная у него под пальцами. Он держит руку на горле Джинджера, чувствуя его ебаный пульс. Происходит это не сразу, но потом он все-таки начинает слышать и другое биение. Не будет вам, блядь, никакого ядерного разоружения, думает Тим и притягивает Джинджера к себе, надавливая ему ладонью на голову, перебирая его мягкие волосы, и рука его источает жар и энергию. — Я хуевая, блядь, акула, — говорит Тим. *** Тридцать два минус один *** — Чувак. Сходи к стоматологу, черт тебя побери, — произносит Тим в трубку. — Ты можешь сходить со мной? — спрашивает Джон. — Зачем? Джон молчит несколько секунд. — Потому что иначе я не пойду. — Это что, народное восстание? Я его сокрушу железным кулаком, и ты это прекрасно знаешь. Джон фыркает, а потом вскрикивает от боли. — Блядь. Тим, мне пиздец больно. — Ну, я же тебе сказал… — А я тебе сказал — сходи со мной. — Зачем я тебе там нужен? — Пожалуйста. — Слушай, можешь меня сколько угодно умолять. Я, конечно, с превеликим удовольствием вздрочну на это. Но если ты хочешь, чтобы я поперся с тобой к ебучему стоматологу, то тебе придется мне все сначала объяснить. — Я, блядь, боюсь стоматологов, понятно? Объяснил? Тим вздыхает. — Ты серьезно? — Да. Они делают людям больно. Я не люблю, когда мне делают больно. Тим фыркает. — Джон, у тебя обе руки сплошняком татуировками забиты. Которые, если что, наносятся ебаными иглами. Не говоря уже о том, что я тебе постоянно делаю больно. Иногда даже в том же районе, где и стоматологи. — Отвали. Татуировки — это классно. Ты классный. То охуительная ебля в рот. Это — омерзительное оральное изнасилование, за которое я еще и платить должен. Тим смеется. — Сколько тебе лет, напомни-ка мне? — Тим. Мне нужна твоя моральная поддержка. — Нахуй. Если тебе нужно что-нибудь моральное, иди поговори с Джинджером. Я выше этого. Кстати, серьезно, почему ты не пойдешь с Джинджером? Он отказывать совсем не умеет. — Он у Брайана. — Черт. С Пого? — Ага, может мне еще нитку к двери привязать и так себе зуб выдернуть? И вообще, я с Пого не трахаюсь. Блядь, Тим. Я тебе член сосу, а ты со мной не можешь к стоматологу сходить? Тим вынимает зубочистку изо рта и тыкает ею себя в руку. Совести даже и близко нигде нет. — Ладно. Ублюдочный ты нытик. Так что он тащится с Джоном к стоматологу, но ему не разрешают зайти в кабинет и сидеть там рядом с ним, держа его за руку. Он успевает бросить еще один взгляд на широко распахнутые от ужаса глаза Джона и его красивое ошарашенное лицо, а потом дверь закрывается перед его носом. Тим на секунду задумывается, не стоит ли устроить по этому поводу революцию, но потом просто садится в кресло в коридоре. Джона сгружают ему на руки через пять минут — абсолютно белого, охуевшего до почти полной потери сознания. — Они мне, блядь, зуб вырвали, — шепчет он. — Вашему другу надо кое-что объяснить про дисциплину, — сообщает Тиму стоматолог. — Я непременно этим займусь, — кивает Тим, стараясь не ухмыляться. Чуть позже в тот же день Тим говорит Джону раскрыть рот и запихивает ему туда палец, потирая десну там, где раньше был его зуб мудрости. — Джиндж, — говорит он. — Зацени. Он держит рот Джона раскрытым, пока Джинджер аккуратно трогает его изнутри. — Больные уебища, — выдавливает из себя Джон и отпихивает их руки. Потом он опять открывает рот и сам засовывает туда палец, прикасаясь к ранке. Тим смотрит, как Джинджер отсасывает Джону. Нахуй ебаную дисциплину, думает он. Джон может делать все, что ему хочется. Нахуй ебаных стоматологов, думает он. Здесь я принимаю решения. *** Финишная прямая *** Тим скачет на нем однажды ночью, и они оба немного пьяные, потому что происходит это во время тура. Потому что они никогда ничему не учатся. Он запихивает в свою дырку большой, горячий, охуительный член Джинджера, насаживаясь на него, а Джинджер пялится на него снизу вверх с раззявленным ртом и с таким восхищением, что Тим всерьез задумывается, не кажется ли ему, что они трахаются в первый раз. Не отшибло ли ему долговременную память. Понимает ли он вообще, что он ебет Тима в жопу чаще, чем ест пиццу, и чем там восхищаться-то относительно пиццы. Задумывается, впрочем, он ненадолго. Потому что у него с долговременной памятью все в порядке, и кровь его закипает от любого из воспоминаний о том, как он трахался с Джинджером, а в груди начинается ядерный распад, и он смотрит на лицо Джинджера, потное, раскрошившееся, несчастное лицо Джинджера, и не может отвернуться. — Блядь, ты вообще представляешь, как сильно я хочу сделать тебе больно? — спрашивает он в этот же момент, не совсем контролируя себя. Джинджер ахает, и руки его, которые он все это время держал прижатыми к матрасу, не решаясь дотронуться, сжимаются в кулаки. — Можешь сделать, — говорит он. — Что угодно можешь сделать. Тим осознает в эту самую секунду, что Джинджер навсегда останется разрушенным до самого основания под ним, и ничто не сможет этого изменить. Он тут же влетает прямо в центр солнца. — Правда что угодно? — спрашивает он. — Да. Блядь, да. Только не останавливайся, ладно? Делай что хочешь. Только не уходи. Только будь со мной. Блядь. Блядь, Тим, — выдает Джинджер, протягивая ему эту веревку из слов, и Тим чувствует, как она затягивается вокруг их шей. — Я тебе, суке, сейчас по лицу вмажу, — говорит он. — Ладно, — отзывается Джинджер и начинает трястись под ним. Тим отвешивает ему пощечину, а потом еще одну, и раньше, раньше этого было бы достаточно, раньше это был бы верхний предел, если только Тим не пытался намеренно быть безрассудным, но не теперь. — Я сейчас еще тебя ударю, — объявляет он. — Я знаю, — отвечает Джинджер, улыбаясь ему. Улыбаясь, блядь, ему. — Я тебя буду бить, пока ты не кончишь. Я не остановлюсь. Я тебя постоянно буду пиздить. Ты меня вообще, блядь, понимаешь? — спрашивает Тим, насаживаясь на член Джинджера, и все его тело напрягается как камень. — Да. Да, понимаю. Блядь, Тим. Делай что хочешь. Ладно? Все что хочешь. И после этого Тим бьет его по лицу. И после этого Тим не останавливается. И он не считает пощечины. Он знает, что их много. Он насаживается на его член и бьет его по лицу через раз. Он бьет его по лицу не до тех пор, пока Джинджер не начинает плакать. Он бьет его по лицу до тех пор, пока Джинджер не кончает, и сам Тим кончает вслед за ним, через две-три секунды, выкручивая себе член так сильно, что больно становится даже руке. В какую же петлю мы с ним залезли, думает он, таращась на заплаканное, красное, абсолютно разбитое лицо Джинджера. Как же мы с ним будем болтаться на виселице, думает он. Как же мы зависнем в воздухе. — Ты в порядке? — спрашивает его Джинджер через какое-то время. Тим хохочет во весь голос и падает на него сверху, притягивая его к себе. — Нет. Разумеется, я не в порядке. Я совсем, сука, из ума выжил. Джиндж. Блядь. — Я… — начинает было Джинджер. — Нахуя ты мне это все сейчас сказал? Нахуя я тебя послушал, думает Тим. — Прости меня, — говорит Джинджер. — Простить тебя? — уточняет Тим, сжимая зубы. — Черт побери, Джиндж. Я тебя до слез довел. Я, блядь, даже не знаю, сколько раз я тебя ударил. — Тринадцать, — говорит Джинджер. — Заткнись. Ебаный пиздец. Джиндж. Я себя ненавижу за то, что я сейчас скажу. Но. Я тебя реально теперь постоянно буду бить. — Я понимаю. Я не против. Я, блядь,— — Я знаю. Черт, — говорит Тим, садясь прямо и бросая взгляд на его лицо. — Господи, я кошмарное чудовище. Курить хочешь? — Да. Да. Хочу. Так что они курят, а утром, когда они просыпаются, Тима как ледяной волной окатывает осознанием глубины своего падения. — Блядь, Джиндж. Джон же теперь меня убьет, — говорит он, пялясь на покрытую синяками физиономию Джинджера. — Не убьет. — Еще как убьет. Блядь, ты вообще помнишь, что у нас сегодня концерт? И он оказывается прав. Он оказывается прав, и Джон заходит в их номер через несколько часов и тут же выходит из него, а Тим думает, что это еще хуже, Тим думает, что он бы предпочел умереть, он бы предпочел валяться мертвой выпотрошенной жалкой акулой и гнить на песке под беспощадным солнцем, он бы предпочел что угодно, чтобы только Джон не выбегал из комнаты, а Джинджер сидит рядом с ним, зажимая свой разбитый рот руками, шокированный и впадающий в ступор. Но потом Джон возвращается. Джон возвращается с влажными полотенцами и гигиенической помадой, с кремом и с большим пакетом мейка, он садится перед Джинджером и чинит то, что Тим поломал, хотя Тим и думает, что это безнадежная затея, что они уже перешли этот мост, и сломанные вещи навсегда останутся таковыми. Потом Джон рисует на разбитом лице Джинджера самую огромную пасть в истории человечества, хватает Тима за локоть, толкает его на кровать, чтобы он сел рядом с Джинджером, и возвышается над ними обоими как башня. — Нам надо поговорить, — объявляет он. — Ты совсем, что ли, из ума выжил? А когда Тим пытается ответить, выясняется, что Джон в основном обращался к Джинджеру, потому что о чудовищной натуре Тима всем давно известно, и никаких дополнительных подтверждений ему не требуется. Джинджер пожимает плечами. — Нет. Я просто… Ты сам знаешь. Вы оба, блядь, все и так знаете. И Тим начинает молиться о смерти. — Ладно, — говорит Джон. — Вы больные ублюдки. За вами что, действительно нужен постоянный надзор? Я вас что, правда одних в комнате не могу оставить? Джинджер снова пожимает плечами. — Все в порядке. Я сам Тиму сказал, что ему можно. — Я знаю. Я знаю, что ты сам сказал. Блядь… Тим. — Да? — спрашивает Тим, все еще почему-то живой. — Просто… Просто не делай ему больно, ладно? Не делай Джинджеру больно. Тим облизывает губы. Джинджер вздрагивает. Джон сжимает руки в кулаки. Я никогда не сделаю ему больно, думает Тим. — Конечно, — говорит он. — Разумеется. И они играют на концерте, а Джинджер стучит в барабаны с самой огромной пастью в истории человечества, нарисованной на его разбитом лице рукой Джона. И концерт этот даже не хуевый. И не все то, что было подумано и было сказано в тот день, оказывается правдой. Потому что приходит еще один день, хотя приходит и позже, но все-таки приходит, когда Тим смотрит на Джинджера, и в груди у него вместо его обычной безудержной термоядерной катастрофы разрастается огромная пустая дыра. Потому что он делает ему больно. Потому что он делает ему больно и этим делает больно и Джону. После этих дней и до этих дней приходят другие, блаженные дни, и его атомная бомба надежно сидит на своем месте, а его рука крепко держит дурацкие перепуганные пальцы Джинджера, и Джон прижимается к нему всем телом, его верный соучастник преступления, и все они втроем — просто куча конечностей. Он все равно ненавидит себя иногда, так как его долговременная память тоже сидит на своем месте, и спрашивает себя, кто же его просил вставать, кто же его просил выходить из автобуса, кто же его просил пинать камень ботинком и творить все эти непростительные вещи. И, разумеется, никто его ни о чем не просил. Но когда он порой ненавидит себя, четыре руки обнимают его, держат его и помогают ему, и отпускают его, дают ему упасть, подвешивают его в воздухе. Что, впрочем, оказывается правдой и никого не удивляет, так это то, что он и правда постоянно бьет Джинджера, что он бьет его и никогда не останавливается. И всякий раз, когда он делает это, а Джинджер смотрит на него, напуганный и восторженный, а иногда даже плачущий, хотя Тим очень старается с тех пор не забывать про арифметику, а Джона нет с ними или наоборот, он сидит совсем рядом, не предоставляя им никакого надзора, а просто хныкая на кровати, всякий раз, когда он делает это, жуткая, безобразная штука в его груди взрывается с мурлыканьем, и это прекрасно, и он на этом целиком и полностью заканчивается. *** Здоровый образ жизни *** Тим выкуривает последнюю сигарету вместе с Джинджером. Они оба стоят в дверном проеме, прислонившись к косякам друг напротив друга, передавая сигарету после каждой затяжки, а Джон смотрит на них и хихикает, у Тима же невыносимо болят плечи, а сам он погружается глубоко на дно своего паршивого настроения, а Джинджер как обычно просто таращится на его губы. Потом они уходят, а Тим закрывает дверь, отделяя себя от всего остального мира, и сидит дома со своми перенапряженными плечами и нервными руками, и прослушивает одну секцию за другой, добавляя и удаляя эффекты, потом удаляя всю песню целиком и швыряя все подряд на пол, и начинает заново, и это все — без единой сигареты, это все — с единственной надеждой, что кто-нибудь протянет ему блядскую руку помощи. В конце дня те, кто могли бы, держатся за эти руки без него, в абсолютно другом месте, и звонят ему, и говорят с ним своими далекими голосами, а потом отпускают его, и он опять погружается на дно ебаного океана. Где нет ни единой сигареты. Когда утром Джинджер возвращается и лезет к нему целоваться своими искусанными губами, потому что Джон просил передать ему свои любовь и восхищение, хотя не то чтобы Джинджеру нужно было это сообщать, потому что Тим чувствует на нем запах Джона, которым Джинджер насквозь пропитался, когда он лезет к нему целоваться, Тим говорит, что это может подождать. Он говорит, что это может подождать, и вытаскивает три сигареты из пачки Джинджера и запихивает их все себе в рот, а Джинджер пялится на него и говорит, что он умрет раньше них, и как же они тогда будут жить, а Тим выдыхает дым. — Не знаю, — пожимает плечами Тим. — Живите счастливо? Пожалуйста, только живите счастливо. *** Навыки требуют тренировки *** — А вот так, Джон Уильям Лоури, вот так специалист делает это, — выдает заранее заготовленную фразу Тим, ухмыляясь, задыхаясь, развеваясь на ветру как ебучий флаг, повисая в воздухе как шар беспомощного термоядерного газа. — Б-блядь, — слышит он у себя за спиной, и сердитые руки Джона нажимают ему на затылок, так что он падает, так что он опрокидывается, так что он приземляется в дымящуюся, дрожащую, несчастную лужу из Джинджера прямо под собой. — Я тебя, суку, сейчас так выебу. Я тебя сейчас просто в труху разнесу. И это отнюдь не ошибочное утверждение. — Джиндж, это пиздец какой-то. Я думал, у меня глаза вытекут. Как ты это вообще тогда сделал? Черт побери, — слышит Тим шепот Джона, валяясь на матрасе почти без сознания, раскинув конечности в стороны и вжимаясь мордой в подушку. — Эта его ебаная, ебаная, ебаная дыра. Кровать слегка трясется. — Блядь, я не знаю. Не знаю я. Пиздец. Он мне сказал, понимаешь. Он мне сказал, чтобы я это сделал, вот я и… — слышит Тим шепот Джинджера. Кровать опять слегка трясется. Бестолковые стонущие придурки целуются. — Ебаный пиздец. Прости меня, пожалуйста. Мы больше этим заниматься не будем, — говорит Джон. Джинджер смеется. — Ага… Как будто мы тут решаем. Тим улыбается, скаля зубы. Хитрая, коварная, изобретательная, блядь, акула. *** Одиночество *** Когда Джон говорит им, что думает уйти из группы и уехать отсюда, после очередного взрывоопасного скандала с Брайаном, и говорит это чрезвычайно серьезно, они все втроем перестают дышать на целых десять дней. И Бог свидетель, Тим любит Брайана, как только одно яростное чудовище может любить другое, но. Но они перестают дышать на целых десять, черт побери, дней, и Тим вместе с Джинджером превращаются в мертвые остовы, гниющие на песке под беспощадным солнцем, потому что они не разговаривают друг с другом все это время, и с Джоном они тоже не разговаривают, и каждый из них отделен от остальных, и каждый из них разорван на части. Потом, после, Джон рассказывает им, что он даже не мог играть. Что он плакал. Они перестают дышать на целых десять, черт побери, дней, разорванные на части, отделенные друг от друга, а когда они наконец опять встречаются и сидят на лавочке, поедая пончики из коробки, они снова становятся целыми. *** Откровенный разговор *** — Кстати, — говорит Джон, болтая ногами в воздухе и слизывая сахарную пудру с ладони Джинджера, демонстрируя всем своим видом, что его только что хорошенько выебали, и так оно и есть. — Как вы вообще начали трахаться? Вы мне никогда не рассказывали. Тим выдыхает дым. Джинджер слегка краснеет. — В смысле, я думаю, что мы с Джинджером могли бы и сами сойтись, — поясняет Джон. Ага, спустя четырнадцать миллиардов лет сексуальной фрустрации и Эвереста из орехов, думает Тим. — И я вполне могу представить, что ты бы дотянулся до меня своими грязными лапами, — продолжает Джон, переводя взгляд на Тима. Тим ухмыляется, щерясь. Джинджер с усилием сглатывает. — А вот вы двое — странная парочка. То есть, вы охуенные оба, конечно, но, — заканчивает Джон свое чрезмерно длинное объяснение. — Я… — сбивчиво произносит Джинджер. — У меня член стоял, а он сказал мне кое-что сделать. Тим засовывает свою сигарету ему в рот. — Я разозлился из-за того, что он меня разбудил, и мне было нечем заняться, — отвечает он, гнусно хихикая. *** Исповедь *** Когда Тим возвращается домой, Джинджер сидит на диване, уткнувшись носом в книгу, одетый в толстовку и закутанный в одеяла по пояс. — Это что за сооружение? — спрашивает Тим, закуривая. — У меня чистые штаны закончились, — отвечает Джинджер, не поднимая головы. — Вон на том стуле висит совершенно чистая пара, — сообщает ему Тим, тыкая пальцем на стул у окна. — Это мои уличные штаны. — Ебать. Уличные штаны. Ладно. Как пожелаешь. Ты поужинал? — А? Книжный, блядь, червь. — Я спрашиваю, ты голодный или нет? — Ага. Не знаю. Наверное. Тим начинает хохотать. Джинджер наконец смотрит на него. — Извини, я просто… Можно я дочитаю? — Хорошо. Я тогда тебе что-нибудь в рот засуну, а ты прожуешь, договорились? — Конечно. Спасибо. Договорились. Тим готовит себе ужин, насвистывая дурацкие сочинения Джона в духе кантри с сигаретой в зубах, а потом делает для Джинджера бутерброд, скривившись, просто нарезая все подряд толстыми ломтями. Он усаживается рядом с ним, ест свою пасту и запихивает в Джинджера бутерброд по кускам, а Джинджер не отрывает глаз от своей книги, взгляд же Тима, с другой стороны, все это время на его губах, потому что он ничего не может с собой поделать. Потом он убирает тарелки и стаскивает с Джинджера его засаленную толстовку, он включает телевизор и играет в идиотскую игру при помощи пульта, а Джинджер сидит возле него со своей беллетристикой, замотанный как минимум в семь одеял, и Тим запускает под них свободную руку, пробираясь через лабиринт, и кладет ладонь на обнаженное бедро Джинджера, и ему кажется, что он прыгнул в озеро горячего молока. Они сидят так вдвоем, Тим — рисуя что-то на нежной коже Джинджера, пытаясь заработать очки и позорно проваливаясь, гадая, как бы получилось у Джона, Джинджер — в глубоком литературном падении, или по крайней мере так думает Тим, они сидят так вдвоем, пока Тим не слышит удар чего-то тяжелого об пол. — Блядь, я тебя ненавижу, — говорит Джинджер. Тим зарабатывает свои драгоценные очки, и комната на секунду наполняется звуком тупой победной мелодии. — Какого хуя? Я тебя кормлю, я тебе даю читать твою придурочную книгу, а теперь ты меня ненавидишь? — спрашивает он, начиная новый уровень. Джинджер мягко смеется. — Я, блядь, ни слова за последние пятнадцать минут не прочитал. — Почему? — спрашивает Тим, остервенело нажимая на кнопки. — Блядь. Потому что ты меня все это время трогал, и теперь у меня пиздец как стоит? — произносит Джинджер, и голос у него дрожит. — Чего? — Ага, вот именно. Выключи уже эту хуйню. Тим останавливает игру, поворачивается к Джинджеру лицом и видит, что тот весь красный, вспотевший и взъерошенный. — Ого. — Я тебя, блядь, ненавижу. Ну почему ты такой? Почему ты просто на меня свою ебаную руку кладешь, а у меня сразу же встает до небес? Пока ты, сука, в свои игры играешь. И даже не замечаешь ничего. Пиздец какой-то. Он выглядит несколько обиженным. И очень возбужденным. — Ну, теперь-то я заметил. Может, прекратишь уже бахвалиться и покажешь мне? — спрашивает Тим, закидывая руку Джинджеру на плечо. — Что? Тим тянет за одеяла. — Покажи мне, что там у тебя. Джинджер вздрагивает, а потом умудряется сбросить с себя все семь одеял одним движением. Огромная волна жара ударяет Тиму прямо в лицо. — Блядь, — выдавливает он. — Я надеюсь, что Джон не обидится, но у тебя самый охуительный член из всех, что я когда-либо в жизни видел. Джинджер смеется. — Все еще ненавидишь меня? — Не знаю. Зависит от того, сделаешь ли ты что-нибудь. Ты что-нибудь сделаешь? Ебучие вопросы Джинджера, думает Тим. Я точно когда-нибудь из-за него целиком и полностью закончусь, думает он. — Хм… Сделаю. Но твой охуительный член я трогать не буду, — отвечает он и чувствует, как начинается обратный отсчет у него в груди. — До поры до времени. Он лыбится, щеря зубы, а Джинджер смотрит на него искоса. — Да, я все еще тебя ненавижу. Тим издает смешок. — Ты, — говорит он, чувствуя запах крови. — Ты мне сейчас во всех подробностях расскажешь, что тебе нравится. И я это все с тобой сделаю. Джинджер шумно выдыхает. — Ты мне все-все-все расскажешь. — Блядь, Тим. Я не— — Еще как расскажешь. Потому что если не расскажешь, то я тебя по миллиметру ощупаю и сам тебе вопросов назадаю, и мы тут с тобой до конца следующей недели сидеть будем. Джинджер вздрагивает. Тим кладет руку ему на затылок и слегка тянет за волосы, почесывая ему голову. — Черт. А ты? Я… — Обо мне можешь не беспокоиться. Я в настроении для пыток, если что. Джинджер стонет. Тим смеется ему в лицо и перебирает пальцами его волосы. — Ладно, ладно… Я… Мне нравится, что ты сейчас делаешь. С волосами. Мне нравится, когда ты трогаешь мои волосы. Тим ухмыляется. — С безопасного решил начать? Ну хорошо, — говорит он, надавливая Джинджеру на затылок, вжимая пальцы ему в шею, забирая пряди в ладонь. Он осторожно тянет за них, а потом резко дергает, задирая ему голову. — О. — Что? — Это. — Что это? — Блядь, тебе что, серьезно надо, чтобы я это сказал? — Нет, — отвечает Тим, поворачиваясь к нему, и Джинджер смотрит на него, облизывая губы. — Но ты скажешь. — Блядь, Тим, — выпаливает он. — Ладно. Хуй с тобой. Мне нравится, когда ты тянешь меня за волосы. Теперь ты, блядь, доволен? Тим пожимает плечами. — Я все еще жду чего-нибудь поинтереснее, — говорит он. Джинджер на секунду закрывает