***
Эстония очутился где-то в темноте. Он растерянно оглядывается вокруг, не понимая, где находится. Ничего не видно. Пахнет старостью, пылью и сыростью. А также какие-то смутно различимые запахи моющих средств, влажной древесины, ветхих тряпок. Душно, места мало. Юноша отодвигается назад и ощущает, как что-то роняет, и это что-то падает на пол. По звуку это что-то деревянное и напоминающее палку. Прибалт вздрагивает и оглядывается назад, со страхом смотря вокруг себя. Мало места. Стены давят и словно сжимаются вокруг него, уменьшая с каждой секундой лишь сильнее место в этом помещение, которое и так крошечное. Что-то шелестит. По звуки это какие-то бумажки, которые чуть хрустят, как будто бумага впитала воду и осталась на солнце. А также звуки того, будто кто-то копается в тряпках. Скрип деревянного пола заставляет вновь вздрогнуть. Эстонии страшно. Он обнимает колени, прижимая их к груди. Сердце бьётся быстро и громко, оглушая, отдаваясь в голове. Оно словно хотело разорваться на куски от страха и подкатывающего комка дикого ужаса. Юноша боится темноты. Боится маленьких замкнутых помещений, где находится такая непроглядная тьма. Со временем глаза начинают привыкать к темноте, позволяя видеть силуэты вещей, которые есть в этом маленьком помещении, которое давит своей узостью. Эстония моргает и приглядывается к окружению. Он вздрагивает и ощущает весь скопившийся ужас. Чулан. Старый, знакомый с тех времён, когда парень был ещё членом семьи Советского Союза. Этот чулан видел много провинившихся детей, которые каким-либо образом вызвали недовольство у своего «отца». Все рано или поздно в нём были. Все оставались в нём на несколько часов, а бывало, что и на целые сутки или даже больше. Эстония пробыл в этом чулане больше суток в далёком прошлом. Наверное, из-за этого и появилась боязнь темноты, которая не покидает его до сих пор. Он до сих пор боится маленьких замкнутых пространств, если они не освещены. И сейчас всё вернулось в прошлое. Ужасное прошлое. Эстония сжимается ещё сильнее, ощущая всё сильнее сжимающий горло страх. Он не хочет переживать это снова. Не хочет вновь чувствовать этот ужас и отчаяние. Он сжимает пальцами ткань брюк на коленях и утыкается лбом в свои ноги, ощущая то, как слёзы начинают скапливаться уголках глаз. Страшно, жутко. Неожиданно парень слышит тихий писк и вздрагивает, вскакивая на ноги. Мыши! Он быстро залезает на тумбочку, которая стояла в чулане, пару раз чуть не свалившись с неё, и смотрит на пол. Он видит какое-то движение в куче тряпок и его начинает бить озноб, а слёзы страха начинают непроизвольно течь из глаз. Эстония весь сжимается в комочек, обнимая себя руками. Он помнит, как сидел тут почти двое суток. Как все его просьбы выйти игнорировали, не слушая ни раскаяние, ни мольбы со слезами. В глазах стоит пелена из слёз, юноша начинает беззвучно плакать. Ему сейчас невероятно страшно и больно. Он надеялся больше никогда этого не ощутить. Но он вновь беспомощен. Вновь один. Вновь в чём-то виноват. И вновь вокруг него лишь темнота, которая обволакивает, проникает через лёгкие, через каждую щель в душе юноши. Она ворошит старые воспоминания, спрятанные в самых дальних закоулках памяти. Она высасывает все соки, вселяя страх, заставляя фантазию начать придумывать жуткие образы того, чего не может быть. Тьма шепчет беззвучно, но Эстония слышит её голос. Слышит то, как она говорит ему о том, что он совершенно один, что его снова все оставили. Тьма изнутри разрывает на кусочки, заставляет захлёбываться страхами и слезами. Она душит своими незримыми руками, утягивая всё глубже в омут страхов. Эстония слышит голоса. Слышит, как кто-то подходит к двери, но не решается заговорить или даже прикоснуться к деревянной поверхности, покрытой облупившейся с годами красной краской. Но этот кто-то быстро отходит назад и убегает прочь. Прибалт смотрит в сторону двери с содроганием. Он хочет услышать голос братьев, хоть чей-то. Но вокруг него гнетущая тишина, которую нарушает лишь шуршание ткани и крысиный писк, пугающий лишь сильнее. Он один. Наказанный, брошенный наедине с крысами. Неожиданно в помещение становится темнее, чем было, хотя и казалось, что темнее уже быть не может. Эстония уже с откровенным ужасом озирается по сторонам. Ему теперь тяжело различить даже силуэты вещей. Сердце колотится от