На самом краю

- Лёвчик? Что ты тут делаешь? Как оказался? – в голосе неподдельное удивление. Австралия – это другой мир. Здесь всегда тепло и небо такое… пронзительное чистое голубое и песок на побережье белый-белый и мелкий, как манка. Я приезжаю сюда пару-тройку раз в год и каждый раз словно возвращаюсь назад туда, где однажды смогло остановиться само время. Где просыпается память и становится такой же острой, как кончики мохнатых дрожащих в этом самом небе звезд. Каждая поездка для меня сюда - это некий рубеж. Подведение итогов. - А, это ты, - до боли такой знакомый голос. Запах туалетной воды и сигаретного дыма, внутри все замирает, почти обрывается. - Саша... Я оборачиваюсь. Какой, нахрен, Саша? Ты стоишь напротив, чуть сгорбившись и наклонившись в сторону, смотришь сначала на небо, а потом медленно переводишь взгляд на меня, и прищур твоих голубых глаз так похож на это ласкающееся к нашим ногам закатное теплое море. Всего неделю назад мы расстались в снежной Москве, отыграв последний в этом сезоне концерт. И, как обычно, разбежались в разные стороны. Как делаем последний год. Как уже привыкли. Мы общаемся с тобой только по делу, занимаем противоположные углы на диване, когда нас зовут на интервью, и разнимаем ладони в следующее же мгновение, едва наши пальцы касаются друг друга. Ты избегаешь меня, что делаешь весьма успешно, шарахаешься от моих случайных прикосновений, между нами давно нерушимая хрустальная стена, ты общаешься со всеми, кроме меня, довольно зло и остро язвишь и почти всегда молчишь, если мы остаемся одни. Ты все меньше и меньше похож на того Лёву, каким был, и только редкие просмотры наших концертов помогают мне еще вспомнить тебя того, другого, прежнего. Такого родного, по которому я так скучаю, но запрещаю признаваться в этом даже самого себе. Хотя... кому я вру, я уже давно не пересматриваю ничего. Я просто тоскую. Ты больше не мой и "нас" давно уже нет. Нас держит вместе только музыка, группа и совместные проекты. Твои глаза теперь светятся с фотографий и экранов безжалостной пустотой и холодом арктического льда, ты звенишь на каждом концерте натянутой струной, что только тронь, и она порвется, но, чем больше ты дурачишься и веселишься на публике, тем сильнее – я это каким-то образом понимаю – тебе больнее внутри. Иногда, глядя на тебя такого, мне становится по-настоящему страшно. Потому что в том, каким ты стал – виноват только я. - Лёвчик? Я гляжу в твое лицо с опаской и настороженностью, боясь, что ты сейчас, сказав очередную колкость, развернешься и уйдешь. Или просто молча уйдешь, так и не найдя для меня никаких слов. Ты закуриваешь, и дымок сигареты поднимается причудливой ниточкой к небу. Ты провожаешь его взглядом, стряхиваешь пепел. А потом говоришь: - Привет. Всего одно твое слово, но удавка вокруг моей шеи слегка ослаблена, и я понемногу, точно боясь спугнуть тебя, выдыхаю. Я давно запутался, Лёвчик. Я знаю это. Ты всегда был в моей жизни некой аксиомой, нерушимостью, за которую я мог не бояться, и поэтому особо не дорожил - зачем, если от тебя это никуда не денется, не сбежит? А потом я потерял тебя. Потерял во всех смыслах. Сначала просто потерял, а потом уже не смог вернуть все на свои места. Я уже почти год живу чужой жизнью… - Вот уж не думал, что меня угораздит тебя встретить, самый край земли и всякое такое, - господи, что я несу, уж лучше про погоду поговорить, чем такое, только не уходи, пожалуйста, не уходи, не так сразу, я судорожно шарю по карманам, пытаясь найти свою пачку сигарет, но мне это удается далеко не с первой попытки. Мои руки дрожат, и это, наверно, выглядит суперглупо. Ты усмехаешься, делаешь ко мне шаг и чиркаешь зажигалкой, огонек горит ярко, подносишь руку практически к моим губам. – В Москве сейчас холодрыга, елки, каток, а здесь почти вечное лето… Как тогда, помнишь? Ага, про погоду. Идиот. Ты куришь и грустно улыбаешься. А потом скрещиваешь на груди руки, отгораживаясь от меня. Нет. Вряд ли ты что-то помнишь. А я даже чай пью из твоей кружки. Сплю в обнимку с твоей подушкой, когда остаюсь один. Мгновения нашего молчания складываются в секунды, действуют мне на нервы, которые и так ни к черту. - Ничего вечного нет, Саш… Даже того лета. Да. Это так. Из всех ребят Сашей меня теперь зовешь только ты. Что тогда стало последней каплей в нашей ссоре? Ты поймал меня на очередном вдохновенном вранье, но, вместо того, чтобы покаяться и попросить прощения, я, как