глаза, подбираясь. Тим чувствует термоядерный трепет у себя в груди. — Мне нравится, когда ты трогаешь мои губы, — быстро произносит Джинджер. — Хм, — говорит Тим, придвигаясь к нему поближе. — Как именно? — Блядь. — Я тебя внимательно слушаю. Он смотрит на подергивающееся горло Джинджера, и блядь, как же ему хочется его укусить. — Когда я тебе отсасываю. Блядь, Тим. Мне нравится, когда ты трогаешь мои губы, пока твой ебаный член торчит у меня во рту, ясно? Тим хохочет. — Круто. Я сейчас с тобой пиздец что сотворю, понимаешь? — Блядь. Да. Я тебя ненавижу. — Открывай. Джинджер с усилием сглатывает. — Давай уже. Поверни сюда свою башку, посмотри на меня и открой свой рот. У тебя же рот открыт, когда ты мне сосешь? — Черт, — говорит Джинджер и медленно выполняет его указания. Тим не уверен, что у него к этому моменту еще остались ноги. Он не уверен, что все, что ниже груди, еще не сгорело к чертям собачьим. — Шире, — добавляет он. И Джинджер раскрывает рот и смотрит на него. Тим усмехается и облизывает пальцы. — Ну что, поехали, — говорит он и кладет большой палец на губы Джинджера, а потом обводит их по кругу. — Господи боже мой, — выдыхает Джинджер, когда он отстраняется. Тим смеется. — Какая же ты размазня, — говорит он, а потом надавливает ему на голову. — Давай-ка посмотрим, как там твой охуительный член себя чувствует. И оказывается, что охуительный член Джинджера чувствует себя просто прекрасно и вовсю веселится. В отличие от Джинджера, который бьется как флаг на ветру, сдаваясь. — Тим. — Еще раз. Мы сейчас еще раз это сделаем. Открывай свой рот и смотри на меня. — Блядь. — Делай что говорю. Джинджер и делает. А Тим снова облизывает пальцы и обводит его губы по кругу, а потом опять, а потом тянет за них и касается зубов. Джинджер начинает трястись. Тим начинает ржать. — Слушай, — говорит он. — Ты меня убедил. Тебе, я смотрю, действительно нравится, когда я трогаю твои идиотские губы. — Черт, Тим. — Ага. Еще раз. Джинджер хныкает, ерзая на диване. Тим перехватывает его за волосы покрепче. — Я же тебе сказал, что у меня настроение как раз для пыток, так ведь? Вот и не дергайся. — Черт, Тим. Ты же знаешь, что я так не умею. — Очень даже умеешь. Охуенно ты все умеешь. Давай, открывай свой бестолковый рот. Я еще твои губы потрогаю. Дальше происходят волшебные, восхитительные вещи. Тим весь объят огнем, все его тело поглощено адским пламенем, и рукой он держит Джинджера за волосы, задирая ему голову, вынуждая его смотреть на себя, а Джинджер сидит рядом с ним с распахнутым ртом, и Тим возит рукой по его влажным губам. Обводя их каждым пальцем по очереди. Одним за другим. — Нет, нет, нет, — говорит он. — Ну-ка открой свои жалкие глаза. Я тебя всего целиком хочу видеть. Ему на секунду кажется, что Джинджер захлебнется собственной слюной. Но когда этого не происходит, и Джинджер опять открывает глаза, Тим трогает и тянет его за губы еще немного. — Ну хорошо, — говорит он. — Думаю, теперь я все понял. Он ухмыляется. Джинджер сжимает руки в кулаки. — Расскажи мне что-нибудь еще. Что тебе еще нравится? Что тебе нравится, когда вы с Джоном трахаетесь? Джинджер хныкает. Тим смеется. — Знаешь, я правда не врубаюсь. Ты же постоянно треплешься, когда мы ебемся. Рассказываешь Джону, какой он охуенный. Рассказываешь мне, какой я охуенный. В чем теперь-то проблема? Расскажи мне, какой ты охуенный. — Господи, — выдыхает Джинджер. — Я, блядь, реально думаю, что ты бы мне рукой в грудную клетку залез, если бы меня это не прикончило. И ты не ошибаешься, думает Тим и улыбается. — Давай. Расскажи мне что-нибудь, чего я не знаю. — Мне… Мне нравится, когда Джон трогает мои соски. О. О. Ничего себе. — Так, это что-то новенькое. Что? Джон трогает твои соски? С каких таких пор? Джинджер выдавливает из себя смешок. — Да с самого начала. Он везде свои ебучие пальцы сует. Тим фыркает. — Знаешь, я тебя очень хорошо понимаю, — он тоже смеется. — Блядь, я поклясться могу, что однажды он у меня в носу даже поковырялся. — Блядь. Да. Именно. — Ладно, — говорит Тим. — Вернемся к нашим соскам. Почему меня не уведомили? Джинджер снова умудряется рассмеяться. — Я не… Я не думал, что тебе интересно. Ты обычно больше по нижним этажам ходишь. Блядь, что я такое вообще несу? — Как раз что надо. И огромное тебе за это спасибо. Так что, как он там трогает твои соски? — Блядь. — Я слушаю. — Когда он мне сосет. Блядь, Тим. Это слишком… — Ничего не слишком. В самый раз. Еще какие-нибудь уточнения будут? Не хочу ничего упустить. — Блядь. Иногда… Иногда я их сам трогаю. Тим чувствует, как что-то с грохотом обваливается у него в груди. Смерть, думает он. Разрушение, думает он. — Так. Мне это уже нравится. Блядь, как же мне это нравится. Давай. Трогай. — Что? — Трогай свои ебаные соски, как ты это делаешь с Джоном. А мы на тебя посмотрим. Мы посмотрим на твой охуительный член и на то, как ты себя трогаешь. Ладно? Ладно. Прямо как я и сказал. Давай. Сейчас же, — быстро произносит свою речь Тим. — Я… Блядь, Тим… — Ты будешь делать, что я говорю. Будешь и все тут. Иначе мы тут с тобой целую вечность просидим. Я просто засуну тебе пальцы в глотку и ни за что не дам кончить. — Блядь. Джинджер поднимает руки с дивана. Трясущиеся, сука, руки. Он кладет их себе на грудь. Потом он проводит большими пальцами по соскам. — Блядь, — выплевывает Тим. — Джиндж. Пиздец, я сейчас взорвусь. Пиздец, как ты сам еще не взорвался? Не вздумай прекращать. Блядь. Охуенно же. Блядь, ты все это время занимался этим с Джоном. С ебаным Джоном. — Тим. — Посмотри на свой ебаный хуй, — говорит Тим, надавливая ему на затылок. — Блядь, ты только посмотри. У тебя хуй дергается, когда ты свои соски трогаешь. Джинджер содрогается всем телом, и челюсть у него отвисает, а сам он извивается, как ебаный кальмар на сковородке. С черным перцем, чесноком и щепоткой соли, думает Тим. — Тим, я… — Не смей останавливаться. Блядь, не смей останавливаться. Ты мне все сейчас расскажешь. Все до последнего. И я тебя замучаю. Пока ты, блядь, в мелкую пыль не превратишься. Понятно? Пока от тебя совсем ничего не останется. — Я… Тим смотрит на его дрожащее тело, на его торчащий член, на пальцы, поглаживающие соски, на его ебаное дергающееся горло, на его тупое безмозглое лицо, которое Тим крепко держит рукой, повернув в нужном направлении. Может быть, это от меня совсем ничего не останется, думает Тим. — Да, — выдыхает Джинджер. — Ладно? Да. Да. Блядь. Тим. — Блядь, я хочу сделать тебе больно, — выдавливает Тим сквозь сжатые зубы. — Хорошо. Блядь. Ладно. Сделай мне больно. В голове у Тима проносится молния, и он тоже начинает трястись, и ему кажется, что он какая-то скала, разрушающаяся под ударами землетрясения. — Нет, — говорит он. — Ты сам сделай. Сам сделай себе больно. Сожми свои охуительные, блядь, чувствительные соски, которые ты от меня прятал с Джоном. С ебучим Джоном. Джинджер начинает биться в припадке. В классном, пышущем жаром, сексуальном, охренительном, блядь, припадке. Потом он делает что сказано, и да, это именно от Тима ничего не остается. — Ебаный пиздец, — говорит он и вскакивает с места. — Не двигайся. Не вздумай, блядь, даже немного пошевелиться. Он бежит в ванную так, как будто за ним гонится вооруженный до зубов отряд. Он открывает кран и засовывает голову под холодную воду. Он бьет себя по всему подряд, согнувшись. Он бьет себя по бедрам, по члену, по животу. Он бьет себя с силой. Он бьет себя с такой силой, что это совсем не эротично. Он хочет заехать себе кулаком по лицу. Он хочет сломать себе руку. Это помогает ему самую капельку. Когда он возвращается в комнату, Джинджер лежит на диване в той же самой позе. Джинджер лежит на диване в куче одеял и весь дымится: член, руки, ноги, жалкое ноющее лицо, все остальное. — Ладно, — говорит Тим, обхватывая себя за плечи, и трясется. — Ладно, ты, полудурок ебучий. Что еще? — Тим. — Рассказывай. — Я сейчас, блядь, кончу. Я сейчас просто так, блядь, кончу. — Нет. Рассказывай. — Мои ебаные ступни, понятно? Когда ты трогаешь мои проклятые ступни. Когда ты лижешь их. Доволен, блядь? Только не н— Тим подходит к дивану. Тим падает на колени и хватает Джинджера за ступню. — Смотри на меня. Смотри на свой ебаный хуй. Ты потная, грязная, жалкая куча развратного говна. Джинджер давится собственным дыханием. Тим сосет ему пальцы на ногах. Я сам, блядь, сейчас кончу, думает он. Мы оба сейчас кончим из-за ебаного разговора. Джинджер стонет с раскрытым ртом, выгибаясь всем телом, сползая вниз, и волосы у него мокрые и растрепанные, лицо белое, а руки дрожат, свисая с дивана, подвешенные в воздухе. Он смотрит на Тима. Он смотрит на Тима и на свой собственный член, и глаза у него распахнутые, а его влажный рот раскрыт, и он смотрит на Тима, как Тим ему и сказал. Тим вылизывает ему пальцы на ногах и думает, что если он умрет прямо здесь, то умрет с радостным улюлюканьем. Он, блядь, молиться будет, чтобы так умереть. — Блядь, Тим. Тим. Что же ты делаешь? Блядь, боже мой. Я же сейчас кончу. Что же ты со мной такое делаешь? Я с тобой делаю, думает Тим. Я. — Я тебя, блядь, ненавижу. Тим отпускает его ступню, подхватывает его ноги и задирает их, сгибая в коленях, складывая Джинджера пополам. — Расскажи-ка мне про свою ебаную дырку, — говорит он. — Держи ноги вот так и рассказывай. — Тим, я… — Ты расскажешь. Я знаю, что расскажешь. Ты знаешь, что расскажешь. Давай, скажи мне, что ты хочешь. Что ты хочешь, чтобы я сделал с твоей блядской задницей. — Блядь. Я… Я хочу, чтобы ты засунул в меня свои пальцы. Свои проклятые сухие пальцы. Я хочу, чтобы ты сделал мне больно. Тим чувствует, как у него сжимается горло. В груди у него тянет, и он не может дышать. Он вжимает костяшки пальцев в дырку Джинджера и трет ее. Он видит, как она вздрагивает под ними. Кровь заливает ему глаза. Кровь переполняет ему рот. Он чувствует себя счастливым. Он чувствует себя невероятно счастливым. — Давай сюда свою мерзкую жопу. Расскажи-ка мне, как тебе нравится, когда я тебя ебу. Ебу твою вонючее дерьмо. Как тебе нравится, когда я долблюсь в твой чертов понос. Лицо Джинджера разлетается в пыль. Безвозвратно. Необратимо. Безнадежно. Тебе здесь некого звать на помощь, думает Тим. Я тебя сейчас, суку, прожую и проглочу целиком. И ты только в восторге останешься, думает он. — Что, слова сказать не можешь, падла? — спрашивает он, надавливая сухими пальцами на дырку Джинджера, пропихивая их внутрь. — Я знаю, что тебе хочется. Я знаю, что ты сказал бы. Открой-ка свой рот для меня. Открывай, блядь. Я тебе сам расскажу, чего ты хочешь. Ты хочешь, чтобы я вылизал тебе задницу. Ты хочешь, чтобы я засунул свою руку в твою отвратительную дыру. Чтобы она вся была в твоем блядском говне. Он же сейчас с ума сойдет, думает Тим. Ебаный Джинджер сейчас начнет биться в припадке, а потом подохнет. Мы тут оба сейчас подохнем. — Смотри на меня. Смотри на свой хуй. Тебе же, блядь, нравится. Тебе, блядь, нравится, что я говорю. Ты хочешь, чтобы я выебал твое дерьмо из тебя. Ты хочешь кончить у меня на члене. Ты хочешь кончить, пока я ебу твое говно. Ты хочешь, чтобы я вытащил свой грязный хуй и запихал его тебе в рот. Он с силой вдавливает свои сухие пальцы в дырку Джинджера и забирает самый охуительный из всех, что он когда-либо видел, член в свою пиздобольную пасть. Я тебя тут просто сожру и все, думает он. Я тебя сожру, и никто не узнает. Никто тебе не поможет. Джинджер кончает ему в рот, и дырка его сжимается вокруг пальцев Тима, а его раздробленное тело выгибается, его голова запрокидывается назад, его белое горло обнажается. Джинджер сползает с дивана, как будто он сделан из какой-то жидкости. Он хныкает, пытаясь ухватить Тима своими беспомощными, своими безмозглыми, перепуганными, блядь, руками. — Блядь, какая гадость. Что же ты, блядь, со мной такое делаешь? Черт, Тим. Дай я к тебе прикоснусь, — бормочет он. Тим слегка смещается, и рука Джинджера ложится ему на член. — Господи, Тим, ты мне сказал, что я хочу, чтобы ты выебал мое говно. Мое, блядь, говно, Тим. Боже, какая мерзость, — голос у него срывается, и Тим понимает, что он сейчас заплачет. Его рука сжимает член Тима. Я сейчас кончу и подохну, думает Тим. Джинджер меня сейчас доконает, а я только рад буду, думает он. — Тим. Блядь. Я хочу, чтобы ты кончил. Ты… Блядь, я так сильно тебя люблю, Тим. Блядь, я тебя люблю, ты меня понимаешь? — говорит Джинджер, и его лицо раскалывается, превращаясь во что-то чужое и жуткое, и он закрывает глаза, и слезы, настоящие, блядь, слезы, бегут по его бестолковой жалкой физиономии. Тим кончает прямо в штаны, и рука Джинджера сдавливает его член. Он не уверен, что у него еще осталось тело. Он просто огромный шар пламени и термоядерного газа. Он падает на Джинджера сверху, тяжелый и раскаленный добела, он обхватывает его руками и вжимается в него, утыкаясь мордой в пол, и рваное дыхание Джинджера врывается ему в ухо. — Я тебя люблю, — говорит Джинджер и смеется. Я знаю, думает Тим. Я, блядь, знаю. Что я вообще могу с этим сделать-то, думает он. — Я люблю делать тебе больно, — говорит Тим. — Обожаю, что ты мне все что угодно позволяешь. — Блядь, Тим, — говорит Джинджер и тоже обнимает его. — Только не уходи, ладно? Только не уходи никуда. И куда же я пойду-то, думает Тим. Я что, блядь, выгляжу так, думает он, как будто я знаю, как добраться хоть куда-то? *** Тестовые испытания *** — Тим. Ты что, в студии или еще где-нибудь? — спрашивает Джон раздраженным голосом. — Неа, — отвечает Тим и зевает. — Дома я. — Я тебе письмо отправил. Почему ты еще не проверил свой проклятый ящик? Потому что сейчас десять утра, и я хочу просто сидеть на заднице, курить и чесать яйца, думает Тим. — Погоди минутку. Проверю я свой проклятый ящик. Ты ж меня так вежливо просишь. Он слушает, как Джон сопит в трубку, словно какой-то умильный разъяренный бычок, включает компьютер и ждет, пока загрузится страница. Как и ожидалось, во входящих у него висит письмо от Джона — с заголовком «Это так круто!» Он кликает на него. Внутри обнаруживаются несколько рисунков со связанными пышногрудыми девушками. — Ну что, ты посмотрел? — нетерпеливо требует Джон. — Ага, — говорит Тим и снова зевает. — Это круто. — Джон. Это, блядь, мультяшные картинки. — Отъебись, это круто. — Ну ладно, допустим, та дама с фиолетовыми волосами еще ничего. По крайней мере, она выглядит достаточно взрослой, чтобы понимать, чем она занимается. — Хватит оскорблять мою галерею для дрочки. — Да как же я посмею? Надрачивай сколько твоей душе угодно. На всех и каждую нарисованную дамочку на свете. Это все или ты еще зачем-то звонил? — Тим чешет яйца и поднимается, чтобы залить себе в глотку кофе. — Нет. Разумеется, нет. Это, блядь, круто. Давай мы так тоже сделаем? О. Уже лучше, думает Тим. Магия, думает Тим. — Ты связывание имеешь в виду? — Да. Шибари. — Да запросто. Но тебе придется уточнить. Нас как бы трое, а математика учит— — Я хочу, чтобы ты меня связал, понятно? — перебивает его Джон. — Еще как понятно, — отзывается Тим, ухмыляясь. — Но сначала мне придется повысить свой уровень образования. Когда ты хочешь этим заняться? — Сегодня? Вот прямо сейчас? Тим хохочет. — Извращенец ебучий. Мне сейчас кое с чем разобраться надо. Но потом я почитаю про твое, как его… шибари, хорошо? О, и нам же веревка нужна, так ведь? У тебя случайно нет веревки? — С какой стати у меня дома будет веревка? — Блядь. Думаю, у Джинджера тоже нет. Если бы была, то давно бы уже ко мне перекочевала. Где вообще берут веревку? Джон. Давай, выручи меня. Не бросай меня в беде. — Откуда мне знать? Сам думай. Блядь, как круто! Ты меня точно сегодня свяжешь. Тим разбирается со своими делами. Тим вспоминает, что в студии валялась какая-то веревка, но потом соображает, что она, наверное, старая и грязная, и ни разу не возбуждающая. В итоге он просто звонит Брайану. Естественно. — Эй, привет. Где берут веревку? — Чего? — Веревку. Чтобы штуки всякие связывать. Где ее берут? — А, — говорит Брайан, и Тим прямо так и видит, как он там кивает головой словно блядский Папа Римский. — Какие штуки-то? Для стройки или что-то вроде того? — Нет, типа… — Тим пытается придумать что-то такое, что напоминает человеческое тело, но не выдаст его с потрохами. Манекены, думает он. Баварская колбаска размером с человека, думает он. Тупорылая, блядь, акула, потерявшаяся на дне океана, думает он. — Э… Ну, типа… Брайан фыркает. — Ах ты грязная шлюха. Что ты там такое задумал? Ага, сейчас. Ага, сейчас, думает Тим. Прямо сейчас я тебе расскажу. — Ладно, — говорит он. — Ага. Чтобы связывать людей. Где берут такую веревку? Брайан смеется. — Нет уж, сначала скажи, кого там связывать-то будут. Ага, сейчас. Ага, сейчас, думает Тим. Прямо сейчас я тебе хоть слово об этом расскажу. — Это как бы не твое собачье дело, — говорит он. Прямо сейчас я тебе дам втыкать в это свои проклятые зубищи. Как будто у меня своих зубов нет. Да к тому же отличных. Брайан фыркает. — И когда ты успел стать таким ханжой? Я просто спрашиваю: это ты кого-то связываешь или тебя свяжут? Потому что если тебя, то мне обязательно надо знать. Я на это подрочу хорошенько, а потом стихов напишу. Понятно? Тим тоже фыркает. — Нет, не меня. Теперь, блядь, скажи мне уже, где берут эту чертову веревку. Брайан сдается. — Ты мне кокаина должен, — говорит Брайан и кладет трубку. Джон несколько раз подпрыгивает и хлопает в ладоши, когда Тим заявляется к нему домой с веревкой, свисающей у него с плеча, и сигаретой, свисающей у него с губы. Подпрыгивает, блядь, и хлопает в ладоши. Своими настоящими, сука, ногами. Своими настоящими, сука, руками. — Боже, я тебя просто обожаю! — восклицает он, хватает Тима за руку на секунду, а потом бежит в комнату. — Пойдем. Свяжем меня так, чтобы я, кроме как хныкать, больше ничего не мог. Мне нельзя было раскрывать свой рот, думает Тим. Мне нельзя было раскрывать свой поганый рот и рассказывать Джону, что творится в моей поганой голове. В моей тупорылой акульей голове. Тим связывает Джона так, что ему остается только хныкать. Он даже ни разу не косячит с узлами. — Круто, — говорит Джон, пыхтя. — Отсоси мне. Тим делает ему такое одолжение. Тим отсасывает Джону, и какое-то время все идет просто прекрасно. Блядская мультяшная магия, думает Тим. Потом член Джона опадает у него во рту. Прямо, сука, у него во рту. Джон начинает хихикать. — Ты что, блядь, издеваешься надо мной? — спрашивает Тим, поднимая голову. — Это что вообще такое? Я тебя, падлу, прожую и выплюну, даже не сомневайся. Как ты вообще смеешь? — Черт, Тим, — говорит Джон, все еще хихикая. — Извини. Черт. Ты ж меня просто убьешь сейчас. — Убью. В чем, блядь, дело? — Я… Это… Ладно. Я вчера мелодию сочинил. А теперь мне идея в голову пришла, ну, пока ты там старался. Ну, знаешь, чтобы еще добавить. И я просто не могу. Я хочу ее сыграть. Тим отвешивает себе затрещину. Хорошую такую затрещину. Я же тебя просто брошу здесь сейчас, думает он. — Тим. Пожалуйста, только не бросай меня здесь, ладно? Только не бросай меня. Боже. Извини. Развяжи меня, ладно? Я у тебя потом прощения попрошу. Буду тебя умолять, как тебе нравится. Всю жизнь буду тебя умолять, ладно? Тим выкуривает сигарету на балконе и только потом развязывает Джона. — Ты тупой полуебок, — говорит он. — Ага, — соглашается Джон. — Мелодию хочешь послушать? И Тим слушает его чертову мелодию. И она, разумеется, просто охуительная. Тим слушает, как Джон играет свою мелодию, и они сидят на кровати друг рядом с другом голые, с членами нараспашку и все такое. — Видишь? — спрашивает Джон. Тим кивает. — Хочешь попробовать? — Чего? — Хочешь ее сам сыграть? — уточняет Джон. Тим фыркает. — Ага, нет, спасибо. Джон пристально смотрит на него. — Хватит мне тут поклоняться. Это не в твоем духе. Давай. Мы же с тобой в одной и той же группе играем. У тебя получится. Тим оглядывает его с ног до головы со своим самым лучшим выражением белобрысого ублюдка на лице. — Я и не говорю, что не получится. Разумеется, получится. Я просто имею в виду… Я имею в виду, у нас с тобой несколько разные представления о развлечениях. Так что пока ты сидел дома и надрачивал свою гитару в подвале, я тусовался и совал всякие разные штуки во всякие разные отверстия в своем теле. Джон фыркает. — И что? — спрашивает он. — И то, что навыки требуют тренировки. Я тренировал совсем другие, блядь, навыки. — Ладно, — говорит Джон. — Но все равно. Давай. Я хочу, чтобы ты ее сыграл. Я подержу твои чертовы пальцы. Будет охуенно. И Тим играет мелодию Джона после того, как сначала Джон играет ее, держа его чертовы пальцы. И это правда охуенно. — Давай попилим, — говорит Джон, и Тим встает, берет еще одну гитару из его коллекции, и они пилят, сидя на кровати друг рядом с другом голые, с членами нараспашку и все такое. Тим заявляет Джону, что просто сожжет веревку, и берет с него обещание, что тот больше никогда даже не заикнется про свое шибари. Когда Джинджер возвращается из поездки несколько дней спустя и заявляется к Тиму домой, бледный, взъерошенный, с отпечатками всяких поверхностей на лице и в футболке, надетой наизнанку, Тим встречает его в дверях. — Джон попросил меня связать его, а потом никто даже не кончил, потому что ему резко приспичило играть, и теперь у меня целая тонна блядской веревки под кроватью, и я совсем не знаю, что с ней вообще делать. Джинджер смотрит на него, покачиваясь на ногах, и его замедленный мыслительный процесс ясно отражается на его бледном помятом лице. — Ну это… — говорит он. — Можешь меня связать. Ну и за каким хуем, думает Тим, ну и за каким хуем ты открыл свой бестолковый рот и сказал мне это? *** Урок фонологии *** — Gigantisk bläckfisk, — говорит Тим, и Джон наклоняет голову, пытаясь заглянуть ему в рот. Они сидят за столиком летнего кафе, и Тим пьет кофе, а Джон вертит в руках вилки и ест что-то возмутительное. — Erektil dysfunktion, — продолжает Тим. — Onaturlig otukt. Джон задыхается от хохота. — Чувак, я, блядь, вообще не представляю, что ты там говоришь. — Kuk från yttre rymden, — добавляет Тим, выпуская дым кольцами. — Analöppning. — Что у тебя, черт побери, такое во рту? — смеется