страха, ударяясь о рёбра, отдаваясь стуком в ушах, таким громким, оглушающим. Из глаз медленно бегут слёзы, стекая по щекам и падая на поверхность тумбочки. А юношу трясёт от страха и ужаса. Его бьёт дрожь, а по телу бегут мурашки от каждого шороха ткани. Слишком много негативных воспоминаний связано с этим чуланом, с тьмой, которая в нём была в любое время суток. Крысы же не умеют забираться по стенам, да? Эстония на это надеется и сжимается лишь сильнее. Он бы мог помолиться, попросить помощи у бога, но он никогда не верил, не знал ни одной молитвы. Он всегда привык опираться на себя или на окружающих, но никак ни на то, что не видит и не слышит, ни на то, к чему нельзя прикоснуться, в которого надо просто верить, не имея крупных доказательств его существа. Так что он, даже в таком плачевном состоянии, близком к истерике, не может пойти против собственных принципов. Эстония замирает и старается заснуть, как-то отключиться от всего происходящего. Но из-за темноты, практически лишившей его зрения, слух обострился, усилия каждый звук, делая их более громкими и резкими. Каждый шорох был громче в несколько раз того, каким он на самом деле был. За дверью послышались голоса. Эстония попытался перестать всхлипывать, прислушиваясь, чтобы услышать и разобрать голоса. Сначала этого не получалось сделать. Слишком тихо. Но с каждой секундой голоса становились ближе, громче и отчётливее. Был слышен приближающийся звук шагов и скрип деревянного пола под чьими-то ногами. Через несколько минут юноша смог точно определить, кому именно принадлежали голоса. Третий Рейх и СССР. Голос второго он узнал ещё издалека по манере говорить, по громкости голоса, по чёткости и отрывистости фраз. В вот голос Нацистской Германии он узнал далеко не сразу. Лишь тогда, когда тот подошёл на достаточное расстояние, чтобы можно было услышать слова, Эстония различил немецкий язык в его речи, лишь тогда он осознал, кому именно принадлежит этот голос. Прибалт немного приподнимает голову, чтобы лучше слышать их диалог. — …Ну, как? Думаю, мы договорились, Union. Тебе отходят Латвия, Эстония, Финляндия и восточная часть Польши, а мне Литва и западная часть Польши. — Думаю, этот раздел устраивает нас обоих. Я получаю желаемое, как и ты. Было приятно иметь с тобой дело, — мужчина по ту сторону двери чиркнул спичкой, видимо, закуривает трубку. — Надеюсь на дальнейшее развитие наших взаимоотношений лишь в положительном направлении. Эстония замирает. Всё было так легко. Они просто распределили, кому кто достанется! Их всех просто использовали, как товар, на котором можно построить почву, для благоприятных взаимоотношений. Это убивает и злит. Как они посмели! Поделить всё между собой, не спросив ни у кого! Прибалт сжал зубы до тихого скрипа. Ярость смешалась с ужасом и страхом, отдавая привкусом отчаяния и безысходности, обречённости. Юноша напрягается, понимая, что эти двое находятся за дверью, прямо возле неё. Кто-то из них берётся за ручки и медленно начинает открывать дверь. Неожиданно дверь открылась, но за ней не было ни Союза, ни Третьего Рейха. Не было остальной части дома. Эстония боязливо слезает с тумбочки и выходит через дверь наружу. То, что он увидел, вызвало в нём колоссальное удивление. Он оказался на берегу какого-то водоёма. Вода была чистой и имела яркий голубой цвет, словно окрашенная в него. А на берегу был снег. Девственно чистый, сверкающий на солнце, как и гладь водоёма. Юноша смотрел по сторонам и всё отчётливее понимал, где он находится. Финский залив. Но тут было тихо, не было ни души вокруг, словно всё в один момент умерло. Не было ни людей, ни животных, ни какого-либо транспорта. Это было жутко и неестественно. Эстония обернулся назад, но позади него не было двери, лишь хвойный лес, где деревья росли так плотно, что нельзя было ничего различить за ними. Прибалт повернул взгляд в сторону залива. Солнце стремительно садилось. Слишком быстро. Пока над водной гладью не оказалась лишь половина солнечного диска. Начался кровавый закат. Небо залилось оранжевыми и красными цветами. Голубого не стало на небе, а вода окрасилась в багровый цвет. Белый и синий сменились на красные оттенки. Эстония отступает от воды, чувствуя, как она начала подступать к его ногам всё ближе и ближе. Но вдруг он слышит знакомый голос, который за многие годы стал родным, и