последнее время

— Это Ёнджэ, он немного грустит в последнее время, — так его представляет Югём. Ёнджэ думает, как долго тянется «последнее время», и не может вспомнить. Не помнит, когда это началось. Не помнит первый день, который провёл не вставая с кровати, потому что существование внезапно стало тяжелым и давящим. Как целые сутки его тошнило ото сна, в который он проваливался, как в воду, глубже и глубже, и как не мог дышать. Все вокруг было бледным и блеклым, потерявшим цвет и вкус. С тех пор он так и не вынырнул. С тех пор длится «последнее время». Последнее перед чем? Джексон Ван смотрит на него понимающим взглядом. Джексон Ван выглядит как человек, который порвёт тебя. Вывернет наизнанку. Откроет грудную клетку и перероет там все, будто что-то ища, а затем оставит открытой и бросит, потому что так ничего и не нашёл. Ёндже уже знает, какого это. Однажды была девушка со светлыми волосами до лопаток и тремя сережками в одном ухе, она умела говорить сладкие слова и оборачивать их в яркие фантики языком; эти фантики оказались пустыми, когда стало слишком поздно. Ёнджэ остался один, и его грудная клетка осталась открытой; и, хоть все в ней и было на месте, она казалась пустой. Ёнджэ смотрит на Джексона пустыми глазами и за короткое время знает точно — Джексон ему не нравится. Он вызывающе громкий, его много, он заполняет собой все пространство — полная противоположность тому, как Ёнджэ сжимается, сидя на подоконнике в квартире Югёма, как он старается занимать поменьше места, сжаться так, чтобы пространство вокруг приняло его в себя целиком, схлопнулось, позволило ему исчезнуть. — Мне жаль, что тебе тяжело, — с этими словами Джексон подходит к окну какое-то время спустя. У Ёнджэ в голове звенящая пустота и набатом: зачем ты мне это говоришь, мне плевать. Открыть рот — небывалое усилие. — Спасибо? Джексон ставит на подоконник тарелку. — Я принёс тебе сэндвич. Югем сказал, ты ничего не ел. Ёнджэ выворачивает от одной мысли о еде. — Спасибо. Я его не хочу. — Ладно. На этом все и заканчивается. Джексон уходит к Югему и его друзьям, к людям, которые умеют щедро отдавать слова, плести их в тёплые предложения и украшать улыбками. Ёнджэ такое больше не под силу. Из себя он слова тянет бичевкой, царапая горло до кашля. Смех у Джексона громкий, раскатистый, доносится с самой кухни, бьет Ёнджэ под дых. Хочется исчезнуть отсюда, хочется никогда сюда не приходить, быть сейчас где-то в другом месте. Вызвать бы такси и уехать, Югем ничего даже не спросит, он понимает. В «последнее время» его попытки вытащить Ёнджэ из дому свелись почти к нулю. Но он спросил, ты придёшь на мой день рождения завтра? И Ёнджэ не смог сказать нет, а потом не мог уснуть всю ночь и блевал желчью под утро, но все равно пришёл. Сложнее, чем выйти из дома, только вернуться туда. Там одиноко и пусто, и на плите стоит сковорода с одним сырым яйцом, которое Ёнджэ собирался пожарить, но почему-то не смог. Чудо, что оно высохло, а не начало гнить. Ёнджэ обещает себе помыть эту сковородку уже неделю. В квартире Югема хоть и мучительно людно, но чуть менее одиноко. Ёнджэ не хочет быть здесь, но и дома тоже не хочет, Ёнджэ хотел бы не быть вообще. Спина у него прижата к окну, и холод стекла пробирается к позвоночнику сквозь ткань. Хочется чаю. Ёнджэ ждёт, когда появится Югем, но его все нет. — Джексон, — имя у него на языке густое и солоноватое. Его обладатель смотрит удивлённо, но внимательно. — Сделай мне чай. Пожалуйста. Джексон молча кивает и уходит. Ёнджэ закрывает глаза и вслушивается: в голоса, в стук чашек, в свист чайника, в запах одеколона, щекочущий ноздри. — Держи, — Джексон протягивает кружку и садится рядом. Тебя никто не приглашал. Чай неразбавленный — мгновенно обжигает Ёнджэ нёбо. Джексон смотрит