Джон, пытаясь схватить его за лицо. — Vassa tänder och två kukar, — отвечает он и тоже смеется, пока Джон хлопает глазами. — Ты знаешь, что у меня там такое. Ты там неоднократно бывал. — Наверное, я что-нибудь пропустил, — возражает Джон и хватает-таки его за подбородок. — Открой. Дай посмотреть. И Тим открывает свой рот, а Джон шарится по нему, пока они сидят за столиком летнего кафе, и прохожие таращатся на них, а сами они хохочут, и у них обоих встает. (Гигантский кальмар; эректильная дисфункция; противоестественное прелюбодеяние; хуй из открытого космоса; анальное отверстие; острые зубы и два члена) *** Имбирный шик *** — То есть, ты его тоже все эти десять дней не видел? — спрашивает Тим, ковыряясь зубочисткой во рту. — Неа, — отвечает Джон. — Джинджер просто пропал. В смысле, я ему звонил, а он мне только «извини, я занят» сказал. Я был уверен, что он просто твою задницу трахал все это время. — Нихуя не трахал, — вздыхает Тим. — Он даже не приходит. Ты вообще можешь в это поверить? Джинджера, блядь, у меня дома не было целых десять дней. — Кажется, нам надо с ним немного побеседовать, — задумчиво произносит Джон. Побеседовать с Джинджером им удается только после того, как они применяют к нему всю силу своих четырех рук, а также других, более крепких частей тела. — Ладно, вы, больные уебки, — говорит Джинджер. — Я встречаюсь с женщиной, понятно? — Чего? — одновременно переспрашивают Тим и Джон. — Да. И мы будем встречаться до тех пор, пока она не уедет. И я не хочу этой вашей блядской грязи возле себя. Ебаный пиздец. Джон хихикает. Тим фыркает. — Джиндж, — говорит Тим. — Давай выкладывай. Мы хотим все знать. Рассказывай. — Ага, — говорит Джон, улыбаясь и садясь прямо. — Нам ты можешь рассказать. Джинджер подозрительно разглядывает их приблизительно четырнадцать миллиардов лет, а потом повествует им о том, что он встречается с дамой из Венгрии, с университетским, блядь, профессором, которая приехала сюда работать над проектом и останется еще недели на две. — Охуеть, — удивляется Тим. — Как, блядь, барабанщик в майке-алкоголичке, который никогда не носит штанов, сумел подцепить целого профессора? Джинджер говорит ему отъебаться, так что эта тайна остается неразгаданной на какое-то время. Им удается уговорить его познакомить их с ней: Джон щекочет его, Тим угрожает ему пытками, а Джинджер просто беспомощно барахтается, а потом они хоронят его в лесу. Ее зовут Лейла. Джон подпрыгивает на месте и хлопает в ладоши после того, как затягивает Тима в ванную — они сбегают туда через три минуты после прихода — и захлопывает за ними обоими дверь. — Блядь, она рыжая! — взвизгивает он, тряся Тима за плечи. — Ты, блядь, видел ее грудь? Я ее обожаю! Я обожаю Джинджера! Я их обоих обожаю! Я всех, черт побери, обожаю! Тим, разумеется, ничего такого не говорит. Тим вообще ничего не говорит, он просто стоит там, прислонившись к раковине, и смеется. Тим ничего не говорит. Но. Что же. Джинджер, конечно же, заставляет их поклясться, что никаких маневров они предпринимать не будут. — Я не собираюсь участвовать в ебаной оргии, — говорит он. — Просто сразу нет. — Это не оргия, это всего лишь секс вчетвером, — поправляет его Тим. — Отвали. Блядь, поклянитесь мне, что вы ничего мне не устроите. Я к вам обоим больше никогда не притронусь, если вы что-нибудь откинете. Вы меня вообще слышите, вы, больные уроды? Так что и Тим, и Джон торжественно клянутся, что придержат свою грязь при себе. И как же, черт побери, оказывается трудно сдержать эту клятву. Потому что Лейла классная и откровенно красивая, и они втроем сидят на диване и едят паприкаш, который она приготовила, а Тим сидит на полу и думает, что он ей за это точно должен отплатить тем же, и они болтают три часа подряд, и Джон улыбается ей своими свободными от помады губами, и его милое лицо все сияет, а Тим танцует с ней, следуя за ней, пока она ведет, а Джинджер весь вечер сидит белый как мел и неловкий, и постоянно роняет что-то на пол, и бьется в бесконечных припадках. Когда Тим и Джон наконец уходят после полуночи, пожелав им на прощание сладких снов, они оба несутся к машине, без остановки повторяя «блядь» и «пиздец», и едут к Джону домой, а там дрочат друг другу, стоя на кровати на коленях и пялясь на обалдевшие лица друг друга, и Джон треплется о груди Лейлы и члене Джинджера, а Тим — о его бестолковой физиономии у нее между ног. Они кончают, пыхтя так, будто бежали приблизительно четырнадцать миллиардов лет, а потом Джон заявляет Тиму, что им надо поклясться на сперме и пообещать друг другу, что это никогда не повторится и что Джинджеру об этом они тоже ни слова не скажут, так что они пачкают все четыре своих руки и рисуют кресты друг у друга на коже, а потом просто пытаются отдышаться — целую, блядь, вечность. Они нарушают свой обет в следующий же раз, когда встречаются с Лейлой, проваливаясь и скатываясь вниз по заледеневшему склону, и проводят великолепные две недели, нарушая его снова и снова, таскаясь по городу с дурацким, перепуганным, несчастным, блядь, Джинджером и улыбающейся, остроумной, замечательной рыжей Лейлой, и держат свою грязь при себе, потому что оба они понимают, что Джинджер заслуживает этого, что Джинджер может и должен быть счастлив. — Блядь, она мои руки потрогала! — выдыхает Джон Тиму в рот со стоном, пока Тим полирует его член, после того, как Джон играет для них всех на гитаре, а Лейла действительно трогает его руки, разглядывая его татуировки и обводя их пальцами. Хотела бы я иметь такие же. У меня, конечно, тоже есть татуировка — на бедре, но рукава не очень хорошо сочетаются с профессорским званием. К сожалению, говорит она. Тим не произносит ничего, ни единого слова, впиваясь зубами в свой собственный кулак, пока Джон полирует уже его член, после того как однажды, когда они все разделались с ужином, который Тим для них приготовил, Лейла предлагает уложить его волосы, а потом делает ему макияж, размазывая красную помаду по его губам. Это так здорово, что вы все носите макияж. На Кеннете была помада, когда мы повстречались, и я сразу про себя подумала: боже мой, какой невероятный мужчина, говорит она. — Ну так скажите мне, — заговаривает Джинджер после того, как они все втроем машут Лейле в аэропорту, и Джинджер целуется с ней в губы, пока Джон хныкает, зажимая себе рот рукой, а Тим просто думает, что обкончается прямо там на месте себе в штаны. — Скажите мне, вы, больные уебища, сколько, блядь, раз вы там на нас дрочили? Откуда я-то, блядь, знаю, думает Тим. Я что, блядь, думает он, выгляжу так, как будто я знаю хоть что-нибудь? — Одиннадцать, — отвечает Джон. — Если не считать сольные сессии. Это число, впрочем, продолжает расти, медленно, но непреклонно, потому что Джинджер и Лейла остаются на связи и периодически звонят друг другу, и обмениваются ебучими открытками, и Джинджер, время от времени бездумно сообщающий им, что Лейла передает привет, вполне может быть магом, владеющим каким-то невъебенно мощным древним заклинанием, думает Тим, хотя сам он об этом совершенно не подозревает. *** Тот раз, когда Джон вышвыривает Тима из дома *** Тим трахает Джона на четвереньках и рассказывает ему страшные сказки о том, что он такого сделает с его членом, а Джон непристойно стонет и подается назад, и Тим крепко держит его за бедра. И какое-то время комната наполнена только магией и блаженством, но потом Тим берет и делает кое-что из того, чем он угрожает Джону, выкручивая ему член, и Джон вскрикивает, а Тим кончает в ту же секунду. Джон сползает с его члена, сгорбившись, и резко поднимается, будто его подгоняет огромная волна, хватает Тима за волосы и за руку — и стаскивает его с постели. — Проваливай, — говорит Джон и тащит его за собой, проходя через комнату, а потом через коридор, к входной двери, вдавливая пальцы в его кожу до боли и пихая его руками, пока Тим спотыкается на подворачивающихся ногах, пытаясь сделать хотя бы один вдох. — Проваливай отсюда и больше не возвращайся. Издевайся над кем-нибудь другим. Он открывает дверь и выталкивает Тима наружу, и захлопывает ее за ним с грохотом. Блядь, думает Тим. Он не может пошевелиться и просто стоит там, шокированный, полусогнутый и задыхающийся. Потом он слышит, как дверь снова открывается, и перья, пыль и плесень начинают вылетать у него из глотки, и на долю секунды ему кажется, что он снова может дышать, но нет. Нет. Джон швыряет ему его одежду, и его милое лицо все покрыто трещинами, образующими незнакомую Тиму мозаику, а глаза у него злые и мокрые, а потом он опять захлопывает дверь. Тима рвет через минуту после этого. Он забирается в свою машину, отъезжает и останавливается на соседней улице, которая на тот момент еще не вызывает у него никаких ассоциаций. Его снова рвет, и его пустой желудок болезненно сокращается. Он сидит в машине до самой темноты, упираясь лицом в ладони, а потом он вытаскивает телефон и наконец-то звонит Джинджеру. — Привет, — слышит он. — Ты что, сегодня не вернешься? Я уже дочитал эту гребаную книгу, если что. — Джиндж, — говорит он чужим голосом. — Я наворотил хуйни. — О. — Да. Поезжай к Джону, ладно? Прямо сейчас. Не оставайся у меня. — Черт побери, Тим, — отвечает Джинджер, и это последнее, что Тим слышит от них в течение следующих двух недель. В течение следующих двух недель, которые он проводит, запихивая таблетки в рот одну за другой, не делая ни единого вдоха, и какая-то новая, посторонняя пустота образуется у него в груди. Когда они все-таки встречаются с ним, они все втроем сидят на скамейке, и четыре руки пихают ему в рот пончики, которые он не может прожевать, не может, блядь, даже обработать, так как тяжесть последних двух недель все еще давит ему на плечи. Но он снова начинает дышать. Я больше ни за что не причиню им боль, думает он, и рот у него заткнут пончиком, а сам он смотрит на милое улыбающееся лицо Джона, а Джинджер отряхивает его, смахивая сахарную пудру с его щек и даже с его лба. Тупая, наивная, блядь, акула, полная идиотских надежд. *** Брайан *** Тим сидит на полу, возясь с какими-то проводами, на которые он даже не смотрит. Вместо этого он таращится на двух целующихся и стонущих, блядь, придурков, стараясь не лыбиться как ебанутый, но боеголовка в его груди отращивает себе свою собственную пасть и скалится вместо него. Они оба уже в костюмах, потому что до концерта осталось около часа, и Джон что-то наяривает на своей чертовой гитаре и трясет головой, и волосы его мотаются из стороны в сторону, а сам Джон смеется и хватает Джинджера за локоть время от времени, Джинджер же стоит напротив него с двумя крохотными, блядь, тарелками в руках и хлопает ими, создавая сбивчивый, изобретательный ритм для мелодии Джона. Тим уверен, что совсем скоро умрет прямо там блаженной акулой, подавившись сахаром. Но тут Брайан заходит в комнату. Джон хохочет и еще раз касается руки Джинджера, улыбаясь ему, и лицо у него милое, а волосы мотаются из стороны в сторону. — Блядь, Джон, — говорит Брайан. — Может, ты уже просто отсосешь ему наконец-то и все? Тим чувствует, как пуля пронзает его череп насквозь. Мелодия прерывается. Ритм тоже спотыкается, а потом одна из тарелок падает на пол. Блядь, думает Тим. — Что? — спрашивает Брайан раздраженно. — Или ты ему уже хуй сосешь? Блядь, думает Тим. — Тим, — произносит Брайан, и Тим чувствует, как желчь смешивается с кровью у него на языке. — Ты как думаешь, Джон Джинджеру хуй сосет или нет? Тим сжимает руки в кулаки, не чувствуя их. — Сука, Брайан. Это не твое ебаное дело, — говорит он. — Да, сосу, — одновременно с ним отвечает Джон чужим голосом. — Я сосу хуй Джинджера. Я сосу хуй Тима. Я сосу хуй Пого. Я своего собственного, блядь, отца хуй тоже сосу. Я всем, кто попросит, хуй сосу. Хочешь, чтобы я и тебе отсосал, Брайан? — кричит он, бросает гитару на пол и выходит из комнаты. Блядь, думает Тим. Брайан и Джинджер смотрят друг на друга несколько секунд, а потом Джинджер швыряет в него тарелкой, которая была у него в руках, и тоже выходит. — Брайан, — цедит Тим сквозь зубы. — Ты что, блядь, ничему не учишься? — Надеюсь, он подохнет с передоза, — говорит Тим, стоя рядом с Джоном, сжимая зубами фильтр сигареты. — Ебаный пиздец, — говорит Джинджер и касается руки Джона своими идиотскими, перепуганными, блядь, пальцами. И держит ими несчастные пальцы Джона. Джон ничего не говорит. Этот концерт хуевый. Неделю спустя Тим идет тусоваться по клубам вместе с Брайаном и весь вечер запихивает кокаин ему в ноздри, испражняясь на все, что Брайан когда-либо сделал в своей жизни, и молится языческим богам, чтобы у него случился нервный срыв. *** Тот раз, когда Джинджер выбегает из комнаты из-за Тима *** В пять вечера день идеален. Тим готовит просто невероятный ужин в доме у Джона, превосходя самого себя, хотя на кухне у Джона почти нет столовых приборов, и ему приходится перерывать там все подряд несколько тысячелетий, чтобы найти ебаную соль. Они едят, сидя на полу, и оба они, и Джон, и Джинджер, стонут с набитыми ртами и объявляют его главной акулой в океане. Потом они валяются на полу, дурачась, и дерутся, и слушают музыку, и не дают Джону играть на гитаре, а потом просто болтают и пялятся друг на друга. В районе семи Джинджер вздыхает, оглядывая их обоих, а потом отворачивается и смотрит в потолок. — Меня возбуждают ступни, — произносит он. Тим тут же чувствует себя мертвой выпотрошенной акулой, гниющей на песке под солнцем, потому что он знает, в чем причина этого признания, и знает, что оно не будет последним. Джон же ни о чем даже не подозревает. Так что Тим замирает на полу как холодный, неподвижный, окаменевший труп. Джон просто фыркает. — Я серьезно, — говорит Джинджер, снова вздыхая. — Тим сосет мне пальцы на ногах, и я кончаю как ненормальный. Он садится, поднимая свое тело вверх как мертвый груз, и обнимает себя за колени. Тим тоже садится, хотя трупное окоченение уже давно наступило, и он не должен быть способен пошевелить даже пальцем. Джон смеется, переворачиваясь на живот, и машет ногами в воздухе. — Прикольно, — говорит он. — Блядь. Только тебе не кажется, что это скорее постельный разговор? Я тут, черт побери, арахис жую. Почему ты мне это сейчас рассказываешь? Действительно, думает Тим. Именно. — Я… — опять заговаривает Джинджер. — Я просто… — Ага? — подбадривает его Джон. — Тим меня трахает, — выпаливает Джинджер. Джон снова смеется. — Чувак, — говорит он. — Я как бы знаю, что Тим тебя трахает. Я это видел. Я на это дрочил. Джинджер переводит взгляд на Джона, и лицо у него бледное и слегка испуганное. Блядь, думает Тим. Я отсюда живым не выберусь. — Н-нет, — выдавливает из себя Джинджер и облизывает губы. Тут до Джона наконец-то доходит. — О, — говорит он. — Ты имеешь в виду, что Тим трахает тебя. Ладно. Ого. Круто. Джинджер тихо воет сквозь сжатые зубы. Я не могу тебе помочь, думает Тим. Я знаю, что я должен. Но я дохлая, блядь, акула. Я уже весь сгнил. Меня уже нет. От меня уже совсем ничего не осталось. — Не знал, что тебе это нравится, — продолжает Джон, улыбаясь. — Но я все равно не понимаю, почему ты мне это рассказываешь. В смысле, вот так, — он делает неопределенный жест рукой, обводя их троих. — Э… — выдавливает из себя Джинджер. Джон ждет ответа еще несколько секунд, а потом садится и поворачивается к Тиму. Черт побери, думает Тим. Пожалуйста, только не это, думает он. — Тим, — говорит Джон. — Что с ним такое-то? Почему он мне все это рассказывает? Я, конечно, не возражаю, это охуенно. Но… И тогда Тим пожимает плечами. Просто пожимает плечами своим фирменным движением, будто спрашивая откуда мне-то, блядь, знать? Он чувствует, что Джинджер перестает дышать в тот же самый момент. Он ненавидит себя. Потом Джинджер поднимается на ноги. — Пошел ты нахуй, — говорит он Тиму. И выбегает из комнаты. Выбегает из дома. Я сдох, думает Тим. — Что здесь, блядь, такое происходит? — спрашивает Джон, и голос у него теперь звучит совсем иначе, и лицо тоже выглядит по-другому. Он вздрагивает всем телом, словно только что стал свидетелем чего-то совершенно отвратительного. И так и было. Только он еще не знает, что отвратительным был Тим. — Куда он, черт побери, пошел? Почему он мне все это рассказывал? Тим? Потому что я втащил его во все это, а он мне все позволил и не может даже возразить, и только вываливает на меня свою тупую херню из-за этого, думает Тим. Он открывает рот. — Говори, блядь, уже, — настаивает Джон. И Тим начинает говорить, и слова вырываются у него изо рта. — Потому что я, блядь, дотронулся до его ступней однажды, а у него хуй вскочил, и я надавил на него, и теперь мы только этим и занимаемся, и он каждый раз сходит с ума. Потому что я, блядь, дотронулся однажды до его ебаной дырки, а он стал дергаться из-за того, что в ней есть дерьмо, и что он мне, видите ли, будет противен, и тогда я опять надавил на него, и теперь он у меня на члене торчит постоянно, как будто там всегда и был, и делает все, что я ему скажу. Потому что он молчал обо всем этом уже хуй знает сколько, и ему это, блядь, важно, так что мы решили, что все тебе расскажем, а я взял и пожал плечами. Потому что я втащил его во все это, потому что я надавил на него, и теперь мы только и делаем, что этим занимаемся, а потом я его бью по лицу, а он мне рассказывает, как сильно он меня, блядь, любит, и рыдает. Вот, думает Тим. Как на духу. Выложился. Я хуевая, блядь, акула, думает он. Меня, сука, надо на кусочки настрогать и подавать как сашими. Меня надо прожевать и выплюнуть нахуй. Люди мной блевать должны. — Блядь, — выдыхает Джон, и выглядит он по-настощему напуганным. — Ты вообще сейчас серьезно? — Да, — отвечает Тим. — Господи, — говорит Джон и встает на ноги, и смотрит вниз на Тима. — Тебе надо его догнать. Я что, блядь, думает Тим, выгляжу так, как будто я хоть кого-то могу догнать? Он раскрывает свою пасть как акула, медленно умирающая на песке, и чувствует, как ебаные возражения образуются у него на языке. Очевидно, проступают они и у него на лице. На его тупом, беспардонном лице. — Нет. Тим, нет. Ты сейчас же за ним пойдешь. Тебе надо с ним серьезно поговорить. Мне надо с ним серьезно поговорить. Нам всем надо поговорить. А потом снова. — Блядь, да как ты вообще смеешь сидеть тут и— Потому что я омерзительное чудовище, думает Тим и встает, и Джон прерывается на полуслове. Тим выходит из дома. Он бегает по округе туда-сюда, бегает беспорядочными кругами и пересекает эту несчастную улицу с призраками, которая к тому времени знакома ему слишком хорошо, и желудок у него сжимается, а потом он понимает, что Джинджер умеет водить. Что на свете существуют такси, если бы он вдруг не умел. Что нет ни одной, блядь, причины, по которой он бы остался где-нибудь неподалеку. Он резко останавливается и сгибается, и его рвет его невероятным ужином, и он просто стоит так, задыхаясь и таращась на асфальт и на свои собственные безобразные внутренности на нем. Он вытаскивает телефон из кармана и звонит Джинджеру. Тиму кажется, что произошло чудо мирового значения, когда Джинджер наконец поднимает трубку — на его третьем звонке, сделать который было бесконечно труднее, чем первый и второй. — Джиндж, — говорит он. Он слышит дыхание Джинджера. — Ты где? — спрашивает он. Ответ на свой вопрос он получает через четырнадцать миллиардов лет — или, может быть, даже чуть позже. — Не знаю, блядь. На заднице на земле. В каком-то ебаном парке. Где-то возле дома Джона. Отсюда этот придурочный знак рядом с ним видно, — выговаривает Джинджер, и голос у него дрожит. Господи, блядь, боже мой, думает Тим. Джинджер. Единственный в своем роде. Ты что, и правда не можешь сказать мне, чтобы я уже отвалил, думает он. Ты же действительно не можешь. Почему я вообще к тебе прикоснулся, думает он. Кто мне сказал, что мне можно? Почему ты вообще дал мне к себе прикоснуться, ты идиотский, несчастный, прекрасный, блядь, кальмар, думает он и начинает шагать в сторону парка. Джинджер сидит на земле, обхватив руками колени. Тим вздрагивает, заметив его, и замирает, не зная, что делать дальше. Тим садится рядом с ним. Тим думает, что ему прямо сейчас требуется магическое вмешательство. Джинджер неловко наклоняется и падает ему на руки. Меня за это до конца жизни пытать надо, думает Тим. — Джинджер. Ты что, блядь, творишь? — спрашивает он. — Не знаю. Обними меня. Тим обнимает его. — Почему ты мне позволяешь все это? Почему ты чего-нибудь не сделаешь? — Блядь, — говорит Джинджер. — Что я могу сделать? Тим крепко обнимает его. — Не знаю. Вышвырни меня из дома. Скажи мне, чтобы я отъебался. Выгони меня уже. Выбеги из ебаной комнаты, как ты все это время хотел. Джинджер смеется. — Я этот момент уже как бы пропустил. — Ты как бы именно это только что и сделал. — Ага, и посмотри, как далеко я ушел. Тим целует его в лоб. — Иди нахуй, — говорит Джинджер. — Ладно, — соглашается Тим и обнимает его еще крепче. Они кое-как умудряются подобрать себя с земли. Они возвращаются к Джону домой. Джон открывает дверь и смотрит на них. Тим вручает ему Джинджера как какой-то ебаный подарок, просто передает из рук в руки. — Если вы двое решите меня убить, — говорит он. — И вам действительно стоит. Если вы решите это сделать, то дайте я сначала вам расскажу, как избавиться от моего гнусного тела, потому что я не хочу, чтобы вас поймали. От меня однозначно надо избавиться, думает Тим. Я не хочу, чтобы весь город отравился из-за меня, думает он. — Да пошел ты, — говорит Джон. — Мы идем в постель. Мы здесь с проблемами не так разбираемся. После этого дня Тим думает, что Джон, вероятно, обладает своими собственными магическими способностями. Потому что оказывается, что с проблемами там они разбираются, размазывая Джинджера по стенам еще больше. Они лежат в кровати, Тим — позади Джинджера, уткнувшись носом ему в волосы, Джинджер и Джон — лицом друг к другу. Он не поднимает головы. Он ни разу даже не смотрит. Кто он, блядь, такой, чтобы смотреть на это? Они начинают целоваться через какое-то время. Прикасаться друг к другу, снимать одежду. Они снова ложатся и снова целуются, и сообщают друг другу всякую тупую херню. Это