смотрит в сторону, откуда был звук. По пояс в воде стоит Финляндия. Он улыбается и смотрит в сторону юноши, раскрывая руки, словно для объятий. — Эст, иди сюда. Неужто ты боишься едва холодной воды? — Финляндия улыбается, не отводя взгляда. Эстония смотрит на него и послушно делает несколько шагов в сторону воды, которая тоже начала наступать, всё дальше и дальше заходя на берег. Этих нескольких шагов хватило, чтобы кроссовки начали мокнуть в воде. Холодно. Очень холодно. Юноша хочет было сделать шаг назад, но ноги не слушаются, делая шаги вглубь озера, всё дальше от берега. Он со страхом оборачивается обратно в сторону берега, вновь переводит взгляд на Финна и понимает, что он в ловушке, что что-то не так. А Эстония всё глубже и глубже уходит в воду. Её уровень всё поднимается и поднимается. И вот она доходит Эстонии по пояс, но Финляндия всё также далеко, сколько бы не было сделано шагов в его сторону. Юноша продолжает идти в его сторону, всё сильнее погружаясь в воду, но Финн не становится ближе. Тот всё также далеко стоит и открывает руки для объятий, словно готовый в любой момент обнять своего товарища. Но этого не происходит. Эстония надрывно кричит, зовёт парня, но тот лишь улыбается, закрыв глаза, и говорит, чтобы юноша шёл к нему, сам не сдвигаясь с места. У Эстонии стучат зубы, и дрожит всё тело. Идти всё тяжелее, словно вода становится с каждой секундой всё более плотной и густой, холод усиливается, кусает за открытые участки тела. Тело краснеет от холода, кончики пальцев онемели. Юноша их не чувствует, как не чувствует и ног уже как несколько минут. Дышать тяжело, каждый вздох и выдох отдаются острой болью, словно лёгкие изнутри замёрзли, а тонкие стенки лёгких превратились в лёд. Эстония ощущает, как постепенно начинает неметь тело, как каждый шаг отдаётся невыносимой болью, словно он идёт по острым лезвиям, которые впиваются в ноги, раздирая их. Он чувствует, как силы утекают из него вместе с теплом. Как холодно. Вода поднялась по грудь, а от солнца остался лишь небольшой край. Но на небе нет ни звёзд, ни луны. Ничего. Остатки солнечных лучей блекло озаряют небо и воду. Но они не греют. Эстония замирает и вновь смотрит на Финляндию. За парнем находится остаток солнечного диска. Это создаёт ощущение, что Финн светится всем своим естеством, словно божество, словно святой, вот только тёмная тень легла на его лицо, скрывая его. Эстония уже не видит его эмоций. В глазах слёзы от нарастающей изнутри и снаружи боли, но стоит этим слезам начать течь по лицу, как они превращаются в льдинки, которые падают в тёмную воду. — Финн! — кричит Эстония. Он ни на шаг не стал к нему ближе, пускай и берег сейчас практически не видно, с которого начался этот путь. Вокруг лишь вода, пугающая своей темнотой и глубиной. За ноги начали цепляться водоросли, разрывая штаны, кожу, оставляя царапины и ссадины, которые активно кровоточили, оставляя за юношей кровавый след в воде. Каждый шаг — испытание. У Эстонии нет сил идти. Он истощён и невероятно сильно устал. Он стоит в ледяной воде, которая ему уже по шею, и смотрит на парня с мольбой. Но тот стоит на месте, не двигаясь, не меняя своего положения. Всё также далёк, сколько бы прибалт к нему не шёл. Неожиданно последние солнечные лучи пропали, погрузив всё во мрак. С невероятным холодом смешалась тьма. Воздух стал ледяным, поднялся ветер, который с каждый мгновением набирал силы, терзая замёрзшее тело Эстонии, поднимая волны холодной воды и заставляя их биться о лицо юноши, а следом своим холодным дуновением морозя кожу. У Эстонии кончились силы. Нет сил ни на крик, ни на слёзы, ни на что. Но неожиданно Финляндия оказывается совсем рядом, всё также открывая свои руки для объятий. Он молчит, не двигается, не издаёт ни звука, словно не дышит. И даже на расстоянии шага юноша не видит его лица. На нём всё такая же тёмная тень. Но Эстония не обращает на это внимания. Финн сейчас так близко. Только сделай шаг. И он делает, но стоило ему приблизиться к парню, как тот исчез, появляясь уже далеко от него. Очень далеко. Так, что невидно ничего, кроме размытого силуэта и горящих в темноте белых глаз. Эстония смотрит в его сторону со страхом. Где чудесная синева радужки? Юноша сжимается, прижимая руки к груди. Из глаз бегут слёзы, скатываясь по щекам и падая в воду. Синяя вода и белый снег. Вот