выжидающе. Джексон Ван выглядит, как человек, который бы с гораздо большим удовольствием сейчас пробил ключом банку пива и выпил ее за примерно 30 секунд. Ёнджэ под его взглядом неудобно. Хочется сказать, тебе что, заняться больше нечем. Ты выглядишь как кто-то, кто в свободное время телок под рэпчик трахает, так вот иди, может, этим и займись. Чай все ещё обжигает нёбо, но это так вторично и не ново, что он просто продолжает пить. — Давай я отвезу тебя домой, — говорит Джексон. У него красивый низкий голос, сексуальный даже, и Ёнджэ не может поверить, что Джексон своим голосом говорит что попало. Быть здесь не хочется больше, чем уехать отсюда. Ёнджэ говорит: — Давай. Машина у Джексона такая же, как он сам: претенциозная и занимает слишком много места. Джексон не пристегивается. Музыку не включает, но барабанит пальцами по рулю. Ёнджэ спрашивает самого себя, что он здесь делает, как он оказался в машине Джексона Вана, как дошло до того, что он сидит и смотрит на его руки. На Джексоне в сумме три браслета и два кольца. Ёнджэ браслетов не носит, и не может представить, каково это — когда металл вечно обхватывает тебя за запястье. На что это похоже? На наручники, или больше на то, что кто-то вечно держит тебя за руку? Последнее звучит не так уж плохо. — Ты вообще как, в порядке? Что еще за вопрос. И что такое это призрачное «в порядке». Я, в основном, не могу с постели встать. Яйцо себе пожарить не смог. Собаку отправил к родителям, потому что не мог нормально за ней ухаживать. Однажды ночью два часа плакал под песню Сэма Смита. После этого проспал четырнадцать часов. Порядок? — Нормально. Возможно, Джексон даже знает, что он лжет. Но ничего не говорит. Хмурится слегка. Ёнджэ разглядывает его лицо в свете фонарей и автомобильных фар. Джексон Ван выглядит как человек, который никогда не уходит из клубов один. Он невероятно красивый; Ёнджэ, если честно, даже подташнивает слегка. Однажды была девушка со светлыми волосами до лопаток, и с тех пор Ёнджэ знает, что красота безжалостна по отношению к нему. Что красивый Джексон уничтожит его, если ему позволить, поэтому Ёнджэ планирует ничего ему не позволять. Он даже не прощается, когда выходит из машины. У себя дома Ёнджэ набирает ванну, а потом лежит в ней, пока вода не остывает до комнатной температуры. На следующее утро он просыпается с чувством непонятно откуда взявшейся тревожности, и долго лежит, зажмурившись, пытаясь понять, что не дает ему покоя. Оно проходит примерно через полчаса. Экран телефона вспыхивает уведомлением ближе к вечеру. Последние сорок минут Ёнджэ пустым взглядом наблюдал за картинками клипов на музыкальном канале, и чудо, что еще не попалась песня, которая заставила бы его захотеть задушить самого себя. «Привет, это Джексон. Что делаешь?» У Ёнджэ в телефоне уже с десяток неотвеченных сообщений от разных людей. Это — одно из них. Ночью он долго листал фотографии на телефоне, собираясь что-то удалить — иллюзия хоть какой-то продуктивности; но в итоге просто давил самому себе на больное место. Отлистать на две недели назад, и на фото появляется белая собака, еще две недели, и на фото девушка с тремя сережками в одном ухе, и то, как Ёнджэ любил ее фотографировать, играет с ним злую шутку. В груди чувство распирающего отчаяния. Снимки нечеткие, некоторые зернистые от плохого освещения, на большинстве не видно лица; Ёнджэ хочет свои чувства из самого себя вырвать зубами, не быть больше таким идиотом. Не думать о тех вещах, которые портят ему жизнь — пустые полки в шкафу в спальне, забытые вещи: шампунь, пахнущий зелёным яблоком, резинки для волос, чашки с забавным рисунком. Когда он наконец засыпает, на подушке влажные отпечатки слез. Утром невозможно хочется есть. В последний раз Ёнджэ ел утром перед