тянется около десяти минут. — Тим, — внезапно произносит Джон. Какого черта я вам там нужен, думает Тим. — Тим, давай, потрогай Джинджера, — говорит Джон, и Джинджер вздрагивает, вжимаясь в Тима, и тихо стонет. А когда Тим никакого Джинджера не трогает, тупая, неотесанная, незнакомая с колдовскими чарами Джона, безграмотная акула, Джон хватает его за руку и кладет ее на задницу Джинджера. Ты, сука, вообще серьезно, думает Тим. Тут Джинджер немного смещается, раздвигая ноги и подаваясь назад. Тим сгорает дотла. Джинджер содрогается и стонет, когда обуглившиеся, несуществующие пальцы Тима касаются его дырки. — Так? — слышит Тим голос Джона. — Классно же, правда? — Блядь, — говорит Джинджер. — Да. — Круто, — говорит Джон. — Расскажи мне. В теле Тима уже нечему гореть, и все же он снова сгорает, прикасаясь к Джинджеру и даже там не присутствуя. — Черт побери, Джон. Это пиздец как здорово. Я обожаю, когда он меня трогает. Обожаю его проклятый член у себя в заднице. Джон хихикает. — А кто не обожает-то? — говорит он. — Расскажи мне, что тебе нравится. — Все. Его сухие, блядь, бессердечные пальцы. Когда он их в меня запихивает, а потом заставляет облизать. Боже, блядь, как противно. Джон смеется. — Джиндж, ты серьезно, что ли, из-за этого волнуешься? — Блядь, да. Мне все время кажется, что я омерзителен. — Это же полный бред. Это вообще даже не проблема. И влажные салфетки, если что, тоже существуют. Джинджер смеется, и Тим впадает в шоковое состояние. Как он может смеяться после того, что я сейчас сделал, думает он. — Я знаю. Я все равно, сука, чувствую себя так, будто целиком сделан из дерьма. Блядь. Они целуются. — Ты знаешь, — снова заговаривает Джон. — Ты знаешь, сколько раз я себя пальцами трахал, а потом вытаскивал их и обнаруживал небольшой сюрприз? Джинджер снова смеется. Почему мне вообще разрешают здесь быть, думает Тим. Как мне не запрещено все это слушать, думает Тим. Это же, блядь, точно противозаконно, думает Тим. — Я бы просто умер на месте, если бы это произошло. — Ничего бы ты не умер. Ты бы просто вытер пальцы. Джиндж. Ты бы просто взял и вытер свои пальцы. — Я не уверен, что он бы мне позволил, понимаешь, — говорит Джинджер. Тим тоже немного умирает на месте. Тим умирает много. Тим умирает целиком. Тим дохлая, блядь, акула. — Я думаю, он просто заставил бы меня их облизать, — продолжает Джинджер. Джон фыркает. — Это… Ну нет. Скорее всего. То есть, может быть… Но серьезно, Джиндж. Я же с вами в одной, блядь, комнате, думает Тим. Как я вообще могу быть с вами в одной комнате, думает Тим. — Ты просто… Ты просто не знаешь. Он меня трахает и рассказывает мне, что ебет мое говно. Блядь. И я кончаю под это. Я, блядь, слушаю это и кончаю у него на члене. — Черт, Джинджер. Это реально круто. Ты охуенный. Черт, я обязательно должен это увидеть. Джинджер смеется. — Я тебя люблю, — говорит он. — Я тоже тебя люблю, — отзывается Джон. — Давай, расскажи мне, что тебе нравится. — Я просто обожаю, когда он меня трахает своим проклятым членом. Разве ты не обожаешь его член? — Разумеется, — отвечает Джон. — У него как будто… У него член как будто злой, знаешь. Так охуенно. Они хихикают. Потом дырка Джинджера вздрагивает под пальцами Тима, и Джинджер стонет. — Так? — спрашивает Джон. Тиму кажется, что он теряет рассудок. Я, блядь, сейчас утону, думает он. Только не надо меня спасать. Я опущусь на самое дно. Я там навсегда, блядь, останусь. — Да, — говорит Джинджер. — Боже, я скоро кончу. — Погоди, — говорит Джон. — Расскажи мне про ступни. — О, — выдыхает Джинджер. — Блядь, это вообще было безумно. — Правда? Расскажи. — Постой. Давай сначала поцелуемся. — Конечно. Они целуются. Что я тут такое слушаю-то, думает Тим. Мне хотя бы можно это слушать, думает он. — Ладно, — говорит Джинджер. — Блядь. Он подается назад, насаживаясь на пальцы Тима. Тим превращается в пепел. — Подожди, — говорит Джон. — Тим. Зачем я вам вообще нужен, думает Тим. Зачем я вам двоим вообще могу быть нужен, думает он. — Ну давай уже. Трахни его. Разъеби Джинджера, — говорит Джон и хихикает. Джинджер смеется и вжимается в Тима, дрожа всем телом. Тим поднимает руку, облизывает два пальца и пропихивает их в дырку Джинджера. Не то чтобы он себя при этом контролирует. Не то чтобы он вообще там присутствует. Джинджер стонет и раскрывается. — Круто, — говорит Джон. — Расскажи мне про ступни. — Хорошо, — говорит Джинджер. — Знаешь, в первый раз… В первый раз мы просто сидели на диване. И он был… ну, знаешь, милый? Джон хохочет. — Типа как Добрый Тим? — Ага, как раз как Добрый Тим. — Ладно. И что он сделал? — В том-то и дело. Ничего он не делал. Просто пялился в экран и курил. А мои ноги у него на коленях лежали. И он их трогал. И нихуя меня не слушал. Ни одного слова. Джон снова хохочет. — Нет, это точно не Добрый Тим. Я что, в аду, думает Тим. Кто меня сюда пустил, думает он. — Ну да. Наверное. Неважно. В общем, он просто курил и трогал мои ступни своими блядскими пальцами. Джинджер прерывается и стонет. — Боже. Джон мягко смеется. — Я знаю, — говорит он. — И у меня член встал — пиздец. — Ты ему что-нибудь сказал? — Джон. Разумеется, ничего я ему не сказал. — Ладно. — Он просто повернулся, посмотрел на меня, и через двадцать секунд я уже вовсю перед ним дрочил как ебанутый. С задранными, блядь, ногами. Со ступней у него во рту. А он на мою ебаную дырку пялился. Джон опять смеется. — Охуенно же, — говорит он. — Тим, ну давай. Трахни его посильнее. — Я, блядь, совсем сухой, — шепчет Джинджер, но Тим его все равно слышит. — Да? Ладно. Тим. — Господи, Джон. Нет. Только не это. Пиздец противно. Я же, блядь, кончу. — Ага, — говорит Джон. — Тим. Джиндж сухой. Чтобы разъебать Джинджера, думает Тим. Вот зачем я тут. Он вытаскивает пальцы из задницы Джинджера и запихивает их ему в рот, и губы у него мягкие и влажные. Джинджер стонет. Джинджер облизывает его пальцы. — Господи, Джиндж, ты сейчас такой охуенный, — говорит Джон, и голос у него дрожит. Тим снова засовывает пальцы в дырку Джинджера. — Черт, — говорит Джинджер. — Скоро кончу. — Ага, — смеется Джон. — Расскажи мне все-все-все. Вы еще так делали? — Хорошо. Ладно. Да конечно же, делали. Конечно же, он опять это сделал. Блядь. Ты разве не знаешь? — Да, знаю. Хочешь, поцелуемся? Они целуются. — Блядь, Джон. Я сейчас кончу. Черт. Блядь, я так его люблю. — Я знаю. Только не плачь, ладно? Не пугай меня. — Блядь. Ладно. Он меня в порошок стер на своем блядском диване, знаешь. Джинджер, расскажи-ка мне, что тебе нравится. Блядь. — Ого. Черт. Ладно. И ты рассказал? — Разумеется, блядь, я рассказал. Привет, меня зовут Тим, думает Тим. Я разъебываю Джинджера. Я в этом главный специалист. — Все ему выложил. Как мне нравится, что он мои губы гладит, когда я ему сосу. О его ебучих сухих пальцах. О моих проклятых ступнях. О том, что ты мои соски трогаешь. — О. А он не знал? — Разумеется, ничего он не знал. Джон смеется. — И что? — И все. Он просто взял и все это со мной сделал. Просто уничтожил меня там. Блядь. Черт, я сейчас кончу. Я сейчас кончу просто из-за того, что тебе рассказываю. — Ты пиздец какой охуенный. Ты просто невероятный. Я тебя люблю. Я тебя просто обожаю. Джинджер стонет и начинает трястись, сжимаясь вокруг пальцев Тима. — Не смог сказать ему про эту хуйню с дерьмом. — Черт. Почему? — Джон. Блядь. Ты же сам знаешь. Просто не смог рта раскрыть. — Ну да. Знаю. — И он все равно стал об этом говорить. И я из-за этого совсем обкончался. Боже, какая же мерзость. — Блядь, — говорит Джон. — Ты что, кончаешь? — Да, — выдыхает Джинджер. — Просто… Господи. Можешь подержать меня за руку? — Конечно. Джинджер кончает, пока Тим трахает его пальцами, и они оба вжимаются друг в друга, и голова Тима полностью закопана под его волосами, а Джинджер весь раскаляется и дрожит, обливаясь потом и сжимаясь. Тим слышит, как они целуются, и Джинджер стонет Джону в рот, а Джон произносит что-то, чего он не может разобрать, а потом тоже стонет, и кровать трясется под ними. Он не смотрит на них. — Тим, — говорит Джон. — Иди сюда. Зачем, думает Тим. Зачем я-то вам там нужен? — Ну давай. Тим садится, а парочка идиотских целующихся стонущих полудурков лежит рядом с ним кучей дымящихся конечностей, и Джон тяжело дышит, а лицо у него довольное, и на губах играет улыбка. Джинджер полностью размазан по стене. Разумеется, Джинджер размазан по стене. Не это ли, блядь, его агрегатное состояние, думает Тим. — Иди сюда. Вытащи свой член, — говорит Джон. И когда Тим подчиняется, мертвый, виноватый, шокированный, духовно, блядь, потрясенный, Джон берет руку Джинджера в свою и кладет ее на его член. Джон отдрачивает ему рукой Джинджера, и он кончает, уставившись на ебаную парочку. — Почему ты не говоришь со мной? — спрашивает он, сидя на кровати, перебирая волосы Джинджера, а Джинджер лежит головой у него на коленях, а Джон валяется рядом с ними на животе, болтая ногами в воздухе. — Почему ты не говоришь со мной как с Джоном? Джон фыркает. — Потому что ты его затыкаешь. Потому что ты просто зажимаешь ему рот рукой, а он сразу же кончает, вот почему. А я, знаешь ли, слушаю. Джинджер ерзает, вжимаясь лицом в ладонь Тима. — Потому что я тебя боюсь, понятно? — говорит Джинджер и подбирает под себя ноги, обнимая его всем телом. — Ты ебаная, блядь, акула. *** Не пидор *** Тот ебаный день, когда Тим опаздывает на свою свиданку с Джоном, так как Джинджера опять разбил его мужской грипп, и он торчал с ним в его номере и помогал ему сморкаться. Тот ебаный день, когда он видит Джона, сидящего за столиком летнего кафе с каким-то чуваком, которого он подцепил на улице, а теперь пялится на его гитару, улыбаясь как идиот. Тот ебаный день, когда он рассживается за столиком вместе с ними и просто повторяет, что бас — это душа любой композиции, а гитара — это всего лишь хуй, который ты публично дрочишь, чтобы люди тебя любили, всякий раз, когда его о чем-либо спрашивают, и смотрит на воодушевленное кокетливое лицо Джона вместо того, чтобы слушать, о чем они там говорят. Тот ебаный день, когда он отходит превращать свои легкие в гнилой фарш в сторонку и стоит, опираясь на дерево, потому что дым попадал в лица людей, сидевших позади них, и Джон попросил его не быть термоядерной скотиной. Тот ебаный день, когда Джона отталкивают и называют грязным пидором. Тот ебаный день, когда Тиму не хватает времени, чтобы хоть как-то отреагировать. Тот ебаный день, когда он подходит к Джону после того, как въебать ублюдку по роже уже поздно, а милое лицо Джона уже растрескалось в мозаику, которую Тим хочет забыть так сильно, что тут же начинает молиться об исключительно раннем и стремительном наступлении болезни Альцгеймера своим ужасным языческим богам, которые, кажется, оставили его. Тот ебаный день, когда Джон говорит, что ему нужно побыть одному, и уходит прочь. Тот ебаный день, когда Тим рыскает по городу и мечтает причинять боль тем, кому это не нравится. Тот ебаный день, когда он находит Джона и тащит его в сопливый ад Джинджера, игнорируя его протесты, и заставляет тупых целующихся стонущих придурков обняться, и сам тоже обнимает Джона. Не надо тебе, блядь, быть одному, думает Тим, вслушиваясь в шмыгание носом. Тебе надо быть здесь со мной, думает Тим. Тебе надо быть здесь с нами, думает Тим. Тот ебаный день. *** Гигиена *** Тим открывает дверь и мельком замечает в зеркале отражение милого лица Джона с зубной щеткой во рту, прежде чем заходит в ванную и поднимает крышку унитаза, выдыхая дым. — О, ты что, помочиться хочешь? — спрашивает Джон. Тим смотрит на его красивую обнаженную спину. — Ну да? — Хорошо, дай мне еще секундочку, и я свалю. — Мне не надо, чтобы ты сваливал. Мне просто надо поссать. — Блядь, — говорит Джон, поворачиваясь было к нему, а затем быстро отворачиваясь обратно. — Ты что, собираешься мочиться, пока я тут? Черт, какой ты отвратительный. Тим отпускает смешок. Закончив, он подходит ближе и становится рядом с Джоном у зеркала. — Помой свои блядские руки, — требует Джон, все еще ворочая зубной щеткой у себя во рту. Тим отпускает еще один смешок. — Чувак, хватит уже сосать эту хуйню, — говорит он. — Дай-ка ее сюда. Джон смотрит на него, прищурившись, а потом вынимает зубную щетку из своего рта и запихивает ее в рот Тима. — Мерзкий, — говорит он. — Ты мерзкий. Он берет тюбик, выдавливает зубную пасту себе на пальцы и тоже засовывает их в рот Тима. — Почисти свои блядские зубы. Тим елозит щеткой во рту секунд десять, выплевывает ее и хватает Джона за подбородок. — Вот. Весь чистый, — говорит он. — Грязный, — возражает Джон, выдавливает еще пасты себе на ладонь и размазывает ее по лицу Тима. Тим хохочет и проделывает то же самое с лицом Джона. — Ты отвратительный. Никогда не моешь руки. Готовишь свои проклятые завтраки этими руками. Никогда не чистишь зубы. Только куришь вместо этого. Пиздишь о дерьме Джинджера. Черт побери. О дерьме Джинджера, — Джон вздрагивает. — Ты отвратительный. Поцелуй меня уже. Тим целует его, а потом рука Джона ложится на его член. Покрытая мятной зубной пастой рука Джона ложится на его измученный, избитый, искалеченный, несчастный, блядь, член. — Блядь, Джон, — отшатывается он. — Это больно. Это, блядь… по-настоящему больно. Джон хихикает. — Правда? — спрашивает он. — Сделай тоже так. Тим делает. Тим выдавливает пасту себе на ладонь и обхватывает ею член Джона. Джон подпрыгивает на месте. — О. Прикольно. Типа, прохладно, знаешь. Нихуя не прохладно, думает Тим. Раскаленные, блядь, угли. Тем не менее, через несколько минут Джон кончает, и Тим тоже от него не отстает. — Нам точно надо прекратить так сильно пиздить мой член, — говорит он. — Это, блядь, противозаконно. Я уверен, что это в каком-нибудь кодексе прописано. — Ага, давай, обвиняй меня. Как будто я этот закон нарушаю, — отвечает Джон и толкает его под душ. *** Обещания *** — Господи. Это что, я на анальную пробку сейчас смотрю? Джон перестает играть. — Блядь. Ты можешь прекратить рыться в моих вещах? Это мои, черт побери, вещи. Они принадлежат мне. Хватит их лапать. — Джон, у тебя в косметичке анальная пробка. — Я знаю. Я ее туда положил. Это моя косметичка. Я туда все, что мне захочется, класть могу. Тим хохочет. — Анальная пробка. Джон. Ну-ка убирай свою гребаную гитару. Мы прямо сейчас же трахаемся. После этого случается небольшая потасовка. Потом Джон растягивает Тима своими волшебными гитарными пальчиками и заталкивает анальную пробку ему в задницу, гнусно хихикая. Потом Тим трахает Джона, и Джон сидит верхом на его бедрах, спиной к нему, а Тим пялится на его дырку и на его красивую обнаженную спину, а анальная пробка Джона торчит у него в заднице. — Слушай, а мне стоит почаще к тебе приходить, — ухмыляется Тим на пороге. Джон выпихивает его наружу и смеется, и закрывает дверь. Джинджер выходит из душа через пять минут после того, как Тим возвращается домой. Они сидят на диване, и Джинджер жалуется на Брайана, с которым он целый день проскандалил в студии, а Тим переключает каналы на телевизоре, а потом притягивает Джинджера к себе, так что его голова ложится ему на колени, а сам Джинджер вытягивается на диване, укрывшись одеялами, и Тим перебирает его влажные волосы пальцами. Потом он перебирает пальцами его уже высохшие волосы, а Джинджер осторожно ерзает под одеялами, как будто Тим этого не замечает. — Кстати, — говорит он, переключаясь на новостной канал. — Забыл тебе рассказать. Я сегодня у Джона анальную пробку нашел. — О. Правда? — спрашивает Джинджер натужно спокойным голосом. Позорище, думает Тим. Бестолковый кальмар. — Ага. Трахнул его так, что нам обоим крышу снесло, разумеется. Знаешь, — со смешком говорит Тим, широко растопыривая пальцы в волосах Джинджера и почесывая ему голову. — Чувствую себя теперь так, будто у меня никогда больше не встанет. Джинджер тоже выдавливает из себя смешок, который, видимо, должен звучать невозмутимо. — Ага. Но ты, Джиндж, не беспокойся, — продолжает Тим, выключая телевизор. — Я все равно с тобой пиздец что сейчас сотворю. Джинджер замирает. Попался, думает Тим. — Блядь, — говорит Джинджер. — Блядь, Тим. Тим смеется и встает с дивана. — Не вздумай от меня убегать. Я тебя все равно найду. Он идет в другую комнату и зарывается в свой шкаф, находит дилдо, который они купили в Берлине с Джоном, и достает смазку. Когда он возвращается обратно, Джинджер с головы до ног накрыт одеялами. Тим хохочет. — Ага, как будто это тебе поможет, — говорит он. — Давай. Убирай все это. Убирай и с себя тоже все снимай. Одеяла колыхаются. Потом они падают на пол, и волна жара ударяет Тиму в лицо. Потом Джинджер стягивает с себя боксеры, стаскивает свою алкоголичку и обхватывает свои колени. Тим садится рядом с ним и проводит взглядом по его позвоночнику. Кальмар, думает он. Животные. Моллюски. Головоногие. У них же вообще позвоночника быть не должно, разве нет? — Ложись уже, — говорит он, и Джинджер ложится, приземляясь головой ему на колени. — Я сначала немного над тобой поиздеваюсь, а потом ты выебешь свою грязную дырку хуем из открытого космоса, ладно? Джинджер вздрагивает и закрывает лицо руками. Тим опять ржет. — Нет уж. Руки на диван. Открывай глаза. Открывай рот. Смотри на меня. Когда Джинджер наконец смотрит на него, и Тим видит его распахнутый рот и его мягкие губы, боеголовка у него в груди начинает набирать высоту. И никакой, блядь, системы противоракетной обороны, думает он, проводя пальцем по губам Джинджера. Ее у кальмаров точно нет. Они проводят так следующие пять минут. Джинджер лежит головой у него на коленях, и волосы у него мягкие под его пальцами, а его горячее и влажное дыхание ласкает пальцы его другой руки, пальцы, которыми Тим обводит губы Джинджера по кругу, размазывая слюну, и трогает его небо, его зубы, его язык, пока Джинджер жалким пластом лежит на диване, и член у него торчит как сторожевая башня, а ноги постоянно дергаются. — Так, — говорит Тим и убирает руку. — Облизывай свои пальцы. Растягивай себя. — Блядь. — Открывай свои блядские глаза и делай, что я говорю. А я буду смотреть, ладно? Смотреть и оценивать твои постыдные умения. Джинджер хныкает, потом поднимает свою дрожащую руку с дивана и облизывает два пальца. — Ага, а теперь начинай растягивать себя. Джинджер опускает руку, приподнимает ногу и сгибает ее в колене. Тим слышит, как он ахает. Он обхватывает ладонью его лицо и поглаживает его губы большим пальцем. — Блядь, Тим. Так слишком сухо. Дай мне чертову смазку. Тим смеется. — Неа. Смазка для космического члена. — Тим. — Ты знаешь что делать. Тебе просто надо это сделать, ясно? А я буду смотреть. Джинджер трясется всем телом несколько секунд, бьется в своем нелепом, беспорядочном, дымящемся, блядь, припадке. Потом он опять поднимает руку и еще раз облизывает пальцы, и снова опускает ее. Они проводят так следующие пять минут. Джинджер лежит головой у Тима на коленях, а Тим держит его лицо рукой, и кожа у него горячая, белая и красная под его пальцами, и Джинджер пытается растянуть себя в невозможно неудобной позе, ерзая и матерясь, и плечи у него напряженные, а ноги постоянно дергаются, спина выгибается, и Тим смотрит на его обнаженное горло и чувствует вкус крови во рту. — Ну что, — заговаривает он. — Как там у тебя дела? Готов выебать из себя свое дерьмо космическим хуем? Джинджер начинает биться еще в одном припадке после этого, а Тим только рад его наблюдать. — Я жду твоего ответа. — Не знаю. Не знаю я, блядь. — Хм. Ладно. Давай тогда скажем, что десять — это моя зияющая дыра, когда вы меня вдвоем с Джоном ебете, — задумчиво произносит Тим. — Господи, блядь, боже мой, — произносит Джинджер совсем не задумчиво. — А один — это твое мерзкое трусливое отверстие, которое ты крепко-накрепко сжимаешь каждый раз, когда мы с тобой оказываемся в одной комнате. У кальмаров вообще никакой системы обороны нет, думает Тим, ухмыляясь и скаля зубы, пока Джинджер захлебывается своим собственным дыханием и трясется у него на коленях. — Джиндж, — говорит он. — Так сколько? — Твою мать, — выдавливает Джинджер. — Пиздец. Четыре. Пиздец вообще. Четыре, понятно? Тим смеется. — Четыре вполне сойдет, ага. Он передает дилдо и смазку Джинджеру. Потом, разумеется, ему приходится протянуть ему хуеву руку помощи и открыть тюбик, потому что тупой гигантский кальмар просто бессмысленно дергается на диване. Потом Джинджер наконец-то пытается пропихнуть дилдо в себя. И с позором проваливается. — Черт, Тим. Мне обязательно надо так лежать? Это, блядь, не очень удобно. — Я знаю, — отвечает Тим и улыбается, выпуская дым губами. — Но никаких проблем. Я никуда не тороплюсь. Джинджер проклинает его и всех его предков, закрывает глаза и упирается головой в его колени. — Иди нахуй, — говорит он и продолжает свои жалкие попытки. — А у Джона бы получилось гораздо лучше, — сообщает ему Тим за несколько секунд до того, как хуй из открытого космоса все-таки оказывается у него в заднице. — Блядь, — выдыхает Джинджер, выгибаясь, неловко задирая бедра, напрягая ноги и вжимаясь в Тима головой. — Я тебя, блядь, ненавижу. Тим хохочет и смотрит на его раскачивающийся член, а потом на его бестолковое кальмарное лицо, на его влажный раскрытый рот. — Давай уже, — говорит он. — Выеби себя. Выеби свое гнусное дерьмо этим хуем. Джинджер хныкает и начинает ерзать на дилдо. Они проводят так следующие пять минут. Джинджера треплет, будто флаг на ветру, и он зависает в воздухе, матерится и повторяет имя Тима, весь белый, потрясенный, сломанный, а Тим хохочет и называет его позорищем, и скармливает ему все словесные фекалии, которые только может придумать, и придерживает его за плечи, помогая ему двигаться, и чувствует себя невообразимо щедрым из-за этого, чувствует, что его за это следует возвести в ранг святых, и смотрит на него, на член, лицо, потные, растрепанные волосы, костлявые коленки, руки, сжатые в кулаки, и его собственный член стоит как каменный в его джинсах, негнущийся и изнывающий, и термоядерные взрывы, не эквивалентные никаким объемам тротила, гремят у него в груди, и сам он разве что на небеса не возносится в этот момент. Когда Джинджер начинает