водится, закатил истерику против тотального контроля, сказал, что ты ведешь себя как влюбленный педик и нас вот-вот спалят ко всем чертям собачьим, а потом сгнобят. Я снова во всем обвинил тебя. Я выбрал не тебя... В который раз. - Как ты, все-таки, здесь оказался? Думаешь, он сейчас скажет тебе, что взял билет на самолет, все кинул и рванул сюда за тобой следом ради твоих прекрасных глаз? Ты пожимаешь плечами. Смотришь на меня. Не как смотрел раньше, но хоть как-то – просто смотришь. Глаза в глаза. А мне на какой-то один миг кажется, что твои глаза становятся прежними. Яркими голубыми живыми звездочками, такими, что я не удерживаюсь, чтобы не коснуться тебя. Как раньше. Ты вздрагиваешь и снова шарахаешься в сторону. - Так. Кое-какие дела… - отвечаешь и почти тут же поднимаешь капюшон ветровки от внезапно налетевшего ветра. – Извини. Мне пора. И поворачиваешься, чтобы уйти. Чтобы спустя десять дней мы снова встретились в Москве, и в разделяющую нас стену добавилось еще парочка молчаливых убийственных хрустальных кирпичей. И я не выдерживаю. Я уже и так по собственной глупости и небрежности разрушил свою и твою жизнь, погубил самое дорогое, что есть у меня на этом свете. - Стой! - Что?.. - Одну минуту. Нам нужно поговорить! - Уже наговорились. - Лёва, я тебя прошу! - Зачем? - Да стой ты! Не уходи… - я ловлю разбегающиеся в стороны слова и мысли, в панике глядя в твою замершую спину. Оборачиваешься. Мое сердце давно стучит у самого горла. Глядишь так, что лучше бы тушил об меня свою сигарету, чем так смотрел. – Умоляю тебя. Прости. Пожалуйста. И не... уходи. - Зачем? Разве ты чем-то виноват передо мной? У нас же группа. У нас все хорошо. Скоро новые гастроли. А мы... бизнес-партнеры. Хорошо? Это у нас-то все хорошо? Да мне ни хрена не хорошо без тебя! Я вот уже полтора года нормально спать не могу, потому что даже в моих снах ты все время уходишь, а я не могу тебя догнать. Я гляжу на тебя. Становится страшно, до безумия, и так тоскливо… Больше всего я боюсь даже не того, что ты меня никогда не простишь. А того, что ты справился с собой, нашел в себе силы, что ты разлюбил меня. А того, кто разлюбил, держать нельзя. - Лёв, я… я так больше не могу, слышишь? Молчание. - Я жалею… что все так вышло. Лёва... - Это была твоя инициатива, чтобы все так вышло, - почти шепотом говоришь ты. И я едва не давлюсь слюной, когда снова вижу твои налитые болью глаза. Снова такие, как раньше. - Лёва… ты просто послушай меня, пожалуйста, - меня словно прорывает. – Я в Москве просто не смогу тебе этого сказать. Я бы мог написать тебе это, но на бумаге не слышно голосов. Там просто остаются слова. А я… все, я так больше не могу, Лёв. Весь этот дерьмовый год, слышишь? Я чувствую себя невероятной сволочью и дерьмом. То, что у нас случилось… Я все это заслужил, я знаю. Я потерял твою дружбу. Потерял тебя. Мне без тебя так плохо, Лёв. Я столько раз делал тебе больно, ты не думай, что я с этого кайф ловил. Помнишь, как ты ко мне сюда первый раз приехал? Как мы ходили в здешний зоопарк и как потом заблудились в дюнах? И как сводили здесь первый альбом? Я безумно скучаю по тому времени, Лёв. А сейчас… Я себя ненавижу. И я… В общем, совсем мне дерьмово без тебя… без тебя прежнего. Пожалуйста, прости меня. Давай попробуем еще раз. Прошу… Ты закуриваешь еще одну сигарету. И долго-долго молчишь, разглядывая свои ботинки. Удивительно, как оказывается, можно делать больно одним только молчанием. - Не надо все усложнять еще больше, - устало произносишь ты, облизывая губы. Я не понимаю: куда еще больше, если мы и так достигли самого дна? – Зачем? Уже целый год прошел, Шурик. Зачем тебе это снова? Ведь все только-только наладилось. Я ведь только совсем недавно успокоился, все себе объяснил, оправдал тебя и разложил по полочкам. - По полочкам? По каким еще полочкам? – я не выдерживаю и с силой, которая одновременно пугает и удивляет меня самого, оказываюсь к тебе лицом к лицу, хватаю за руки. – Что ты там себе разложил по полочкам, а, Лёва? Как давно мы не говорили по душам? Тоже год? Или больше? Я уже не помню. Ты затягиваешься и закрываешь глаза. И тебя, наверно, тоже прорывает. - Я ведь всегда знал, чем все это закончится, - ты говоришь тихо-тихо, но за столько лет с тобою рядом я давно научился читать по губам. – С самого начала. Я никогда не питал каких-то особенных иллюзий. Никогда не требовал у тебя ничего. Просто не думал, что выйдет так… паскудно. С самого начала было