днем рождения Югема. Это было два или три дня назад, может быть больше или меньше. Он хочет заказать еду, но листает сайты доставок, кажется, вечность. Что может быть банальнее пустых коробок от пиццы у изголовья кровати. Еще одна пепперони, и Ёнджэ снова стошнит. Сообщение приходит прямо поверх сайта Домино’с. «Как ты?» На этот раз Ёнджэ отвечает. Пишет: «Хочу есть» И получает: «Я приеду» Едва ли он хотел, чтобы Джексон приехал. Едва ли он хочет сделать что-то, чтобы его остановить. Уместно было бы вынести все коробки от пиццы до его приезда. Ёнджэ хочет сделать хоть что-то, но ничего не делает. — Это что? — первым делом спрашивает Джексон, после того, как ставит на стол пакеты с продуктами. Показывает он на злополучную сковородку на плите. Ёнджэ вяло улыбается. — Яичница. Могла бы быть. Джексон смеётся так, будто это смешно. Моет посуду. Смеётся он много над чем. Ёнджэ смотрит, как он режет овощи — у него те же руки, что держали руль пару дней назад, но браслеты на них не те, и часы другие. Нет колец. Ёнджэ не может не думать о девушке с тремя сережками в ухе. Джексон готовит ему еду. Джексон рассказывает ему истории. Джексон — и это кажется Ёнджэ абсолютно необъяснимым — почему-то выглядит так, будто отлично проводит время. Будто Ёнджэ ему интересен. Если и так, то это заблуждение, потому что в Ёнджэ мало чего интересного, все это знают. Югем, например. Они дружат довольно давно, и это рассказ из серии противоположности притягиваются — Югем чертовски высокий, общительный и нравится девушкам. Много говорит. Ёнджэ слушает. Ему это нравится; нравится гораздо больше, чем говорить. Поэтому он привлекает к себе мало внимания; люди забывают его имя сразу же, как только слышат. Никто из тех, кого знакомят с ним на (когда-то) работе или дружеских посиделках, не смог бы вычислить его в толпе. Иногда Ёнджэ кажется, что он просто иллюзия человека, NPC в чужой игре, безликий силуэт массовки. И поэтому, когда девушка с красивым ртом и волосами до лопаток смотрит в упор прямо на него, это кажется маловероятным. — Она на тебя смотрит, — говорит Югем. Они в Старбаксе. Ёнджэ не любит кофе, и на столе перед ним высокий стакан с зелёным чаем. — Скорее, на тебя, — честно отвечает он. На Югема всегда смотрят чаще. Как минимум потому, что он физически больше. Заметнее. Громче. А потом Югем уходит в туалет, и девушка с красивым ртом встаёт — на секунду Ёнджэ кажется, что она пойдёт за ним, но она подходит к их столику, и улыбается прямо ему в глаза и говорит прямо с ним. Она красивая, точно красивее той одной девчонки, с которой Ёнджэ встречался тоже. И от этого все необычно и непривычно. Она сохраняет свой номер в его телефоне и уходит. Югем не может перестать говорить об этом ещё несколько часов. Ёнджэ надеется однажды вынырнуть. Джексон болтает почти не останавливаясь и вскоре они оказываются на диване перед телевизором. Джексон громкий, занимает кучу пространства и ужасно тактильный. Он не убирает от Ёнджэ рук — держит его за запястье, гладит по плечу, пытается сделать массаж, теребит мочку его уха. Ложится головой к нему на колени. Он сам дощелкал каналы до какого-то фильма ужасов, а теперь стонет и жмурится, и дергается от резких звуков. И все это так малореалистично: Ёнджэ почти не смотрит на то, как люди на экране борются за жизнь в подвалах психбольницы, зато много смотрит на Джексона. В комнате темно, и экран телевизора освещает его лицо в голубых тонах. Джексон невероятно красивый. Аж пальцы дрожат. Ёнджэ не выдерживает, проводит подушечками двух пальцев Джексону по скуле. Он настоящий, тёплый, из плоти и крови, но разве до этого миллионы вещей не казались Ёнджэ настоящими, пока не исчезли в один момент. Разве однажды девушка с красивым ртом и тремя серёжками в ухе не была