кончать, хотя Тим даже представить себе не может, как он вообще ухитряется, потому что сам Тим ни за что бы не кончил, не в такой невозможной, блядь, позе, но, впрочем, Джинджер — такой один в своем роде, когда он начинает рассыпаться на кусочки перед ним и смотрит на него своими мокрыми глазами, полными такого ебанутого благоговения, что Тим думает, что ему однозначно нельзя там находиться и быть этому свидетелем, когда он начинает выкладывать ему свою тупую херню, разрывая себе грудную клетку перед ним и для него, Тим крепко зажимает ему рот рукой и просто таращится на него сверху вниз, сжимая зубы, пока от Джинджера совсем ничего не остается. Джинджер трясется у него на коленях еще несколько минут, и лицо у него все залито слезами, а Тим держит его и расчесывает его волосы пальцами, размышляя о своих многочисленных грехах. — Черт, Тим. У тебя стоит, — говорит Джинджер, когда его припадок заканчивается, и вжимается в Тима своей идиотской головой. Тим хохочет в голос. — Разумеется, блядь, у меня стоит, ты, бестолковый кальмар, — говорит он. — Можно я что-нибудь сде— Пиздец, это просто невероятно, думает Тим. Почему я вообще с тобой на одной планете живу-то? — Джиндж. Ты лужа беспомощного студня. Ничего со мной не будет. Уж как-нибудь потерплю. Курить хочешь? — Ладно. Ага. Да. Так что Тим зажигает сигарету, и они курят ее вместе. — Я… — заговаривает Джинджер, когда Тим зажигает следующую. — Я думаю, нам надо рассказать об этом Джону. — Чего? — переспрашивает Тим. — И об этой хуйне со ступнями. Об этой ебаной хуйне со ступнями, — добавляет Джинджер с таким негодованием в голосе, что Тим не может сдержать усмешки. — Зачем? Я имею в виду, он в курсе, что мы трахаемся, если что. Джинджер вздыхает. — Но не так же. Блядь. Про это он не в курсе, Тим. — Хм. То есть, ему обязательно надо знать, какое я безобразное чудовище по отношению к тебе? Ну ладно. Джинджер смеется. — Отъебись. Нет. Не в этом дело. Мне просто кажется, что я как будто изменяю ему. Это, блядь, больно. Бестолковый, беспомощный кальмарный студень, думает Тим. — Ты полную хуйню несешь, — говорит он. — Ты сам — нелепая хуйня. — Отвали. Я ему, блядь, наврал про это, понимаешь? О, думает Тим. О. — Вот именно, — говорит Джинджер, когда Тим не дает ему никакого ответа. — Что ты такое имеешь в виду? Как ты вообще мог ему про это наврать? Эта дрянь немного слишком специфическая, чтобы о ней можно было ненароком спросить, думает Тим. Эта, блядь, дрянь, которую я с тобой делаю, а ты мне позволяешь, думает он. — Блядь. Да тупость ужасная. Пиздец какая тупость. Я его трахнул вечером, и мы пошли спать, а утром он сразу же побежал в туалет и сказал мне, что пердит как ненормальный после того, как посидит на члене, и все хихикал из-за этого. — Ну и что? — Ну и то. Он это сказал, а я ему сказал «ага, я тоже», а он спросил «в каком смысле ты тоже?» О, думает Тим. Ошибки. — И я ему набрехал. Рассказал какую-то сказку о том, как я однажды напился и с кем-то трахнулся, когда мне двадцать лет было. Чего никогда не случалось. Блядь, ненавижу себя за это. Блядь, думает Тим. — Джиндж, — говорит он и соскребает бестолковый кальмарный студень с себя. — Хорошо. Ладно. Если хочешь, можешь рассказать Джону. Джинджер смеется. — Не могу я, блядь, — говорит он. — Мне, блядь, твоя помощь нужна, — говорит он. — Блядь, не бросай меня одного, — говорит он. — Ладно, — соглашается Тим. — Мы расскажем Джону вместе. Он набивает Джинджеру рот жареной курицей после этого. Джинджер вырубается на кровати. Разумеется, я тебе помогу, думает Тим. Разумеется, я тебя не брошу, думает Тим. Разумеется, мы расскажем Джону вместе, думает Тим. Тупая, бессердечная, наивная, блядь, акула. *** Стук в ворота рая *** — Я себе, блядь, скоро начну резать руку каждый раз, когда нас прерывают, и к концу тура у меня заведется кровавая зебра, — говорит Тим, захлопывая ботинком дверь гримерки за собой и сжимая кулаки, и тащится разбираться с очередным чрезвычайным происшествием, которое требует его немедленного вмешательства, а Джон улыбается ему и почему-то выглядит виноватым. Выглядит красивым. *** Двойные затруднения *** — Блядь, Тим. Мне больно. Разумеется, блядь, тебе больно, думает Тим. — Блядь. Как ты вообще это тогда сделал? Тебе что, не было больно? Разумеется, блядь, мне было больно, думает Тим. Мне просто, знаешь ли, нравится, когда мне больно, думает Тим. — Ну, помнишь, когда ты мне показывал как играть свою мелодию, а я тебе сказал, что навыки требуют тренировки? — Не особенно, — стонет Джон и все равно пытается заполучить что хочет, упрямый ноющий придурок. — Точно не сейчас. — Ебаный пиздец, — говорит Джинджер. — Можно мы никогда больше этим не будем заниматься? Я, блядь, уже совсем не могу. — Заткнись, — говорит Тим. — Джон попросил. Джон. Джинджер зажимает себе рот рукой. — В любом случае, — продолжает Тим, проводя ладонью по красивой обнаженной спине Джона. — У меня было много практики. Поэтому я могу, а ты нет. Пока. — Черт, — говорит Джинджер, убирая руку с лица. — Что ты, блядь, такое имеешь в виду, много практики? Тим бросает на него взгляд и ухмыляется, а проклятый Джон выбирает этот самый момент, чтобы взять и все равно попробовать еще раз, несмотря на то, что только что было сказано. — Б-блядь! — вскрикивает Джинджер и выгибается, и показывает Тиму свое белое горло, которое он хочет разорвать зубами. — Джон. Черт побери, Джон. Я же сейчас кончу. Перестань ерзать. Пожалуйста. Джон. Джон хихикает и стонет одновременно. — Так, — говорит Тим и вытаскивает пальцы из задницы Джона. — Все, хватит. Ты жадный, завистливый придурок. Одного члена и так достаточно. — Блядь, — говорит Джон. — Ладно. Хорошо. — Господи, — выдыхает Джинджер. — Джон. Трахни уже его, — добавляет Тим. — Трахни Джинджера. Его невообразимое терпение достойно награды. А я просто посмотрю. Ладно? Джон стонет, все еще немного разочарованно, и начинает двигать бедрами, насаживаясь своей растянутой дыркой на Джинджера, и Джинджер в ту же секунду улетает в верхние слои атмосферы. — Боже, Джон. Тим убирает руки со спины Джона и без всякого изящества плюхается на кровать рядом с ними, подпирает голову локтем и наблюдает за ними, покусывая свою руку. — Выеби меня, Джиндж, — говорит Джон. — Джон, — отзывается Джинджер и притягивает его к себе, и их губы соприкасаются, и Джон дышит в рот Джинджера, а Джинджер дышит в рот Джона, и они оба дрожат и двигаются в унисон, переплетенные друг с другом так тесно, что Тим даже не совсем уверен, что они два отдельных человека. Черт, думает он. Двойное, блядь, проникновение. Они кончают один за другим, и Джон валится на Джинджера сверху, и руки Джинджера ложатся на его красивую обнаженную спину. — Эй, вы, — говорит Тим, обхватывая свой член ладонью. — Тупые стонущие целующиеся придурки. Посмотрите-ка на меня. Так что тупые стонущие целующиеся придурки поворачивают к нему свои раскрошившиеся лица и лежат там дрожащей, потной кучей конечностей и сахара, и Тим думает, что его сейчас стошнит от одного только вида, а материя в его груди сгущается и выпускает энергию. — Блядь, — говорит он. — Вы двое. Я сейчас так обкончаюсь. И Джон берет его за руку и проталкивает ее между их горячими, бескостными телами, и Тим вздрагивает от прикосновения и кончает, а с его губ срывается имя Джона и имя Джинджера, и сразу оба их имени одновременно, потому что ему именно так сильно повезло в жизни. *** Триггер *** Они отрываются на вечеринке после концерта. Джон спотыкается и падает на чьи-то сиськи. Джинджер пытается втянуть Тима в тупую хуйню, которой хочет заниматься Пого. Тим отвечает «нет уж» и вместо этого нюхает кокаин с Брайаном. Он заглядывает в номер Джинджера утром, которое на самом деле наступает уже после полудня. — Как дела? — спрашивает он, усаживаясь на кровати рядом с кучей несчастных одеял. — Насколько тупо было? Если по шкале от одного до десяти? Куча бормочет что-то, что звучит как «одиннадцать». Тим смеется и бросает взгляд на гардероб. Интересно, подмечает он. А можно ли эту штуку подвинуть, раздумывает он. — Курить хочешь? Куча стонет, а потом бледное, жалкое, помятое лицо Джинджера предстает перед ним. Он запихивает сигарету ему в рот. Он разглядывает гардероб, перебирая пальцами волосы Джинджера. Почему бы и нет, думает он. — Эй, Джиндж, — начинает он, отбирая у него сигарету. — У тебя как там, уже стоит? Джинджер краснеет, и Тим ухмыляется. Просто потому что я в одной с ним комнате, думает он. — Круто, — говорит он. — Как думаешь, у тебя смазка в сумке есть? — Наверное. Джон, скорее всего, свою туда положил, — отвечает Джинджер. — Что тебе еще ебанутого теперь пришло в голову? Тим перерывает его сумку и действительно находит там смазку Джона. — Тут в двери гардероба встроенное зеркало в полный рост и, кажется, она двигается, а я, если что, весь полон ностальгических чувств. — Блядь, — говорит Джинджер и пытается спрятаться под одеялами, как будто это ему хоть когда-либо помогало. Тим облизывает его придурковатые чувствительные ступни, чтобы выманить его. Оказывается, что дверь с зеркалом действительно двигается, так что немного спустя они сидят лицом друг к другу, Тим — спиной к зеркалу, с пальцами Джинджера в заднице, дыханием Джинджера на шее и тупой херней Джинджера, которой тому непременно надо с ним делиться каждый ебаный раз, в ушах. — Ну как там обстановка? Заметил что-нибудь стоящее? — спрашивает Тим, таращась на член Джинджера. — Черт, — выдыхает Джинджер. — У тебя такая красивая, блядь, спина. О, думает Тим. — У Джона, — говорит он, поглаживая член Джинджера своими бессердечными пальцами. — У Джона красивая спина. Джинджер, кажется, согласен с ним в этом вопросе. Тим забавляется с его членом еще какое-то время. — У тебя красивая спина, — добавляет он, насаживаясь на пальцы Джинджера. Джинджер мягко смеется. — У меня, блядь, бестолковая физиономия, на которую мне из-за тебя пялиться приходится, — отвечает он. Тим ухмыляется. — Боишься? — Да, — признается Джинджер. После этого они смещаются и оба садятся лицом к зеркалу, и Тим взгромождается на охуительный член Джинджера и доверительно сообщает ему, что эта аранжировка действительно навевает кое-какие приятные воспоминания, а Джинджер, кажется, и здесь с ним очень даже согласен. — Блядь, сейчас кончу, — шепчет Джинджер Тиму на ухо. — Неа, — возражает Тим, уставившись в отражении в его тупые глаза, которыми тот уставился на него. — Сначала ты должен сделать со мной что-нибудь возмутительное. Давай. Представь, что ты — это я. Джинджер прерывисто смеется, а потом запихивает четыре пальца Тиму в рот. А ты меня очень неплохо знаешь, думает Тим, и его атомная бомба усмехается вместо него, а он сам начинает издеваться над своим членом, развлекая этим и себя самого, и Джинджера заодно, и сжимается вокруг охуительного, блядь, члена Джинджера через несколько секунд, и Джинджер тоже кончает, кончает ему в дырку, крепко-накрепко зажимая рукой его полную зубов акулью пасть. Потом они курят. — Так, — говорит Тим, запуская пятерню во влажные от пота волосы Джинджера. — Мы однозначно делаем это еще раз, но вместе с Джоном. Они делают это еще раз вместе с Джоном через пару дней, после того, как Тим звонит в отели, осведомляясь о наличии зеркал в полный рост в номерах. Они делают это еще раз, и Джон, без сомнения, тоже переполняется ностальгией, стоя на кровати на четвереньках и бормоча свою чушь про анальное уничтожение, впадая в ступор всякий раз, когда его взгляд упирается в курящую морду Тима в отражении, а Джинджер трахает Джона сзади, потерявшийся в своем лесу, и физиономия у него бестолковая и бледная, с лихорадочными пятнами на щеках, а волосы взлохмаченные, и задирает ему голову, потому что Тим ему так сказал, а сам Тим просто валяется на кровати рядом с ними и время от времени лупит себя по члену, выпуская кольца дыма и переводя взгляд с них возле себя на них в зеркале, и кончает несколько позже, чем целующиеся стонущие придурки, крепко сжимая свой член в кулаке и скаля зубы, когда придурки уже превратились в дымящуюся кучу бескостных конечностей и теперь только улыбаются ему. Еще несколько дней спустя они рассиживаются в баре черт знает где, и Тим наблюдает за тем, как они кормят друг друга арахисом и беспрестанно целуются. — Эй, — заговаривает он. — Как насчет того, чтобы опять повторить эту ерунду с зеркалом, но только в этот раз я буду ебать мерзкую дырку Джинджера, пока он любуется на свои собственные мучения? В ту же секунду рядом с ним разражается припадок. Как же здорово, что после всего этого времени ты все еще хочешь выбежать из комнаты с воплями из-за меня, ты жалкий кальмар с нежными щупальцами, думает Тим, ухмыляясь. — Или, — продолжает он и смотрит на Джона, который выглядит недостаточно шокированным. — Как насчет того, чтобы это сделал Джон? Через неделю они повторяют ерунду с зеркалом, и Тим вместе с Джоном оба вылизывают извращенские ступни Джинджера, чтобы превратить его в кальмарное желе, которое не сможет возражать, и Джинджер усаживается на член Джона и начинает спотыкаться на нем и трепыхаться как флаг на ветру, зависая в воздухе, а Джон полностью охуевает, но все-таки шепчет свою слащавую мантру Джинджеру в уши, для разнообразия добавляя «пиздец какой тугой» к списку восхвалений, и Тим думает я знаю, о чем ты говоришь, и валяется рядом с ними с сигаретой во рту, по необходимости снабжая Джинджера комментариями про дерьмо, и переводит взгляд с беспомощных стонущих придурков возле себя на них в зеркале. Джинджер кончает у Джона на члене со слезами на глазах, и Джон начинает было паниковать, но потом тоже кончает, сжимая Джинджера в объятьях, и после этого оба они валятся на кровать рядом с Тимом и шлепают его заброшенный член своими трясущимися, блядь, руками, потому что Тим заявляет, что он устал делать всю тяжелую работу самостоятельно, и требует проявить хоть немного уважения, так что они лупят его по члену, пока он не кончает, пыхтя, выставляя свою блаженную акулью харю и свои острые зубы напоказ. *** Виртуоз в сияющих доспехах *** — Хочешь глянуть, что мне маленькие гномики принесли? — интересуется Тим, просовывая голову в номер Джинджера. Через три минуты они закидываются кислотой. Через час они лежат на полу и держатся за руки, и пялятся в потолок, оба напрочь заблудившиеся в лесу. — Тим. Блядь, Тим. Просто убей этих карликовых уебков в следующий раз, — выдавливает из себя Джинджер. Через два часа они, наверное, все еще лежат на полу, но кто знает. Тим вот точно не знает. Он что, блядь, выглядит так, будто он знает хоть что-нибудь? Через три часа Тим блюет, и в комнате с ним нет никого, кто мог бы ему помочь. Через пять часов Тим рассказывает Джинджеру все, что он знает о морских созданиях, плавающих вокруг них, и знает он много. Много. Через семь часов Джинджер касается его руки своими дурацкими перепуганными пальцами и задумчиво спрашивает, существуют ли они на самом деле. Через девять часов они все еще думают об этом и трясутся, потные насквозь и задыхающиеся. — Боже мой, — ахает Джон, открывая дверь. — Вы больные уебища. Они сидят на полу лицом друг к другу и держатся за руки, до боли сжимая пальцы, оба белые как мел. Если они, конечно, вообще существуют. — Что вы, блядь, такое проглотили? Мы же сегодня играем. Вы вообще это реально? Последний вопрос оказывается не очень удачным. Джон запихивает им в зубы по сигарете и еще раз подтверждает, что они вполне себе настоящие, и нависает над ними, пока они держатся за руки на полу, совершенно обдолбанные. — За вами, сволочами, нужен надзор. Почему обязательно происходит какая-то жуткая ебанутая хуйня, стоит вам только остаться вдвоем в комнате? Джон тоже ложится на пол рядом с ними. Джон обнимает их. Джон, блядь, их спаситель. Этот концерт хуевый. *** Столь необходимый надзор *** Тот день, когда Джон впервые становится свидетелем их фекальной ебли, оказывается наполнен катастрофами до краев. Не то чтобы, конечно, никто не кончил. Но. Джинджер начинает трястись еще в машине, когда они только на полпути к дому Джона, а когда Тим говорит ему, что он, конечно, кошмарный тип, но ломать его настолько сильно — это все-таки не совсем в его духе, Джинджер настаивает и хныкает, и, блядь, умоляет его, так что вот. Джинджер продолжает трястись и дома у Джона, когда Джон обнимает его и топит его в своей доброте, и применяет свою долбанутую разговорную магию. Джон тащит Тима на кухню и допрашивает его там, как испанская, блядь, инквизиция. Хотел бы я тебе помочь, думает Тим. Когда они возвращаются в комнату, твердо намеренные положить этому всему конец, несмотря на все ебанутые термоядерные порывы Тима, Джинджер просто опустошает их обоих, снова умоляя их и чуть ли не рыдая. — Просто не трогай меня, Джон, ладно? — просит он, и Джон берет стул и садится на него — так далеко от кровати, как это только возможно, и сжимает руки в кулаки. Я был на твоем месте, думает Тим. Хотел бы я тебе помочь. Потом Тим разрушает Джинджера до основания. Разумеется, он это делает. Он ставит Джинджера на четвереньки и растягивает его, используя его же слюну, заставляя его снова и снова облизывать пальцы, которые он вытаскивает из него. Потом он переворачивает его на спину и подталкивает его к краю кровати, так что голова его свисает с нее, и Тим видит только его подрагивающее горло, но Джон внимательно смотрит на его лицо, и таким образом Тим знает, что там на нем написано, и трахает его, широко раздвинув ему ноги и всю дорогу распинаясь про экскременты, и сначала наблюдает за Джоном, а потом переводит взгляд на красивый, дергающийся в ритм толчкам член Джинджера, а в конце просто безотрывно таращится на его беспомощное, подрагивающее горло, потому что ничего другое во всей вселенной его больше не беспокоит, и во рту у него плещется кровь, а в груди гремят взрывы. Джинджер кончает, сжимаясь вокруг него, и рыдает, признаваясь во всех своих грехах, которые на самом деле вовсе не его, а Тима, и всегда именно Тима и были, и смотрит на Джона, который смотрит на него. Тим вздергивает его наверх после этого и держит за волосы, и вытворяет черт знает что со своим членом, пока Джинджер трясется и говорит ему, что любит его, приблизительно четырнадцать миллиардов раз, и Тим до боли сжимает зубы и смотрит на его бестолковую физиономию, и думает, что целующиеся стонущие придурки точно опозорятся, когда придет время избавляться от его тела после того, как он подохнет прямо здесь и сейчас, и что ему уже давно стоило дать им парочку рациональных советов на эту тему. Джон мучается на стуле, шокированный, ноющий и травмированный навсегда или, может быть, до тех пор, пока деменция не коснется своей изящной рукой и его прекрасных черт, и в итоге кусает себя за пальцы до крови, так сильно, что он не может играть целых десять дней и развлекается все это время тем, что сочиняет ебучее музыкальное чудище длиной в семнадцать минут и заставляет Тима играть его вместо него, давая ему ценные указания и издеваясь над ним за его постыдные умения, и торчит дома у Тима и заговаривает о фекалиях всякий раз, когда Джинджер оказывается с ними в одной комнате, умудряясь упоминать дерьмо независимо от того, о чем они там ведут беседу, и Тим думает, что кто же, блядь, знал-то, что он такой изобретательный, пока Джинджер снова не разражается слезами, в который раз услышав слово «шоколад», и не говорит Джону, что он и не знал, что тот такой жестокий. Тогда Тим думает, что теперь между ними троими все точно кончено, и из этой ямы им уже не выбраться, и чувствует себя настолько мертвым, каким еще никогда не чувствовал, хотя случалось такое с ним отнюдь не однократно, и у него полно материала для сравнения, но все-таки ошибается, так как его таланты к предсказанию будущего работают примерно так же хорошо, как и чьи угодно, то есть, вообще говоря, нихуя не работают, потому что ничего между ними оказывается не кончено, потому что после этого он просто опять разрушает Джинджера до основания, и в этот раз никаких катастроф не происходит, в этот раз дела идут просто великолепно, хотя никаких особых различий в физической организации этого процесса нет, и Тим думает, что какое-то древнее колдовство просто обязано оказывать свое влияние на все это, несмотря на то, что ему совершенно не ясно, кто же должен обладать способностями к нему в этот момент. Может быть, все мы трое, думает Тим. Может быть, мы, блядь, три ведьмы на шабаше, думает он и трахает Джинджера на спине, и голова его свисает с кровати, а Тим смотрит на его красивое, сука, обнаженное горло и пиздит об экскрементах всякий раз, когда вынимает чертову ступню Джинджера изо рта, он трахает его до тех пор, пока тот опять не кончает в слезах и не начинает поливать его всей своей тупой любовной чепухой, которой ему просто непременно надо с ним постоянно делиться, а Джон все это время сидит на стуле и трахает себя хуем из открытого космоса, и смотрит на Джинджера, который смотрит на него, и оба они улыбаются и рассказывают друг другу, как же сильно им нравится, когда Тим их ебет. Может быть, мы просто три великолепные, блядь, колдующие говном ведьмы на шабаше, думает Тим, вырубаясь на кровати в дымящейся куче конечностей чуть позже в тот же день. *** Высокая кухня *** — Джиндж, — говорит Тим, заходя на кухню, где Джинджер попивает свой зеленый чай, который Тим постоянно выкидывает, а Джинджер постоянно покупает. — Зацени. Тим вытаскивает две кальмарные тушки из сумки и кладет их на стол перед ним, ухмыляясь как ебаная выжившая из ума акула. — Господи, блядь, боже мой, — ахает Джинджер и роняет чашку. Тим готовит кальмаров с артишоками и чоризо, и Джинджер сидит на стуле рядом с ним и наблюдает за процессом, обнимая себя за плечи, и костяшки пальцев у него белые, а Тим надрезает склизкие штуковины, проводя острым ножом прямо под глазами, и вытаскивает голову и внутренности, а потом и чернильный мешок, и соскабливает кожу, и шинкует своих несчастных жертв более искусно, чем Джон играет на гитаре, и бросает их на сковородку, а затем демонстрирует Джинджеру фантастически выглядящий результат. Они ужинают этими