понятно, еще когда ты свалил в свой Израиль, что в наших отношениях нет равенства, что мои чувства к тебе куда сильнее, чем твои. Я все время таскаюсь за тобой по континентам и странам. Я все время прогибаюсь под тебя, иду на уступки. Но меня это никогда не напрягало. Потому что ты был моим чудом, моим вдохновением, ты был для меня всем, что столько лет держало меня на плаву. Мне нужно было, чтобы ты просто был рядом. Рядом… А ты… Я все это знал, но со всем мирился. Готовил себя к чему-то подобному. И… приготовил. Только почему-то все равно больно… - Ты что же, выходит, все эти годы считал, что я люблю тебя меньше? Что не считаюсь с твоими чувствами? Что принимаю их за некую данность и ничего не отдаю взамен? Как ты мог, Лёва? Как ты мог? - Но это ведь правда, - ты тяжело дышишь, и я растерянно замолкаю. – Только ты этого никогда не видел. Ты этим не заморачивался. Ты считал, что это в порядке вещей. Преподносил себя как некий брильянт, позволял любить себя, восхищаться собой и считать, что мне этого вполне достаточно для счастья. Ты ни разу – Шура, ты ни разу, никогда в жизни не говорил, что ты меня лю… - ты на миг запинаешься, - что я тебе нужен… Я на миг растерянно замолкаю. - Разве… разве это обязательно выражать словами? - Да ты и делами это никогда не выражал! Кто сказал, что плакать мы разучились в далеком детстве? - Ты прав. Я эгоистичный самовлюбленный мудак, - слова сами срываются с губ, пока мозги все еще стараются проанализировать то, что я услышал от него. – Ты был рядом со мной, сколько я вообще помню себя. Ты очень мне дорог… Нет, не так! Это… то, что я к тебе чувствую – это больше, чем просто любовь. Но… я понял, что могу потерять всех и как-то смириться с этим, но только не тебя. У меня есть все. Но без тебя мне это не нужно. Знаю, мы в том возрасте, когда уже поздно менять себя, но я постараюсь. Слышишь? Очень постараюсь. Темнота в Австралии всегда накатывает внезапно. Вроде секунду назад было еще светло, а потом раз – и кто-то словно гасит в комнате свет. Странное и непонятное время суток. Я вижу огонек твоей сигареты и твои закрытые глаза. На моих щеках соленая влага, а ревел я последний раз лет в двенадцать, когда навернулся в какой-то бурелом с велика, и сломал ногу. И это было больше от злости, чем от слепящего душу отчаяния. Оказывается, слезы такие горячие, что приходится зажмуриться… - Я готов просить у тебя прощения на коленях. Прости меня, Лёва. Прости. Только не вычеркивай меня окончательно из своей жизни. Лёвушка. Прими меня… обратно. Я боюсь открыть глаза и понять, что тебя уже нет. - Шурик. Вздрагиваю, внезапно ощутив тебя совсем рядом. Ты подходишь ко мне так близко. Твое лицо, твои руки… Ты что, Лёвчик, ты тоже плачешь? Лёва! Обнимаешь меня, прижимая к своей груди, и я начинаю плакать еще больше, обхватываю тебя обеими руками, что-то шепчу тебе, и ты мне что-то отвечаешь. Лёвчик, мой славный Лёвушка в моих объятиях, сам, по своей воле! Я боюсь поверить в это, что это по правде, что это не глюк! Как давно я хотел этого, как скучал! Тоже год? Или больше? Уже неважно. К черту прошлое. У меня есть ты. Всегда был. И я больше не смогу без тебя. Я глажу тебя по волосам, стираю с твоих щек мокрые дорожки слез. Шепчу тебе почти в самое ухо: - Помнишь, еще тогда, почти двадцать лет назад, в Минске? Когда мы поклялись друг другу в том, что будет между нами, всегда будет для нас нерушимым? Что наша дружба будет дороже всех ценностей мира. Что, где бы мы ни оказались, что бы ни произошло – ни музыка, ни деньги, ни женщины, ни слава – никогда не отразятся на наших с тобою отношениях? - Я помнил это всегда, - отвечаешь ты. На улице начинают загораться фонари и витрины, а мы все так и стоим на том же самом месте. Пахнет морем, близкой пустыней и чем-то еще. Люди идут мимо, не обращая на нас никакого внимания. Я смотрю в твои глаза и не могу наглядеться, как голубые льдинки звезд тают и загораются в глубине золотые мотыльки. Мне хочется поцеловать тебя, как раньше, но я пока не решаюсь этого сделать. – Когда ты возвращаешься в Москву? - В воскресенье. А ты? Ты наклоняешься ко мне и, переплетая наши пальцы, сам целуешь меня. Это похоже на разряд электричества. Всего одно короткое прикосновение твоих губ к моим, но для меня это так много. Я снова чувствую на своих губах твой вкус. - Я поменяю свой билет на воскресенье, – тихо отвечаешь ты. – Все будет хорошо, Шурик. Мы справимся. - Да. Я тебе верю… Ты улыбаешься.