живой и настоящей, не была близко, разве однажды она не лежала у него на коленях, позволяя перебирать в руках светлые пряди ее волос? Разве однажды она не ушла, оставив Ёнджэ в топящем одиночестве, накрывшим его с головой и мешающим дышать? С тех пор он так и не вынырнул. С тех пор — череда дерьмового не то что «я скучаю», а «я забыл, что значит быть одному, я не знаю что с собой делать, я себе чужой». Когда фильм заканчивается, Джексон долго зашнуровывает кроссовки в коридоре и уходит. Впервые за долгое время Ёнджэ не может уснуть. Джексон пишет ему на следующий день. Ёнджэ не отвечает. Джексон все ещё особо ему не нравится. С ним условно весело, время проходит быстрее, но Ёнджэ не очень хочет видеть его снова. Джексон уничтожит его, если ему позволить; его невероятно красивое лицо и тёплые руки. Ёнджэ не планирует ничего ему позволять. Джексону, видимо, почему-то кажется, что они подружатся. Ёнджэ с ним не согласен. У Джексона и без того полно друзей, он их видел: девушек с цветными волосами и в колготках в сеточку, парней с забитыми руками, крутящих в пальцах ключи от машин. Джексону с Ёнджэ условно интересно, пока ему есть что сказать; рано или поздно слова иссякнут, и Ёнджэ не сможет заполнить образовавшуюся пустоту собой. Тогда эта неудавшаяся дружба и закончится. Джексон пишет на следующий день. Ёнджэ не отвечает. И на следующий день тоже. У него есть дела поважнее: он впервые за долгое время выбирается из дома, стирает ворох одежды и даже своё постельное белье. Это увлекательное занятие, если думать об этом поменьше. Ещё он готовит себе ужин, но не ест его. Слушает Лану Дель Рей. Джексон пишет на следующий день, и это уже не «как дела?» или «доброй ночи», а полноценное «Не против, если я заеду? У тебя есть еда?» Ёнджэ не против, но и не то чтобы за. Ответить Джексону — небывалое усилие. Ёнджэ вздыхает и пишет «приезжай», и сразу же откидывает телефон куда подальше. Джексон звонит в дверь примерно полтора часа спустя. У него в руках коробка пиццы, и Ёнджэ думает, что если это пепперони — его стошнит. Джексон говорит: — Ты не ответил про еду. Я принёс пиццу. Ёнджэ говорит: — Еда есть, — а потом добавляет, будто бы с гордостью. — Я готовил. Джексон улыбается так, как обычно родители улыбаются детям. Он в отличном настроении. Хочет посмотреть «Зеркала». Ёнджэ думает о том, что раньше Югем тоже так к нему приходил, но это быстро стало слишком тяжело и утомительно, и Ёнджэ никогда не винил его за то, что он перестал приходить, в том числе, потому что он продолжал писать, а Ёнджэ даже отвечал ему не всегда. Происходит примерно все тоже самое, что в прошлый раз, только на этот раз в кровати и с ноутбуком. Кровать у Ёнджэ огромная, когда-то у него часто оставался Югем и предлагал поспать на диване, но места на кровати бы при желании хватило хоть на четверых, так что не было ничего такого в том, чтобы спать вместе. Потом на кровати с ним была девушка с красивым ртом и светлыми волосами до острых лопаток; тогда Ёнджэ злился, что кровать такая большая, и что они так часто просыпались на разных ее сторонах. А потом он был там один. Спал поперёк кровати. Плакал. Один раз так метался по ней во сне, что больно упал на пол. И теперь вот: Джексон. Думает, видимо, что они друзья. Берет кусок пиццы (не пепперони, что-то с грибами и беконом) и требует, чтобы Ёнджэ откусил. Тяжело вздыхает и жмурится, когда из динамиков начинает звучать устрашающая музыка. Закрывает глаза руками, как ребёнок. Ёнджэ думает, что лучше нажрался бы осколков стекла, чем прожил то, что он проживает до сих пор. На улице начинает идти дождь. Ёнджэ приносит в комнату бутылку вина, которую когда-то подарили не его друзья, которых пригласил на ужин не он. Он изо всех сил улыбался им, но очень ждал, пока