кальмарами, запивая их белым вином, как парочка невыносимо, блядь, интересных старых пердунов. — Это уже совсем какой-то пиздец, — говорит Джинджер, когда с ужином покончено, и они оба стоят у раковины и намывают тарелки как соучастники преступления. И Тим бы сказал ему, что он и понятия не имеет, насколько совсем это какой-то пиздец, но это было бы неправдой, потому что к тому моменту Джинджер очень даже хорошо представляет себе, что именно такое происходит между ними двоими. *** Пиф-паф! *** — Так. Нет. Нет. Я вас обоих больше всего на свете люблю пытать и все такое, но этой хуйне должен прийти конец. Я больше не могу заниматься этой провоцирующей дефицит инсулина ерундой, понятно? Я просто не могу. Мы можем сходить куда-нибудь в нормальное место? — вопрошает Тим однажды. — Почему мы всегда тащимся сидеть на последнем ряду в кинотеатре и смотреть романтические, блядь, комедии или жрать ебучее мороженое в кафе, которые померещились психически неустойчивым подросткам в их влажных мечтах? Джинджер вздыхает. Джон вздыхает. — И куда бы ты хотел пойти? — спрашивает Джон. Тим выдыхает дым. — Не знаю. В тир? В следующий момент народные массы поднимают кровавую революцию. — Знаешь, Джон, въебать мне коленом в нос, чтобы показать свою нетерпимость к насилию и ко всему, что его символизирует, это не очень-то логичный поступок, — сообщает Тим Джону по телефону на другой день. Джон бросает трубку, а Джинджер плетется вслед за Тимом на стрельбище, потому что он совсем не умеет отказывать. Они с Джинджером ходят на стрельбище еще четыре или пять раз, и Джинджер позорится там как полный придурок, а Тим заливается хохотом и развлекается на полную катушку, скорее благодаря этой кальмарной стыдобище, чем из-за того, что ему самому удается пострелять по всяким штукам из пистолетов. Потом они оба соглашаются, что одного незаменимого элемента все-таки не хватает, и после того, как Тим врет, мошенничает и ворует, чтобы достичь желаемой цели, пока Джинджер просто мнется рядом с ним, причастный к его преступлениям, Джон наконец-то тоже плетется с ними в тир, и Тим чувствует запах крови и ухмыляется. Однако когда они добираются до места назначения, проходит, может быть, всего лишь десять минут, прежде чем Тим поворачивается к Джинджеру с абсолютно отвисшей челюстью и совершенно искренне просит его взять его за руки и держать покрепче, потому что иначе он прямо там упадет на колени и начнет отсасывать этому невыносимо прекрасному мужчине в губной помаде, возмутительных солнечных очках и меховой, блядь, шубе, чтобы все вокруг узнали, как беззаветно он ему поклоняется, потому что Джон палит по всяким штукам из пистолетов и ни разу не промахивается. Джинджер выполняет его просьбу, так что Тим отсасывает Джону уже в машине, прямо средь бела дня, выбежав из тира в такой спешке, что кто-нибудь определенно должен был подумать, что там случился массовый расстрел, и Джон с силой давит ему на затылок своей сердитой рукой, а Джинджер бьется в своем ебаном припадке на заднем сиденье. *** Волшебная морская дева *** В первый раз Джинджер сидит у него на члене во время тура. Случается это не только во время тура, но и ближе к его концу, и они оба чувствуют себя как что-то выкопанное из земли усатыми британскими археологами из девятнадцатого века, так что условия для таких упражнений отнюдь не идеальные. Они валяются голые на кровати в номере Джинджера, сначала просто обнимаясь, и Джинджер что-то рассказывает Тиму, а Тим не обращает внимания на его истории и вместо этого забавляется с его членом. Потом Джинджер начинает ерзать и вертеться, так что Тим садится прямо и интересуется в чем дело. — Можешь меня трахнуть? — выдавливает из себя Джинджер после того, как они выкуривают по две сигареты каждый, сидя бок о бок, Джинджер просто жалкий с ног до головы, а Тим — таращась на его член, которого ему никогда не хватает. — О, — говорит Тим. — А это срочно? И это довольно-таки странная фраза согласно стандартам Тима, но они находятся еще на том несчастном этапе, на котором Джинджер начинает дергаться чуть ли не каждый раз, когда Тим хотя бы пытается прикоснуться к его дырке, если только он не изводит его настолько, что тот превращается в кучу беспомощного студня, перед тем как дотронуться до нее. Они находятся еще на том этапе, когда иногда они просто сидят на кровати в комнате, насквозь пропахшей стыдом, Джинджер — с белым как мел лицом и полный чувства вины, а Тим — в мыслях о том, что он для этого всего очень плохо приспособлен, что он абсолютно не знает, что следует сделать, чтобы прекратить эти ебучие совершенно не возбуждающие страдания. А еще это случается во время тура, и оба они — просто исторические артефакты. — Блядь, — отвечает Джинджер. — Не знаю. Я все время об этом думаю. Давай мы уже просто сделаем это и все? Может быть, тогда я, сука, наконец успокоюсь. Ладно? Я, блядь, себя ненавижу уже просто. После такого поворота Тим совсем не хочет продолжать этот разговор, поэтому он соглашается и клянется сам себе, что в этот раз будет вести себя прилично, что хотя бы в этот раз он просто образцово, блядь, будет себя вести. Он сдерживает свой обет ровно до того момента, как Джинджер все-таки оказывается у него на члене. Тогда, разумеется, ему сносит башку термоядерным взрывом от одного только вида, и он как обычно творит свои поганые, возмутительные, непростительные вещи. Но сначала он разрешает Джинджеру целовать себя столько раз, сколько тот пожелает. Он гладит его по плечам омерзительно нежными движениями. Он сосет его член, которого ему никогда не хватает, не чтобы Джинджер кончил, а чтобы он расслабился. Он внимает мольбам Джинджера и соглашается на то, что Джинджер будет сидеть сверху, потому что таким образом Тим не сможет увидеть его ебаную дырку и его ебаное дерьмо в ней, Тим соглашается, хотя на самом деле ему хочется сказать Джинджеру, что микроскопа у него при себе нет, а даже если бы и был, он в любом случае не стал бы заниматься хуевыми научными исследованиями. Тим соглашается на то, что Джинджер будет сидеть сверху, несмотря на то, что он не знает более неудобной позы для первого раза, если, конечно, не взять своей целью причинять боль намеренно, и Джинджер растягивает сам себя, предпринимая бесчисленные провальные попытки, и не подпускает Тима и его щедрую, блядь, руку помощи даже близко к своей заднице. Тим ведет себя прилично все это время. Тим проявляет невероятное терпение. Тим, сука, святой. Потом его член оказывается в дырке Джинджера, и Джинджер сидит на нем сверху, и все мышцы у него напряжены, лицо потное и красное, а рот распахнут так широко, будто у него там застряла невидимая лампочка, а его дырка невыносимо горячая и невозможно тесная, и Тим смотрит на него и чувствует себя так, будто на него снизошло благословение, и благодарит свой переполненный мочевой пузырь и тот камень, который он пинал ботинком, и неосторожно захлопнутую дверь автобуса, а плутоний в его груди уже вовсю готовится разорвать его на части. — Боже, блядь, мой, — говорит Джинджер, приподнимая бедра. — Тим. Господи, Тим. Джинджер снова двигается, на этот раз насаживаясь на него, и Тим думает, что он сейчас просто упадет в бочку, полную блаженства, но тут Джинджер смотрит вниз, на секунду отворачиваясь, и Тим замечает, как ебаная мысль приходит ему в голову, и его лицо крошится в мозаику, которая так хорошо знакома Тиму и так сильно ненавистна ему, в мозаику, которую он хочет уничтожить всем своим ядерным реактором, что бьется у него в груди вместо сердца. Он знает, что случится дальше. Джинджер переводит взгляд на него, и лицо его — просто белая, окаменевшая, неподвижная маска стыда и проклятой ненависти к себе. — Прости, — говорит он и начинает заваливаться набок. — Прости, я не могу. Блядь, я омерзителен. И тогда Тим хватает его за локти, приподнимаясь на кровати, напрягая мышцы пресса, крепко сжимая пальцы вокруг его рук, и Джинджер неловко соскальзывает вниз по его члену, насаживаясь до упора и вздрагивая всем телом. И тогда Тим начинает говорить. — Ну-ка покажи мне, на что ты годен, — приказывает он. — Выеби свою грязную дерьмовую жопу хорошенько и кончи у меня на члене. И тогда он вздергивает его вверх. И тогда он толкает его вниз. Джинджер шокированно ахает, и голова его качается в такт толчкам Тима, и он стонет и начинает бесконтрольно трястись. — Боже мой, Тим, — говорит он. — Что ты, блядь— — Шевелись, — говорит Тим, удерживая его на месте и насаживая его на свой член. — Выеби свое говно моим хуем. Он не перестает говорить и не перестает толкать Джинджера, который действительно начинает двигаться или скорее развеваться как флаг на ветру, зависая в воздухе и вскрикивая от ужаса, потрясенный настолько, будто ему вмазали по лицу четырнадцать миллиардов раз или даже больше того, потому что случалось между ними и это, и Тим вполне может сравнить, и он не затыкается до тех пор, пока Джинджер не кончает, сжимаясь вокруг его члена, натянутый на него своей горячей, пульсирующей дыркой, и говорить ему приходится совсем не долго по какой угодно системе летосчисления. Тим падает на кровать, пока Джинджер еще извивается в судорогах на его члене, и крепко обнимает его, обхватывая его спину руками, и трахает его, ничуть не сдерживаясь, еще несколько секунд, и кончает в него, кончает кипятком и рассыпаясь на мелкие части под силой взрыва. Тим прижимает его к себе после этого, и Джинджер лежит на нем и содрогается каждые пять секунд, тяжеленный и разрушенный до основания. — Что ты, блядь, такое сейчас со мной сделал? — шепчет он Тиму на ухо между своими пароксизмами. Ровно то единственное, что я вообще умею, думает Тим. — Заткнись, — говорит Тим. — Мы теперь постоянно так будем ебаться, понял? *** Утерянное сокровище *** Тим носится по дому, натянув на морду трусы Джона, который тот как-то умудрился забыть у него, и думает, что не сможет вынести больше ни секунды этой ебаной вони и что ему надо немедленно съебаться отсюда. Но он не может. С канализацией в его доме происходит какая-то странная хуйня, и хуйню эту теперь будет устранять путем просто безбожных разрушений бригада потных и седых пожилых мужиков с бородами и толстыми пальцами, и займет это неделю или, может быть, даже две, потому что, оказывается, у всех них, прямо-таки у каждого, очень увлекательная и невероятно интересная жизнь, от которой они никак не могут надолго отвлекаться, и теперь Тиму приходится убирать все подряд с глаз долой, убирать всякие любопытные вещички, чтобы их никто ненароком не стал трогать, даже если это маловероятно, что на них кто-нибудь хотя бы посмотрит, а потом ему придется тащить свою жалкую задницу к Джону, потому что Джинджер куда-то укатил на десять дней, а ключей от его дома ни у кого нет, потому что в его доме никто не живет, и торчать там у Джона и слушать его невыносимые гитарные запилы целую неделю или, может быть, даже две. Его ебучий дом весь воняет. Его ебучий дом так сильно воняет ебучим говном, что Тим думает, что блевать он теперь будет каждую секунду до конца своей жизни, пока его в гроб не положат — и, может быть, и после этого. Давно потерянный хуй из открытого космоса он находит в коробке, которая черт знает сколько пылилась возле ванной. Ого, думает он и стаскивает с него грязный носок Джинджера. Он скачет на космическом хуе прямо посреди своего пропахшего дерьмом дома, и задница у него от этого болит, потому что кто этот занудный придурок, который всегда наносит достаточно смазки, прямо вот покажите мне этого единственного самого благоразумного человека на планете, думает Тим, и трусы Джона так и остаются натянутыми поверх его блаженного лица, но уже по совсем другой причине. Он скачет на проклятом космическом хуе, пока не кончает под себя как долбанутый, вспоминая каждый ебаный раз, когда он трахался с любым из парочки бестолковых целующихся стонущих придурков, а потом скачет на нем еще немного, наперекор всему, сочиняя сценарии для ебли на будущее. Потом он вырубается прямо на полу своего пропахшего дерьмом дома. Он просыпается от телефонного звонка. — Тим, где тебя черти носят? — слышит он голос Джона в трубке. — Ты у меня еще два часа назад должен был быть. Что-то случилось, что ли? Вокруг Тима несет ебаным говном. Ебаный космический хуй валяется у него промеж ног. Его ебаная задница саднит самым что ни на есть прекрасным образом. — Неа, — отвечает он. — Все просто отлично. Кстати, помнишь тот безумный хуй, который мы в Берлине купили? — Который потом потерялся? — Ага, тот самый. Так вот, знаешь… Я его нашел. Хохот Джона, который раздается в трубке в следующую секунду, звучит лучше, чем любое музыкальное произведение, которое он когда-либо слышал. — Ты больной уебок. Чем ты там занимался? Тим тоже смеется. — Будто ты не знаешь, чем я тут занимался. Давай, заедь за мной, и я еще раз этим займусь, ладно? *** Успешный запуск *** Тим стучит в дверь, насвистывая себе под нос, и сигарета свисает у него с губы, а ядерная боеголовка у него в груди ухмыляется вместо него, потому что его собственный рот чересчур занят. Джон открывает дверь и впускает его в дом. Джон сначала просто таращится на веревку, пытаясь сообразить что к чему, как безмозглый виртуоз с памятью золотой рыбки. До него, впрочем, доходит, когда они проходят в комнату, и Джинджер поднимает голову и тут же краснеет как свекла. — Эй, ты же мне сказал, что сожжешь ее, — говорит Джон и пихает его локтем. — Ага, а Джиндж мне сказал, что я могу его связать. Как ты думаешь, что я выбрал? — отвечает Тим, сбрасывая веревку на пол. Джинджер начинает биться в припадке на диване. Но в таком, не особенно сильном припадке, если сравнивать с теми, которые с ним случались раньше, потому что кое-что, блядь, изменилось и, может быть, Джинджер даже привыкает постепенно к тому, что над ним постоянно измываются. — Готовься. Раздевайся. Вытаскивай свой охуительный член, — говорит ему Тим, делая глубокую затяжку и бросая окурок в пепельницу. — Мы сейчас тебя так свяжем, что ты, кроме как хныкать, больше ничего не сможешь. Он просто не умеет вести себя иначе. Он просто не умеет не давить. Его не за этим послали на эту планету. — Нам что-нибудь еще нужно? Как мы его трахаем? — интересуется Джон, весь на взводе, прямо как перед концертом. — Черт вас побери, — восклицает Джинджер, раздеваясь. — Я с вами, если что, в одной комнате. Вы больные уебища. — Стул. Мы трахаем его на стуле, — отзывается Тим и скалит зубы. — И да, я в курсе, что твоя жалкая жопа здесь с нами. Мы именно ради нее тут все и собрались. Джон приносит стул, и Тим разбирается с веревкой, как было показано на фотографиях. Он подманивает Джинджера к себе пальцем, ухмыляясь, а Джон стоит рядом с ним и хихикает. — Садись, — говорит он. Джинджер садится, вздрагивает и закрывает глаза. — Что, уже стоит? — спрашивает Тим со смешком. — Этот твой охуенный, черт возьми, член. Джон продолжает хихикать. — Так, теперь чтобы никто меня не отвлекал. Я тут проебов не хочу. Джон, снимай уже свои блядские шмотки. Тим привязывает Джинджера к стулу, обматывая его веревкой как баварскую колбаску размером с человека, только такую, которой очень неудобно. — Не слишком туго? — уточняет он, закуривая и любуясь результатами своего труда. — Блядь. Немного туго, да. Немного слишком туго, — неохотно делится с ним Джинджер, наклоняя голову набок. — Ну и отлично, — говорит Тим. — Пока мы не начали — сигарету хочешь? Или, может, у тебя есть еще какие-нибудь последние желания? — Черт, — смеется Джон, сидя на полу рядом с ними. — Ты такой ужасный, что это как какое-то искусство просто. — Иди нахуй, — отвечает Джинджер. — Давай сюда свою ебаную сигарету. Тим стоит возле Джинджера, придерживая ему голову, перебирая пальцами его волосы, и они выкуривают одну сигарету на двоих, и Тим обводит губы Джинджера пальцем по кругу всякий раз, когда наступает его очередь делать затяжку. Джинджер ноет и стремительно теряет способность соображать. Джон сидит на полу и пялится на охуительный член Джинджера так, будто у него там не член, а священный индуистский лингам, который положено украшать цветами и восхвалять, а сам Джон — просто чрезвычайно набожный монах. И, может быть, так оно и есть. — Вот, именно такую степень вовлеченности в процесс я требую от своих партнеров, тебе ясно, Джон? — усмехается Тим, пока его пальцы путешествуют по мягким губам Джинджера. — Бешеный, сука, стояк, просто потому, что я в одной с ними комнате. — Отъебись, — фыркает Джон и заливается смехом. Джинджер стонет и вздрагивает на стуле, горячий, связанный, ноющий. Податливый, блядь, студень. Податливый кальмарный студень, из-за которого Тим точно однажды целиком и полностью закончится. — Так, — заговаривает Тим. — Слушаем сюда. Сейчас будет важное объявление. Вот что тут дальше произойдет. Я буду мучиться на полу, где мне самое место за то, что я придумал всю эту ебанутую диспозицию. Я буду мучиться на полу, а мой поганый злой член будет истекать смазкой у меня в штанах, заброшенный и несчастный, а я сам буду вылизывать Джинджеру его идиотские извращенские чувствительные, блядь, ступни. Джон. Ты будешь трахать Джинджера в рот, ладно? Можешь заодно его губы потрогать. Для меня. Можешь еще и его ебаные соски, которые вы от меня прятали, потрогать. Поизводи его хорошенько. Договорились, Джон? Я на тебя рассчитываю. Джинджер. Джинджер. Блядь, Джинджер. Ты тупой кальмар с придурью. Ты и сам все знаешь. Страдай. Корчись на сковородке. Задыхайся. Обкончайся кипятком. Развались на части. Рассыпься в пыль. — Так, — повторяет Тим, проинспектировав их лица. — Никаких возражений? Нет? Вот и хорошо. Тогда давайте уже начинать. *** Ритм-секция *** — Разрази меня гром! Рози! Рози, ты ли это? Подойди же ближе, — восклицает Тим. — Позволь мне поклониться тебе. Позволь мне лобызать твой подтянутый живот с кубиками, хвала ему на веки вечные. Рози. Подойди же ко мне. Он падает на колени, не обращая внимания на дурацких целующихся стонущих придурков, которые, без всяких сомнений, просто охуевают у него за спиной. И, конечно же, Рози подходит к нему, и он кланяется ей. — Так, — говорит он, поднимаясь на ноги через минуту и поворачиваясь к Джону и Джинджеру. — Вы непочтительные ублюдки. Это Рози, — он указывает на нее рукой. — Рози. Это мои позорные коллеги. Прости им их оскорбительное поведение, ибо не ведают они, что творят. Умоляю тебя. — Да заткнись ты уже, — говорит Рози, отталкивает его и пожимает руку Джинджеру. — Рози. Я старая подруга Тима. Очень здорово с вами познакомиться. Я никакая не богиня, ничего такого. Просто у Тима не все в порядке с головой. А эти двое очень даже в курсе, думает Тим, ухмыляясь. — Ладно, — добавляет он немного спустя. — Если со всеми формальностями наконец покончено, пойдемте уже пихать себе всякие интересные штуки в рот. Час спустя они все вчетвером рассиживаются в баре, и Рози виснет на Джоне, а Джон виснет на Рози, и они показывают друг другу свои татуировки и хвастаются, и Джон заплетает Рози косички, копаясь пальцами в ее возмутительной черной гриве и хихикая, а Рози выпускает кольца дыма ему в лицо, а Тим сидит на диванчике, развалившись и широко расставив ноги, поглядывая на плечи Рози и на ее перекатывающиеся под кожей мышцы, а его разутая ступня отплясывает народные танцы на члене Джинджера, а сам Джинджер сидит на противоположном конце стола, и лицо у него бледное с лихорадочными пятнами на щеках, и он задает Рози свои вежливые вопросы о ее биографии и улыбается как современная интерпретация ебаной Моны Лизы, только такой, у которой в штанах хуй вскочил до небес. — Черт, твой друг такой милый, — говорит Рози, придвигаясь ближе к нему, вся твердая как скала, и закидывает руку ему на плечо, после того, как Джон уводит Джинджера к барной стойке, чтобы тот купил ему арахиса. Тим отпускает смешок, оглядываясь на них. Ебаный Джон в ебаных перьях. Джинджер с его охуенным членом. — А я-то думал, что ты предпочитаешь шлепать дамочек, — отзывается он, закуривая. — Хм. Сколько мы там с тобой не виделись? Я давно решила, что немного бисексуальности никому не повредит. Тим хохочет. — Умница, — замечает он. Рози тоже оглядывается на парочку целующихся стонущих придурков. — Его бы я еще как отшлепала. Тим снова заливается смехом. Ебаный Джон и его бесконечные блестки. — Охренительные руки. Ты сказал, что он на пианино играл в свинговом квартете, когда вы в Берлине были? О. О, думает Тим и даже немного выпрямляется. Охуеть. — Блядь, Рози, — говорит он. — Я думал, ты про Джона говоришь. Она фыркает, выдыхая дым. — Ага, сейчас. Нет уж. То есть, классные татуировки и все такое, и стиль у него, конечно, потрясный. Но. Я предпочитаю более скромных ребят. Таких робких. Знаешь, как органическая редька. Тим сползает еще ниже, чем сидел до этого, и ржет в голос, запрокинув голову, и его ядерная бомба хохочет вместе с ним. — Слушай, ну если тебе Джинджера надо, то можешь взять, — заявляет он и ухмыляется ей. — Но только в моем присутствии, разумеется. — О, — удивляется Рози. — Ты серьезно? Ах ты говнюк. Тим, ты очень, очень плохо себя вел. — Она тыкает его своим железным кулаком. — Ну что я могу сказать? — усмехается он в ответ. — Помнишь те просто исключительные завтраки, которые я готовил для тебя и твоих дам? — Конечно. А причем тут они? Вот уж действительно — причем, думает Тим. — Ну так вот он — это самое и есть. Завтрак. — Что ж, Ваше Высокопреосвященство, — говорит Тим, стоя вместе с Рози перед дверью номера Джинджера на следующий день. — Я его спросил, и что ты его непременно отшлепаешь, я тебе обещать не могу, но я, как ты знаешь, играю на басу, а он на барабанах, так что можешь быть уверена, что кое-какие ноты мы все-таки отлупим. *** Предательство налицо *** — Какого хуя, Джон, — выплевывает Тим, стоя в дверях и загораживая Джону проход. — Я тут, блядь, сижу, значит, жду тебя как принцесса в высокой башне невыносимой сексуальной фрустрации, а ты возвращаешься ко мне вот с этим? — Отвали, — говорит Джон и бьет его по руке. — Отвали и дай мне пройти. — В чем дело? — спрашивает Джинджер, выглядывая наружу через плечо Тима. — В этой вот непотребной мерзости. Ты только посмотри на нее. Джинджер. Посмотри на нее и скажи, что это не гнусный монстр-лицехват. — Блядь, Тим, — раздраженно говорит Джон. — Это всего лишь борода. Дай уже пройти. — Блядь, Тим, — говорит Джинджер. — Дай ему пройти. Это, блядь, всего лишь борода. Привет, Джон. Тима заталкивают в дом совместными усилиями четырех рук и других, более крепких частей тела, и эти пять минут его жизни не внушают ему никакой гордости. Ублюдки имеют наглость начать обжиматься прямо на его диване, и Джинджер вдобавок целует Джона и эту его безобразную волосатую пизду на подбородке. — Чувак, — говорит Тим, нависая над ними. — Я не шучу. Что ты, блядь, сделал со своим прекрасным лицом? — Спасибо, — говорит Джон. — Ты тоже красавчик. А это моя борода. — Сбрей эту дрянь нахуй. Джон смеется. — Тим. Прекрати с ним так разговаривать. Это просто борода. — Она омерзительная. Я ее всем сердцем ненавижу. Я с ней насмерть буду биться. — Эй, — говорит Джинджер и дотрагивается до его руки. — Перестань. Ничего такого омерзительного в бороде нет. У меня когда-то была борода. Я даже пару раз думал, не стоит ли опять ее отрастить. Тим переводит взгляд на него. — Пиздец. И ты тоже. Нет. Блядь, только не это. — Ладно, — говорит Джинджер. — Не бесись. Мне все равно. Не буду я никакой бороды растить, если ты не хочешь. Просто оставь Джона в покое. Пусть он носит свою бороду сколько ему угодно. Тим уходит на кухню, чтобы выкурить сигарету, и возвращается после того, как выкуривает четыре. — Джон, — начинает он опять. Джон сидит на его собственном, блядь, диване и поднимает голову, а Джинджер торчит рядом с ним, и ладонь у него полна арахиса. — Блядь, я тебя умоляю. Сбрей ее нахуй. Отрасти ее когда-нибудь потом, позже. Только не сейчас. Я имею в виду, конечно, ты имеешь полное право и все такое. Но давай не сейчас. Давай когда-нибудь потом. Знаешь, когда я стану старым и бесполезным. Когда я себе заработаю эректильную, блядь, дисфункцию. Пожалуйста. — Отъебись, — говорит Джон. — Блядь, ладно. Тогда я пойду и выколю свои ебаные глаза. Тогда я до конца жизни будут носить повязку на все лицо. Я на тебя никогда больше смотреть не буду. Каким-то образом получается, что единственное, что слышит Джон из его тирады, оказываются слова про повязку, так что до тех пор, пока безобразный монстр не исчезает неделю спустя, скошенный с лица Джона услужливой рукой Джинджера с полного согласия всех принимавших участие сторон, бестолковые стонущие целующиеся придурки каждый день развлекаются тем, что ебут Тима с нелепым блестящим шарфом Джона, завязанным поверх его глаз. И это, конечно, не совсем идеальный расклад, но по крайней мере он извлекает хоть что-нибудь полезное из этой ужасной, отчаянной, мучительной, блядь, ситуации, решает Тим в итоге. *** Без шуток и прочей мерзости *** Удивительно, но происходит это дома у Джинджера. У Джинджера. Как будто Джинджер, на самом деле сидящий у себя дома, это не самая настоящая сингулярность, случающаяся приблизительно один раз в четырнадцать миллиардов лет. Но он и правда у себя дома. Он наводит порядок у себя дома, потому что пауки ушли в отрыв и начали разукрашивать окна декадентскими картинами, так что его соседи разволновались. Тим бездумно копается в вещах Джона, трогая все подряд, и ждет возвращения Джона из ванной, чтобы поцеловать его на прощание. Блядь, я теперь целую людей на прощание, думает Тим. Какой позор, думает он. Тут маленькие гномики применяют свои чары и одаривают его любопытной штуковиной, которую он уже когда-то держал в руках. Когда Джон наконец выплывает из ванной, он тоже пожимает плечами, хихикая, и разрешает Тиму забрать ее. Так что Тим едет к Джинджеру, предвкушая кровопролитие. — Хватит уже жрать мою морду, — говорит Тим, отпихивая Джинджера в сторону, и заходит в дом. В словно по мановению волшебной палочки вычищенный до блеска дом Джинджера. — Ого, ничего себе ты молодец, — говорит он, стоя посреди комнаты и оглядываясь по сторонам, а потом переключается на тему, которая на самом деле у него сейчас на уме. — Эй, Джиндж. У тебя случайно нет твоих партий в Мэнсоновских песнях на компьютере? В смысле, только твоих барабанов отдельно, чтобы он там своим мерзким голосом не хрипел. Джинджер пожимает плечами. — Какие-то должны быть. — Хорошо. Найди мне парочку. Найди мне самую медленную, какая только есть. — Зачем? — Просто найди, ладно? Но только реально медленную. Джинджер включает свой компьютер и начинает щелкать по папкам. — Хм. Man That You Fear тебя устроит? Тиму приходится приложить немало усилий, чтобы подавить полную зубов акулью усмешку, которая тут же начинает формироваться на его лице, потому что он хочет устроить Джинджеру сюрприз, а не испортить все за три секунды до начала. Но черт побери, думает он. Человек, которого ты боишься. Вот уж действительно. — Еще как устроит, — отвечает он. — Можешь ее на повтор поставить? — Конечно. Медленный барабанный ритм наполняет комнату, и Тим несколько раз качает головой под него. В самый раз, думает он. — Так в чем дело? В смысле, сегодня точно не день восхваления моих талантов ударника, так что… — выжидающе смотрит на него Джинджер. Какой, однако, сообразительный кальмар, думает Тим, подходит к нему и запихивает свой подарочек ему в руку. — Это что за хуйня? — спрашивает Джинджер, и Тим чувствует, как сбивчиво двигается его рука под его пальцами. — Это подарок к случаю, — поясняет Тим, еще раз оглядывая исключительно чистую комнату. — Праздничная Анальная Пробка, которую я увел у Джона. Которая будет торчать в твоей гнусной полной говна дырке, пока я на твоем хуе скачу. А музыка для того, чтобы я слишком сильно не увлекался. Сегодня день неторопливых пыток. Тут дурацкая перепуганная рука Джинджера начинает дрожать под его бессердечными пальцами, и Тим переполняется термоядерной радостью, которую он ни за что не сможет описать. Происходят и другие чудеса местного значения. — Серьезно? Вот так просто? Это все, что тебе было нужно? Я освобожден со своей идиотской фекальной службы? Сегодня, блядь, благословенный день, — произносит Тим, опускаясь на член Джинджера. — Блядь, и член у тебя тоже благословенный. Джинджер издает влажный стон, прижимаясь к Тиму, и рука его скользит по его спине. — Черт. Не знаю. Просто ты сказал, что это пробка. И мне теперь кажется, что все мое… ну, знаешь. Что все оно заперто внутри и не вылезет наружу, — объясняет Джинджер и смеется над своими собственными словами. — Господи, какой ты все-таки ебанутый, — говорит Тим и на пробу покачивает бедрами. — Ладно, хватит пиздеть. И слезь с меня. Сядь, блядь, прямо. Руки на матрас. Акулам нужна свобода передвижения. Впрочем, получается так, что оба они в итоге продолжают пиздеть, и в любом другом случае Тим выдвинул бы, блядь, парочку возражений по этому поводу, но в этот раз все складывается так, будто Праздничная Анальная Пробка Джона принесла с собой немного придурочной разговорной магии Джона, и поэтому беседа их выходит просто охуенной. Потому что Джинджер смирно сидит на кровати, вжимая руки в матрас и задрав свою бестолковую задыхающуюся физиономию, и таращится на Тима, и стоны срываются с его ебучих мягких и влажных губ, которые он с такой готовностью по первому требованию подставляет под разносящие все на своем пути пальцы Тима, а сам он повествует Тиму о том, как сильно ему нравится торжественная пробка, торчащая у него в дырке. Потому что потом Тим окатывает член Джинджера, торчащий в дырке у него самого, хвалебными песнями, сплошняком набитыми аллюзиями на все священные фаллические символы, какие ему только знакомы. Потому что после этого они сравнивают свои приятные, сука, анальные ощущения, которые переживают их растянутые, блядь, анальные отверстия, ерзающие на их ебаных стержнях, и Тим упоенно слушает, как Джинджер рассказывает ему о своей скользкой, тугой и аппетитной заднице, и не кончает прямо там и прямо тогда только благодаря невероятным барабанным талантам Джинджера, прилагая невообразимые волевые усилия и двигаясь в такт мелодии. Джинджер же не кончает прямо там и прямо тогда потому, что Тим заявляет ему, что кончать ему пока нельзя, а Джинджер совсем не умеет отказывать. Вместо этого они кончают один за другим чуть позже, залепив друг другу несколько раз по лицу, потому что день этот действительно благословенный. И, как будто всего остального было мало, еще несколько минут спустя, когда они уже просто лежат на кровати, раскаленные и тяжеленные, и анальная пробка все еще торчит в дымящейся дырке Джинджера, а дырка Тима все еще наполнена его высокотемпературным белковым киселем, Джинджер говорит, что хочет ему кое-что сказать, и Тим скрепя сердце готовится к очередному признанию в любви, но нет, дело вообще не в этом. — Иди нахуй, — мягко смеется под ним Джинджер. — Нет, я кое-что другое хочу тебе сказать. Я просто, знаешь, кое о чем еще подумал, пока мы трахались. — Вот теперь я заинтригован, — говорит Тим. Джинджер облизывает свои ебаные мягкие и влажные губы. — Я… Можно я тебе на ухо скажу? — спрашивает он как скромная морская дева с анальной пробкой в заднице. Тим фыркает. — Ну давай. И тогда Джинджер выдыхает горячо и влажно ему в ухо и шепчет туда же срывающимся голосом, и просит его о внеочередной поставке отвратительной мерзости, которой у Тима всегда более чем достаточно на складе. — Джинджер, — отвечает Тим, когда Джинджер затыкается и просто дышит ему в шею. — Ты реально один в своем роде. Конечно, можно. Ты еще спрашиваешь. *** Идеи для творческого вдохновения *** Тим дожидается, пока целующиеся стонущие придурки не вырубятся на его кровати, а потом тихонько встает, передвигаясь бесшумно, как охотящаяся акула, хватает мобильник и уходит на кухню, и плотно закрывает за собой дверь. Он закуривает, делает глубокую затяжку и набирает номер. — Ебаный пиздец, — слышит он хриплый голос Брайана в трубке. — Ты вообще знаешь, сколько сейчас времени? Вонючий ты шведский мудак. Тим выпускает кольцо дыма. — Брайан. Брайан. Просыпайся. У меня тут новости. Доставай, блядь, ручку. Нам надо немедленно что-нибудь написать, Брайан. Нам надо прямо сейчас написать какой-нибудь лирической хуйни. Брайан, меня связали. *** Дурная акула *** — Конечно, — говорит Тим, и это не самый рассудительный момент в его жизни. — Конечно, я их хочу. В мой рот любой дури дорога открыта. Пого ржет как гиена и трясется под ритм музыки рядом с ним в клубе. Потому что все они ошибаются. Потому что они никогда ничему не учатся. — Ты белобрысый ублюдок, — говорит он и запихивает таблетки Тиму в пасть своей омерзительной рукой, и Тим даже никак на это не реагирует — ни по морде ему не врезает, ни блевать не начинает прямо там же — потому что он нажрался текилой именно до такого безрассудства. — Жри. Тим проглатывает таблетки, и они продолжаются трястись под ритм музыки. Какое-то время спустя Тим трясется уже не под ритм музыки, а на ебаной земле — трясется и блюет кровью, а Пого даже не ржет над ним, потому что Пого рядом с ним нет. Блядь, думает он. Я тут сейчас буду жить быстро и умирать молодым. Блядь, думает он. Я ведь мог бы подохнуть в какой-нибудь другой день. В какой-нибудь день получше. И на тот момент он еще не пережил большую часть тех славных часов, из-за которых он точно когда-нибудь целиком и полностью закончится, но все-таки ему есть из чего выбирать, и все те опции, которые приходят ему в голову, в любом случае приятнее, чем подохнуть на ебаной земле, чем трястись на ней в холодном поту, мучаясь от совершенно не возбуждающей боли, разрывающей его желудок напополам. Блядь, думает он. Я мог бы вместо этого сдохнуть на члене Джинджера. Блядь, думает он. Я мог бы вместо этого сдохнуть на членах Джона и Джинджера одновременно. Блядь, думает он. Почему же я тогда-то не сдох? Он умудряется вытащить телефон из кармана между приступами судорог. Он звонит Джону. Он звонит Джону, потому что Джон, скорее всего, до сих пор сидит на диване и дрочит свою гитару, а Джинджер давно дрыхнет в кровати у Тима дома, без трусов и в задравшейся алкоголичке. Он звонит Джону, потому что даже если бы все было наоборот, звонить Джинджеру он бы в любом случае не стал. Не после того, что он сделал с ним во время прошлого тура. Не после этого. — Чего тебе надо? Я играю, — отвечает ему сердитый голос Джона. Разумеется, ты играешь, думает Тим и улыбается про себя. Потом, когда он пытается объяснить ситуацию Джону, у него нихуя не получается, и он просто корчится на ебаной земле в течение четырнадцати миллиардов мучительных лет. — Тим, что это, блядь, такое сейчас было? — спрашивает его Джон, и голос его теперь звучит совсем иначе. — Блядь, — выплевывает Тим. — Мне нужна твоя помощь. Я тут, кажется, реально умираю нахуй. Моим, блядь, настоящим телом. После этого опять приходит черед мучений. — Блядь, Тим, что вообще происходит? — кричит Джон в трубку. — Я был в клубе с Пого, — поспешно объясняет Тим, потому что он знает, что случится потом — и очень скоро. — Я нажрался таблеток. Не знаю каких. Я блюю кровью на земле. Его ужасный гость опять навещает его. — Пиздец. Так. Ты где? — спрашивает Джон, когда к Тиму возвращается способность дышать. — На земле, блядь. Возле помойки. Как раз там, где тебе самое место, тупой ты говнюк, думает Тим. — Блядь, Тим. В какой части города? В каком клубе ты был? — Я, блядь, не знаю. В той части, где клубы есть. В синем испанском клубе. — В синем испанском клубе? Ты вообще, блядь, сейчас серьезно? Тим опять погружается в страдания и скребет пальцами по асфальту. — Блядь, Джон. Я в жопу нажрался. Я нихуя не помню. Вряд ли я далеко от клуба ушел. Черт. Спроси Пого. — Черт, ага, как будто Пого в жопу еще не нажрался. — Спроси Брайана. Он знает это место. — Ладно. Хорошо. Блядь, только не подыхай там. Я сейчас приеду. Мне Джинджеру позвонить? Тут с Тимом случается припадок, и бьется он в нем не по одной, а сразу по двум причинам. — Блядь, Джон. Разумеется, нет. Не говори Джинджеру. Ладно? Ничего ему, блядь, не говори. — Почему? Почему, думает Тим. Почему же тебе не стоит ничего рассказывать нашей заботливой тетушке, думает он. Почему же тебе не стоит ничего рассказывать гигантскому кальмару с нежными любящими щупальцами, думает он. — Джон. Просто не говори ему ничего. Пожалуйста. Не говори. — Блядь, да почему нет? — кричит Джон, а потом Тим слышит, как заводится мотор. Потому что мы с ним жили вместе в Берлине как пожилая парочка, но только такая, где один супруг жрет другого заживо, думает он. Потому что мы тем же самым занимались в моем ебаном доме здесь, только я еще его и на тему его анальных проблем начал продавливать, думает он. Потому что я сказал, что я ему по лицу вмажу, а он мне с улыбкой ответил, что я могу делать с ним все что угодно, и я так и сделал, думает он. Потому что я должен сдохнуть первым и оставить вас двоих в покое. Потому что сдохнуть должен я, а не ебаный Джинджер. — Потому что мне совсем по-другому нравится делать ему больно, понятно? — отвечает Тим, сплевывая кровь. — Просто ничего не говори ему, ладно? Пожалуйста. Пожалуйста. — Блядь. Вы больные уебища. Как ты это вообще себе представляешь? Он же у тебя дома, Тим. — Я знаю. Не говори ему ничего. — Блядь. Ладно. Ты мудак. Держись там, я скоро приеду. Не вздумай подохнуть возле помойки. Я тебя сам задушу. — Хорошо, — выдавливает из себя Тим. — Только не рассказывай ничего Джинджеру. — Иди нахуй, — отвечает Джон. Других воспоминаний об этом дне ни в кратковременной, ни в долговременной памяти в тупой акульей башке Тима нет. Потом он переключается между просмотром лихорадочных кошмаров мертвого остова, гниющего на песке, и изучением взбешенного лица Джона, и это тянется довольно долго, но сколько точно это тянется — Тим не знает и не хочет знать, и намеренно избегает календарей еще какое-то время после этого инцидента. Потом, разумеется, перед ним предстает трясущийся и белый как мел гигантский кальмар, который сразу же начинает трогать его своими дурацкими перепуганными пальцами. — Блядь, Джон, — шипит Тим, увидев его. — Черт, а что ты хотел? Он у тебя дома, блядь. Ты вообще знаешь, сколько ты тут уже валяешься? Нет, думает Тим. Пожалуйста, пусть я и дальше не буду знать. Он ест протертую сквозь ситечко хуйню, которую ему к тому же приходится готовить себе самому, потому что Джон все еще хочет удушить его, а Джинджер, разумеется, протянул бы ему блядскую руку помощи и даже обе свои руки, но они у него предназначены для чего-то совсем другого. Он сосет эту протертую сквозь ситечко хуйню через трубочку, хотя он бы с гораздо большим удовольствием пососал что-нибудь другое, но кто же ему даст. Он чувствует себя точно так, как эта протертая сквозь ситечко хуйня, все то время, что намеренно избегает календарей, и думает, что теперь-то он знает, что такое настоящий стыд, и что он провалился на самое дно, провалился глубже некуда, и что он больше никогда и ни за что не причинит боль стонущим целующимся придуркам. Как же он, черт побери, тогда ошибается. Чего только он еще, черт побери, потом не натворит. *** Книжные черви *** — Это что такое? — спрашивает Тим, стоя на кухне, прислонившись к столу и ковыряясь во рту зубочисткой. — Где? — Джинджер отрывается от своего зеленого чая и смотрит на него, и лицо у него все покрыто отпечатками подушки, на которой он недавно спал.  — Вон там, — поясняет Тим, тыкая пальцем в бумажную хуйню. Причины и личности, гласит обложка. — Это книга. Тим фыркает. — Я, блядь, не слепой. Что это за книга такая? Джинджер вздыхает. — Какая-то философия. Тим хмыкает. — Ты что, ее купил? — спрашивает он, закуривая. — Нет, я ее в книжном клубе взял. Тим даже слегка подпрыгивает на месте, услышав это. — Где? Джинджер разворачивается к нему всем телом. — В книжном клубе. Это такое место, куда люди приходят, чтобы поговорить о ебаных книгах. Тим начинает ржать. — Иди нахуй, — говорит Джинджер. — Дай мне сигарету. Тим запихивает сигарету ему в рот, на секунду отвлекаясь на его губы. — Блядь, ты по утрам просто невыносимый. Ага, но зато по вечерам тебе мою жопу только подавай, думает Тим, ухмыляясь. — Допустим. Но блядь, серьезно, книжный клуб? — Отъебись, Тим. Я, если что, там с интересными людьми познакомился. Тим опять заливается смехом, а потом случается небольшая потасовка, которая заканчивается тем, что Тим стоит, согнувшись в три погибели, прямо возле этой гребаной книги. Когда чувство собственного достоинства возвращается к нему, он решает ее пролистать. — Ого, Джиндж. Это не «какая-то философия». Это, блядь, хардкорная философия. Джинджер пожимает плечами. — Знаешь, у тебя, конечно, лицо-то тупое, но все-таки не настолько тупое, чтобы начинать компенсировать это страданиями над этой занудной херней. — Отъебись. Нахуй иди. Ничего я не компенсирую, ты, больной урод. Мне нравится философия. Тим фыркает. — Ага, как будто твоя куча религиозной макулатуры чем-то лучше. Какие-то пафосные мудаки, которые спорят о том, есть ли у женщин душа. Омерзительно. Тим выдыхает дым. — Да нет у женщин никакой омерзительной, блядь, души. У женщин есть вкусная пизда, которой они вольны распоряжаться по своему усмотрению, и собственная голова на плечах. Душа, блядь. Джинджер смеется. — Зачем ты вообще эту дрянь читаешь? Ты и Брайан. Вы, больные уебки. — Ты не врубаешься? — спрашивает Тим, все еще просматривая книгу. — Это как трип на кислоте. — Я кислоту не принимал. — О. Ладно. Я это когда-нибудь обязательно исправлю, — ухмыляется Тим. — Ну, знаешь, это типа как эти уроды заявляют: слушай, ты думаешь, что все это — полная ерунда, но ты ошибаешься, и сейчас мы тебе все-все-все подробно объясним. — И что? — И дальше они говорят: смотри, жил однажды осел, который заодно был президентом США, и он переродился и вознесся к небесам на бабочках, а теперь пересчитай эти хуи, которые мы насильно запихали тебе в рот, и начинай танцевать под нашу дудку, только танец этот священный по средам и смертельный грех — по пятницам, так что не вздумай перепутать, или осел будет целую вечность жрать твое сердце. Джинджер смеется. — А потом ты берешь следующую книгу, а там другой уебан возражает: нет, все не так, тебе сказали, что это был осел, но это неправильный перевод, на самом деле это был пылесос, и именно он будет целую вечность высасывать твою душу. Это просто уморительная хуйня. Ну, по крайней мере, так я думаю. Брайан скорее всего просто яростно надрачивает, пока все это читает. Если судить по ебаным пятнам. — Ладно, ладно. Я понял. Но все равно, я лучше останусь при своей хардкорной философии, — говорит Джинджер, встает со стула и уходит в комнату. Тим докуривает сигарету, допивает кофе и бросает еще один взгляд на книгу. Потом смутная мысль приходит ему в голову. — Эй, — говорит он, заходя в комнату, где Джинджер сидит на диване и смотрит телевизор. — С какими там интересными-то людьми ты познакомился в своем книжном клубе? Джинджер краснеет как свекла. — О, — говорит Тим и начинает ржать. — Так вот где ты подцепил свою рыжеволосую университетскую красавицу. Книжный, блядь, клуб. Ушлый ты говнюк. — Отвали. — Ага, сейчас. Пойдем. У меня уже вовсю стоит, ты, мудила. Мы прямо сейчас же трахаемся. И они трахаются. И трахаются они просто легендарно. Вечером Тим заглядывает на кухню в поисках сигарет и опять замечает эту книгу. — Эй, Джиндж, — кричит он. — Ты не будешь против, если я полистаю эту твою хардкорную философскую хуйню? — Неа, — кричит Джинджер в ответ ему из спальни. — Я все еще дочитываю тот тупой детектив, о котором я тебе рассказывал. Джинджер вырубается через час, а Тим зачитывается еще на два. Утром следующего дня он просыпается в недоумении, гадая, почему гигантский кальмар еще не домогается его своими нежными, блядь, щупальцами. Оказывается, что не домогается он его потому, что вместо этого сидит на кухне и читает ебаную книгу Тима, и к тому времени книга уже действительно принадлежит ему. — Какого хуя? — вопрошает Тим, нависая над Джинджером. Джинджер пожимает плечами. — Тот детектив совсем убогий был. — Ну, а я хочу, чтобы ты отдал мне мою книгу обратно. — Это моя книга. — Ага, а