они уйдут, и лучше стало только когда девушка с тремя сережками в одном ухе сжала его руку и тихо сказала «я тебя люблю». Она умела дарить ему самые лучшие слова, обернутые в яркие фантики; эти фантики оказались пустыми, и ничего из сказанного не оказалось правдой. — Я за рулем, — стонет Джексон, увидев в руке Ёнджэ два бокала, и у него самое жалобное на планете лицо. Оно озаряется, когда Ёнджэ предлагает ему остаться на ночь. Как оставался когда-то Югем. До того как это стало слишком тяжело и утомительно. Джексон предлагает поспать на диване, но это сущая глупость. Места на кровати бы при желании хватило хоть на четверых, так что не было ничего такого в том, чтобы спать вместе. Джексон идёт в душ после Ёнджэ и возвращается с мокрыми волосами и голым торсом, трясёт головой, как мокрый пёс, раскидывая повсюду капли воды. Выключает свет, ложится на вежливом расстоянии; гипотетический третий человек вполне мог бы поместится между ними, но Ёнджэ все равно чувствует, и это чувство хватает его за горло и сжимает. Он чувствует. Мокрые волосы Джексона пахнут зелёным яблоком. Ёнджэ плачет. Это, возможно, неожиданно для Джексона, но он отлично справляется. Берет его за руку, и говорит, что ему жаль. У Ёнджэ в голове звенящая пустота и набатом: только не бросай меня, не бросай меня, пожалуйста. Джексон держит его руку своими красивыми пальцами, пока Ёнджэ не засыпает. Его рука тёплая и мягкая, будто женская, его голос тихий и успокаивающий. На утро за это очень неловко. Джексон делает вид, что ничего не произошло. Очень по-дружески. Так, наверное, поступают друзья, — думает Ёнджэ, стоя в коридоре и провожая Джексона на его большую важную работу. И Югем, наверное, сделал бы также, — думает Ёнджэ, а потом Джексон делает то, что вряд ли бы сделал Югем. Он делает шаг, его лицо внезапно очень близко. Взгляд у него мечется: смотрит Ёнджэ то в глаза, то на губы. Обычно так делают, когда хотят кого-то поцеловать. И Ёнджэ почему-то готов к этому, готов встретить его губы своими. Он закрывает глаза, но ничего не происходит. Открывает — Джексон все ещё очень близко, почти упирается лбом ему в лоб. — Ещё слишком рано для этого, да? Ёнджэ не знает, имеет ли он ввиду то, что они так мало знакомы, то, что вчера один из них ревел в подушку, или то, что сейчас восемь утра. В целом, что бы это ни было, у него нет никакого мнения на этот счёт. Джексон целует его в щеку и говорит: — Иди спать. Дверь за ним закрывается и Ёнджэ стоит в коридоре, думая об этом. О том, как он, кажется, нравится Джексону. Наверное, не как друг. Наверное так это работает, когда ты хочешь кого-то поцеловать. И Ёнджэ думает, что Джексон тоже, возможно, ему нравится. Что Джексон чертовски красивый, иногда от этого даже подташнивает. Что Джексон Ван выглядит как человек, который порвёт тебя, откроет грудную клетку и перероет там все, но у Ёнджэ есть силы, чтобы ему этого не позволить. И что ему нравится, когда Джексон держит его руку. Наверное, если он правда нравится Джексону, это поможет ему прийти в норму. Возможно «последнее время» наконец-то закончится. Он все еще в коридоре, когда парой минут спустя раздается нетерпеливый стук в дверь, и за дверью стоит Джексон, нахмуривший брови. — Что-то забыл? — спрашивает Ёнджэ. — Да, — говорит Джексон, а потом берет его за подбородок и целует. Прямо как в лучших романтических комедиях. Целует так, как будто Ёнджэ ему правда нравится. Отстраняется, смотрит ему в глаза, быстро целует его еще раз напоследок, с улыбкой говорит: — Я опаздываю, — и через секунду исчезает в темноте лестничного проема. Наверное, Ёнджэ ему правда нравится, и он, должно быть, правда нравится Ёнджэ. Он ждет, что сейчас «последнее время» закончится. Ждет, что наконец-то вынырнет. Но ничего не происходит.