это мой дом. А ты сам вообще мой завтрак, думает Тим. — Ну хватит. Прекрати. Можно мы хоть раз будем себя вести как взрослые, блядь, люди? Тим выкидывает зубочистку. — Хм. Вряд ли. Но я придумал кое-что получше. Ты на какой странице? — На семьдесят шестой. — Хорошо. Я, кажется, был на девяносто второй. — Да, блядь, был. Что ты с ней сделал-то такое вообще? — Пометил, чтобы потом не забыть, — объясняет Тим. — Блядь, — говорит Джинджер. — Выглядит скорее так, будто ты ее убил. — Да плевать. Так, вот мой план. Я пойду пока посижу на толчке и покурю, а ты давай дочитывай до моей страницы, ладно? А потом мы ее вместе прочитаем. — Э… Слушай, я такое быстро читать не умею. — Ну, я постараюсь срать подольше. И это для тебя тут английский родной, если что. Подбери свои нюни. Джинджер подбирает свои нюни, а Тим курит в сортире до посинения. Потом они читают ебаную книгу вместе. — Ты, блядь, хоть слово из того, что мы сейчас прочитали, понял? — спрашивает Тим через несколько часов. — Блядь, — говорит Джинджер и трет лицо. — Ничего я не понял. Черт, умираю как жрать хочу. Так что Тим быстро сооружает им ужин, потому что время ужина давно не только пришло, но и прошло. Потом они снова читают ебаную книгу, вырубаясь в процессе и продолжая после того, как опять просыпаются. — Я начинаю подозревать, что этот чувак хочет убедить меня в том, что я на самом деле не существую, — заявляет Джинджер на следующий день, набивая рот печеньем, которое он губами подбирает с ладони Тима. — Ага, а мне кажется, что он обвиняет меня в том, что я плохой человек. — Ты кошмарная, блядь, акула. И без всяких книг, знаешь ли, понятно, что ты плохой человек. — Иди нахуй. У меня, сука, темпоральный конфликт с рациональностью. — Пиздец. Я все равно ничего не понимаю, — говорит Тим позже, около четырех утра, и зевает, поглаживая пальцами член Джинджера. — Я тоже. Бред какой-то. Что он, блядь, имеет в виду — не тот же самый человек? Тим вздыхает. — Так, давай я тебе отсосу, и мы поспим, а потом прочитаем ее еще раз. Джинджер соглашается, потому что отказывать он просто не способен, так что Тим отсасывает ему, и они спят, а когда они просыпаются, то читают проклятую книгу еще раз. — Блядь, от меня пиздец как несет, — говорит Джинджер, и закат разукрашивает его усталое лицо. — Плевать. Иди сюда. Давай уже спать, — говорит Тим, притягивая его к себе и спихивая ногами пустые пачки арахиса с кровати. — Ебаные люди из будущего, — бормочет Тим; он стоит на кухне абсолютно голый и не глядя готовит какую-то хуету. — Блядь, я же тебе уже пятьсот раз объяснил. Это вообще не проблема. Проблема в ебаной телепортации. — Ага, да. Чувак, он хочет отобрать у меня сигареты. — Ага, а эта хуйня с атомами тебя убивает. — Нихуя она никого не убивает. Через шесть часов они оба лежат на полу. — Господи, Джиндж, от тебя пиздец как несет. — Ага, а ты все равно трогаешь мой член. Ты, блядь, все равно постоянно трогаешь мой член. — Давай спать. Ладно? — Ладно. Потом еще раз прочитаем. Впрочем, ничего они еще раз не читают, потому что потом Джон заявляется домой к Тиму, потому что у всех есть ключи от дома Тима, и выражает свою непереносимую сексуальную фрустрацию и еще более непереносимое отвращение, которое порождает в нем их постыдное состояние. Он отбирает у них книгу, и Тим вызывает бригаду уборщиков, и они едут домой к Джону и трахают его там на четвереньках после того, как он сначала запирает их обоих в ванной, чтобы они наконец-то помылись. Тим уверен, что ебаная книга гниет где-нибудь в помойке, выброшенная туда сердитой рукой Джона, но нет, все не так, потому что однажды, гораздо позже, когда он в очередной раз перерывает все подряд на кухне Джона, пытаясь отыскать хуеву соль, он замечает ебаную книгу — и гниет она под раковиной, вся покрытая плесенью, а поверх нее валяются старые зубные щетки. *** Грязь *** — Так что, ты согласен? — спрашивает Тим, опираясь на дверь ванной. — Конечно. Круто же. Обожаю вашу дерьмовую еблю, — отвечает ему телефонная трубка голосом Джона. — Отлично. Только помолчи насчет дерьма, ладно? Я, блядь, не знаю, как все это работает в его голове, но про его говно пиздеть имею право только я. Может, потому что я чудовище со справкой, а ты лапочка. — Конечно. Разумеется. Извини. — Да без проблем. Ладно, мы тогда сейчас приедем, хорошо? — Хорошо. До скорого. Джон кладет трубку. Тим открывает дверь. — Джиндж! — кричит он и хихикает. — Собирайся. Мы едем к Джону ебать твой вонючий понос прямо как ты хотел. В качестве вознаграждения за эту фразу он получает не только приглушенное «блядь» из спальни, но и жалобное хныканье и бешеный стояк, с которым он забавляется всю дорогу, пока они едут к Джону. Дрожащий ты кальмарный студень, думает он, паркуясь. — Джиндж, — ведет свои светские беседы Джон там наверху, пока Тим делает всю грязную работу тут внизу; хотя не то чтобы он возражает. — Ты такой охуенный. Я тебя пиздец как люблю. Джинджер стонет, и дырка его сжимается вокруг пальцев Тима. Вот уж действительно, не то чтобы я возражаю, думает Тим, улыбаясь. — Джиндж, — опять заговаривает Джон, и голос у него слегка ломается. — Можно мне посмотреть? Этот вопрос оказывается просто невероятно удачным. Этот вопрос вызывает классные дымящиеся припадки и все остальное тоже. Тим начинает думать, что ему, наверное, стоит просто перевязать себе член у основания, если он реально собирается все это пережить, потому что безграничным терпением Джинджера он не обладает. — Блядь, Джон… Ладно. Джон сползает с кровати и садится рядом с Тимом. — Ебаный пиздец, — выдыхает он и зажимает себе рот рукой. Ага, ты это мне будешь рассказывать, думает Тим. — Эй, Джиндж, — говорит он, выпуская кольца дыма. — Джон тут просто в восторге от твоего тугого грязного очка. После этого случается еще один припадок, и Джон наблюдает его с этого любопытного ракурса впервые в жизни — и хныкает на полу, как он это лучше всего умеет. — Черт побери, Тим. Я, блядь, сейчас кончу, — кряхтит Джинджер, когда его ноги перестают трястись. — Ничего подобного. Мы только начинаем. — Иди нахуй. Джон. Блядь, Джон. Тим остается сидеть на полу, где ему самое место. Джон возвращается на кровать, чтобы выполнять свои разговорные обязанности. То есть, сначала стонущие целующиеся придурки стонут и целуются. Потому что они стонущие целующиеся придурки. — Господи, Джиндж. Ты такой охренительный, — говорит Джон. — Блядь. Я… Черт, Джон. Просто скажи мне честно. Там… — Джинджер с усилием сглатывает. Тим немедленно представляет себе, что кусает его за горло. — Там что-нибудь… Черт побери. Блядь, я не могу. Тим замечает, что ноги Джона начинают дергаться от страха. — Черт, Джиндж. Разумеется, нет. Ничего там не было. Все нормально. Тим замечает, что ноги Джинджера продолжают дергаться от ужаса. — Я… Блядь, ты не… Ты точно… Тим этого терпеть не собирается. — Да он пиздит как дышит, — говорит он, растягивая Джинджера пальцами и истекая смазкой на пол. — Ничего нормального в твоей дырке нет. Зато в ней полным-полно дерьма, и у меня уже обе руки в этой ебаной грязище из-за тебя. Но ты не волнуйся, ты всю эту дрянь обратно в себя моим членом затолкаешь. Выебешь свое мерзкое говно на мне и кончишь Джону в его пиздобольный рот. Безмозглые стонущие целующиеся придурки впадают в истерику, и когда Тим поднимается на ноги через две-три секунды, он тут же к ним присоединяется. Ебаная куча кальмарного студня, думает он. Эти его ебаные губы. Эта его ебаная тупая физиономия. Это его ебаное горло, которое просто необходимо разорвать зубами. Эти ебучие костлявые коленки. Трясущаяся куча извращенского говностудня, думает он. Этот ебаный охуительный член. Целый бестолковый ноющий гитарный дрочер рядом вместе со всем этим, как будто одного этого, блядь, мало. Я же точно из-за них целиком и полностью закончусь, думает Тим. — Давай уже, говнюк, — говорит он, вздергивая Джинджера за потные волосы. — Пора запрыгивать на хуй. Давай. Выебем твою говнистую дырку хорошенько. Джон падает с кровати. — Господи, блядь, боже мой, — говорит он. — Господи, блядь, боже мой, — вторит ему Джинджер. Ага, а что насчет моих, блядь, богов, думает Тим. Что насчет всех моих жутких языческих богов, которые однозначно на все это дрочат как ненормальные? Он садится на край кровати, и Джинджер тяжело приземляется ему на колени, потный, горячий и дрожащий. Он толкает его себе на член. — Давай, — говорит он, пихая его. — Засунь мой хуй в себя. Трахни свою дырку. Джинджер опускается на его член, умудряясь преуспеть в этом с первого раза. Говноволшебство, думает Тим. Чудеса местного значения. Джон ахает на полу точно так же, как магическое морское создание на члене у Тима, ерзающее на нем своей растянутой, горячей, пульсирующей, блядь, дыркой. — Боже, Тим. Блядь. Обними меня. Я же сейчас кончу. — Нихуя. Давай, выеби себя на мне. Ты сначала трахнешь свое дерьмо на мне для Джона, а потом он запихает себе в рот твой охуительный, блядь, член. Ты сначала выебешь свою мерзкую грязь для меня, ладно? Раз уж я всего лишь твой дилдо для говна сегодня. Давай, совсем чуть-чуть. Давай уже. Шевелись. Давай сюда свою гнусную жопу. А это ведь невъебенно мощные заклинания, думает Тим. Кому нужны способности к предсказанию будущего, думает он, когда ты это будущее можешь создавать своими же словами? Джон ноет на полу в течение всего короткого, но просто великолепного будущего Тима, и таращится на Джинджера и на его чертов раскачивающийся охуенный, блядь, член с выражением лица, которое, Тим подозревает, он и сам сейчас на себя напялил. Этот его ебаный член. — Ну как? — заговаривает он снова через минуту, потому что они условились немного на другое. Потому что у него попросили мерзостей. Потому что мерзости будут предоставлены ровно в таком виде, в каком он их пообещал. Потому что он сегодня всего лишь многострадальный негнущийся дилдо для говна. Пока, конечно, трясущийся кальмарный студень не кончит в проклятый рот Джона. — Хватит? Джинджер вздрагивает в его руках, прижимаясь спиной к его груди. — Ладно. Ладно уж, ебаный ты говнюк. Джон. Тащи свою задницу сюда. Соси ему хуй. А я просто посижу тут. Я просто посижу тут и ворон посчитаю, и попытаюсь не обкончаться нахуй в твое несчастное отверстие, Джинджер. Блядь. Джинджер поворачивает голову, и его потные, взъерошенные волосы ложатся Тиму на плечо, а эти его мягкие и влажные губы касаются его шеи. Ноющий гитарный придурок наконец-то берет член Джинджера в рот. Полюбуйтесь-ка, думает Тим. Ебаный пиздец, думает Тим. Я же отсюда живым не выберусь. — Эй, ты, кальмарный студень, — говорит он, пихая Джинджера в спину, и Джинджер отзывается стоном, вырывающимся из его распахнутого рта. — Посмотри-ка на него. Посмотри на ебаного Джона. Давай. Давай вместе на него посмотрим. Они смотрят на Джона вместе, и Тим сидит на краю кровати, негнущийся, изнывающий, страдальческий дилдо для говна, и все его мышцы напряжены, а зубы крепко сжаты, а Джинджер болтается на нем, ерзая на его члене своей блядской тесной дыркой, бескостный и плавящийся, постоянно постанывающий. Ебаный Джон тоже смотрит на них. Ухмыляясь и каким-то образом шокированно таращась одновременно. Еще одна, блядь, Мона Лиза, думает Тим. Ухмыляйся сколько тебе влезет, думает Тим. Я знаю, как моя хуева рожа сейчас выглядит. Я ее уже видел. Мы все ее уже видели. Ошалелая, блядь, акулья морда с зубами. Он тянет Джинджера за волосы, задирая ему голову, и рот его раскрывается еще сильнее. Этот его ебаный рот, который он так охотно, блядь, подставляет под мои бессердечные пальцы, думает Тим. — Ты этого хотел? Да? Ну хорошо. Тогда, блядь, радуйся. Говна ты кусок. Задыхающегося говна ты кусок. — Блядь, я тебя так люблю, Тим, — говорит Джинджер. Разумеется, он говорит это. — Я тебя просто с потрохами, блядь, сожру однажды, понимаешь? — говорит Тим. Разумеется, он говорит это. Джон хныкает на полу с охуительным членом Джинджера во рту. Разумеется, Джон хныкает. Не это ли их агрегатные, блядь, состояния? — Господи, Тим, — говорит Джинджер, пялясь на него. — Я сейчас кончу. Я прямо сейчас кончу. — Ладно. Блядь. Давай. Кончай. Тогда я наконец выебу твою мерзкую дырку. Джинджер стонет и сжимается вокруг Тима. — Только обними меня. Только не отпускай меня, — говорит он, и волны жара и его блядской безграничной любви бьют Тиму в его ошалелое акулье лицо. — Тим. Блядь, поцелуй меня. Пожалуйста, просто поцелуй меня. Ну что ж, думает Тим. Раз я теперь целую людей на прощание. Джинджер кончает в ноющий рот Джона, сжимаясь вокруг Тима и постанывая в его акулью пасть с зубами. Тим обхватывает податливое кальмарное желе руками, толкаясь в него, наконец начиная двигаться, и голова Джинджера лежит у него на плече, а его белое, блядь, горло красуется всего лишь в паре сантиметров от его кровожадной морды, а Джон таращится на них с раскрытым ртом, и рука его лежит у него на члене. — Покажи-ка мне на что ты годен, — говорит Тим, уставившись на него. — Давай. Развались на куски. Он трахает стонущее тело Джинджера очень недолгую, но восхитительную минуту после четырнадцати миллиардов лет негнущихся страданий в виде дилдо для говна, и пялится на Джона, который пялится на них, отдрачивает себе и хныкает на полу. Потом он кончает, и Джон тоже кончает, а Джинджера просто треплет у него на коленях, и он беспрестанно матерится и повторяет их имена, подвешенный в воздухе, и, кажется, в итоге все получают что хотели и остаются очень даже довольны. — Черт возьми, — говорит Джон, обнимая хладный труп Джинджера, и смотрит на Тима, а тот дымит сигаретой рядом с ними. — Ты мне серьезно хочешь сказать, что это была его ебаная идея? *** Не просто милое личико *** Тим немного боится спрашивать его. В смысле, вот прямо всей своей настоящей ядерной боеголовкой вместо сердца боится. Но он сжимает зубы и он преодолевает свои страхи. — Джон, — говорит он, и Джон смотрит на него, хлопая своими вымазанными тушью ресницами. — Я… Слушай, я не хочу, чтобы ты мне еще раз заехал коленом в рожу, и я уважаю твой ебаный пацифизм, но я последние два дня торчал, блядь, в аду с соплями, а Брайан меня насиловал в задницу последние пять, и еще нам завтра играть. Мне нужно выпустить пар. — Ладно, — соглашается Джон, демонстрируя необъяснимую сговорчивость. — Чем ты хочешь заняться? Тим пожимает плечами. — Кулаками помахать? Что забавно, когда они добираются до ринга — и Джон вполне себе идет вместе с ним, заявив, что врезать ему по его тупой акульей морде — это его давняя заветная мечта, так что никаких проблем — Тим не выпускает никакого пара. Вместо этого он раз за разом пропускает многочисленные удары по своей действительно тупой акульей морде. Когда двадцать минут спустя он отдыхает на полу, выплевывая свои не такие уж страшные и не такие уж острые зубы, Джон усаживается ему на бедра и хихикает. — Чувак, это что сейчас такое было? Я же знаю, что ты умеешь рожи бить. Это что, очередной твой ебанутый загон, и ты всю дорогу тут просто в штаны кончал? — Иди нахуй, — отвечает Тим. — Не могу я, блядь, бить твое ебаное миленькое личико. Твое прекрасное вымазанное косметикой личико, думает он. Перед концертом, на следующий день, Джон рисует самую огромную пасть в истории человечества на его разбитой физиономии, применяя навык, который он уже когда-то тренировал, и бывший владелец этой же огромной пасти сидит рядом с ними и шмыгает своими блевотными соплями в носу. Этот концерт не хуевый, но барабаны все время немного сбиваются. *** Цокольный этаж *** — Пиздец, Джон, — ворчит Тим, проходя в дом. — Как ты ухитряешься одеваться выше лодыжек как сутенер и звезда балета одновременно и заодно напяливать на себя эти пизданутые тапки? Джон фыркает. — Не знаю я. У меня вся обувь дурацкая. Ага, потому что ты такую покупаешь, думает было Тим, но Джон уже тащит его в комнату. Потом они пилят на гитарах. Потом Тим засовывает свою морду Джону в задницу и так там и остается в полном блаженстве, пока Джон не кончает, требуя, чтобы Тим его всего раздербанил, и постанывая, низко и глубоко. Я бы с удовольствием, думает Тим. Но ты же потом опять начнешь ныть, что у тебя что-нибудь болит. Поэтому он не делает с Джоном ничего такого, что нравится ему самому, потому что этот урок он выучил, большое вам спасибо, и вместо этого просто издевается над своим собственным членом, чтобы Джон хорошенько позабавился. Потом Джон одевается и снова превращается в балетного сутенера в перьях и убогих школьных кроссовках, и Тим решает, что этому пора положить конец. — Собирайся, — говорит он, садясь на кровати и выкидывая бычок в пепельницу. — Мы прямо сейчас поедем в магазин, и я куплю тебе обувь, на которую я смогу смотреть без риска для глаз. — Прикольно, — говорит Джон. — Папочка. После этого случается небольшая потасовка. Когда они добираются до магазина, Тим быстро понимает, в чем заключается проблема Джона с обувью, потому что, когда продавец спрашивает Джона, какой размер он носит, тот интересуется у него, какие у них сейчас есть размеры, и Тим тут же уводит Джона в сторонку, принося извинения за причиненный ими ущерб мозгу, а когда сам Тим спрашивает Джона, что ему вообще нравится-то, Джон просто пожимает плечами и тыкает пальцем в ебучие туфли на шпильках. Поэтому они уходят из магазина, чтобы купить для Джона что-нибудь съедобное и заткнуть ему рот, пока Тим не найдет что-нибудь подходящее самостоятельно, и Тиму приходится сначала звонить Джинджеру, чтобы узнать, чем же таким можно заткнуть Джону рот, если это не его собственный член. Они покупают одну пару достаточно благоразумной обуви после четырнадцати миллиардов лет, которые Джон проводит хихикая и болтая ногами, пока Тим отчаянно пытается натянуть свой кожаный улов на его ступни и постоянно отвлекается, и думает об одной любопытной вещи, о которой на тот момент и он сам, и Джинджер дружно молчат. — Ну-ка поднимайся, — приказным тоном заявляет Тим, заходя в комнату, и тушит сигарету, а Джинджер сидит на диване без штанов и с книгой в руках. — Мы прямо сейчас занимаемся этой твой придурью со ступнями. После этого случается небольшая потасовка. Потом Джинджер стоит на четвереньках, содрогаясь, и голова его низко свисает между плеч, и ноги его дрожат, а его охуительный член печально болтается прямо у Тима перед глазами, пока Тим посасывает ему пальцы на ногах своим ухмыляющимся акульим ртом. Потом, довольно много времени спустя, потому что пытки хороши только тогда, когда тянутся достаточно долго, Тим понимает, что не вынесет больше ни одной секунды, что он не может просто смотреть на все это и ничего не делать, и решает намеренно быть безрассудным, есть ли у там Джинджера проблемы с дерьмом в заднице или нет. Потом Джинджер утыкается своим жалким стонущим лицом в подушку, и Тим задирает его проблемную задницу и вжимается в нее мордой, и Джинджер кончает через тридцать секунд, и бьется в конвульсиях, и дырка его пульсирует под языком Тима, а термоядерные взрывы вырываются из его широко раззявленного рта. Потом они курят, и Джинджер говорит ему, что ненавидит его. Они еще не добрались до крутого поворота. *** Сейчас *** — Эй, вы двое идете или нет? — говорит Тим, заглядывая в гримерку к Джону. Ему немедленно вручают приз — Джона, стоящего посреди комнаты без единого предмета одежды, и Джинджера, который наносит ему макияж — и его злость на Брайана тут же трансформируется в радиоактивное урчание его груди. Он торчит с ними в гримерке Джона и папиросит, и наблюдает за парочкой хихикающих идиотов, пока Джинджер наряжает Джона для концерта, а Джон красуется перед ним. Они разносят все всмятку на концерте, а потом напиваются до зеленых чертиков. — Боже, я тебя так сильно люблю, — слышит Тим голос Джинджера, постепенно просыпаясь, едва ли присутствуя в комнате, вжатый гравитацией в подушку. — Джиндж, — слышит он ответ Джона. — Ты такой классный. Тим прикидывается мертвым, и его член потихоньку встает, вжатый в матрас его собственным телом. Просто немного послеполуденных пыток, думает он, улыбаясь всем своим ядерным арсеналом. Целующиеся стонущие придурки целуются и стонут, ни на секунду не затыкаясь. Просто немного сахарного послеполуденного поклонения, думает он, и плутоний плавится у него в груди. Потом Джон спрашивает Джинджера, не хочет ли он что-то там сделать, и Тим не может разобрать его слов, потому что ебаная парочка перешептывается, чтобы не разбудить его, и Джинджер говорит «конечно» и пыхтит. После этого происходят какие-то подозрительные перемещения. Потом кто-то кончает, хотя это и не Тим, и, кажется, этот кто-то совсем не одинок в своем оргазме. Их стоны звучат несколько приглушенно все это время. Что там за хуйня такая творится, думает Тим, и его одолевает любопытство пополам с жаждой крови. Когда он не слышит больше ничего, кроме рваного дыхания груды конечностей, покоящейся рядом с ним, Тим садится одним резким движеним и обозревает пост-коитальную катастрофу, разворачивающуюся прямо у него под боком. И разумеется, так все и есть: ебучий Джон возлегает на Джинджере, и глаза у него все еще перемазаны тенями, которыми Джинджер его вчера разукрашивал, и его невероятно довольное и невероятно прекрасное лицо вжато в охуительный член Джинджера, а Джинджер растекается жалкой лужей кальмарного студня на кровати, все эти его костлявые коленки и придурочные чувствительные ступни и дрожащие ноги, и член Джона отдыхает на его бледном лице, касаясь его губ, с которыми Тим постоянно пиздец что вытворяет. — Ну охуеть теперь, Джинджер, — говорит Тим, щеря зубы. — Ты, оказывается, с ебучим Джоном еще и валетом валяешься. Дымящаяся куча конечностей рядом с ним начинает биться в припадке смеха и ужаса, более чем хорошо осознавая неумолимо надвигающуюся на нее страшную кару. — Какого хуя, — спрашивает Тим, обхватывая член своими сухими бессердечными пальцами и напрягая руку, твердо намеренный просто сожрать ублюдков прямо на месте и разобраться с ними раз и навсегда. — Какого хуя я всегда самый последний обо всем узнаю? Жуткая, злобная, блаженная, кончающая акула. ------------------------------------------------------------------------------------