твой сине-белый флаг! Финляндия вновь стал далёким, недостижимым. Близость к нему была лишь обманом. Эстония плачет. Он уже не чувствует тела. Не чувствует никакого участка. А вода уже по подбородок. Брови и ресницы побелели от холода. В ноги вцепились водоросли и медленно потащили на дно. У прибалта не было сил сопротивляться, не было сил держаться. Он идёт ко дну, захлёбываясь в ледяной воде. Каждый участок тела разрывает на части мелкими иглами, которыми впился в плоть холод. Он сжимается в позу эмбриона, обнимая себя руками, и видит горящие белым глаза с другой стороны. Эстония открывает рот, протягивая руку в сторону света этих глаз. Но его никто не спасёт. Он уже утонул. Он уже мёртв. Он никогда не приблизится к желанному образу. Он никогда не станет похожим на него. Никогда не будет на одной ступени с ним. Он всегда будет слишком далеко от него, сколько бы ни пытался подойти поближе. А обманывать себя тем, что они близки, что они похожи, не получится вечно. Рано или поздно эта пелена веры спадает и становится видно, насколько они отличаются, насколько далеко, насколько не похожи. Зря лишь надеется на то, что они друг с другом близки, что он важен ему. Зря верит в эту любовь. Тело Эстонии идёт на дно. Он ощущает объятия смерти. Такие болезненные вначале, но потом щадящие, нежные, приносящие невероятный покой. Она шепчет ему о том, как ему будет хорошо там, вместе с ней. Она закрывает ему глаза, затыкает уши, давая видеть и слышать лишь себя. Незримая, неслышимая, но вездесущая. Она везде. В этих острых водорослях, в этой воде, в этом дне, усыпанном острыми камнями, во всё, что окружает. Эстония закрывает глаза. Он уже мёртв. Но тут родные, чуть шероховатые ладони взяли его за руки, поднимая на поверхность. В глаза ударил яркий свет. Глазам больно. Лёгким больно. Смерть расцепила свои нежные объятия, замолчала, перестав шептать о покое, который ждёт его на том свете. Она отступила. Эстония не понимает, где он и что происходит. Яркий свет слепит глаза, заставляя их слезиться. Или это они не от света? Он слышит голос Финляндии и, почему-то, свой. Юноша часто моргает, стараясь привыкнуть к яркому свету, и видит парня. Тот выглядит рассерженным и недовольным. Они стоят друг напротив друга и кричат. Прибалт не верит, что это его голос, не верит, что это он говорит эти слова. Он не хочет говорить эти слова, но не может замолчать. Тело не слушается его. Оно действует словно по заведённой программе, игнорируя желания Эстонии, который хочет замолчать. Он осознаёт, что это их ссора, произошедшая достаточно давно. Юноша чувствует, как по собственным щекам стекают слезинки, чувствует, как в глазах щипает. Он слышит свои крики и чувствует, как всё изнутри обливается кровью от этой сцены. Ему больно вспоминать ту ссору, свои слова, которые он тогда не контролировал, да и сейчас не может. Старое воспоминание, которое разрывает сердце в клочья. Эстония слышит голос Финна, полный какого-то глухого отчаяния и раздражения. Финляндия в ярости. Он хмурится, вынужденно повышая голос, так как Эстония переходит практически на крик, не слушая его. Финн пытается образумить, но Эстония не может успокоиться. Эстония сейчас осознаёт, что эта ссора случилась на пустом месте из-за его подозрений, из-за его случайно слетевшего с языка обвинения. Сейчас Эстония понимает, как мог обидеть Финляндию. Сейчас ему стыдно. Он хочет заткнуть себе рот, чтобы не говорить этих слов, и заткнуть уши, чтобы не слышать, как рассержен на него Финн, чтобы не слышать в его голосе разочарования в прибалте. Юноша чувствует, как ноги и спину обдаёт всё сильнее холодом с каждым сказанным обвинением и оскорблением. Чуствует, что с каждым словом делает шаг назад. Комната стала мигать, сменяясь озером, в котором раньше стоял юноша. Эстония понимает, чувствует, как с каждым своим колким словом отдаляется от Финна, который стоит не так далеко от него. Он видит, как товарищу больно, обидно. Видит в его глазах какую-то тупую грусть. Финн. Его дорогой Финн. Он опускает голову и делает шаг назад. Он почти всегда шёл к нему навстречу, пытался поддержать, помочь, был готов на компромиссы, на уступки. Он готов был закрыть глаза на нелогичность некоторых поступков Эстонии. Но его терпение тоже не вечно. Его тоже можно оскорбить, оттолкнуть, обидеть, задеть. Ему тоже бывает больно, пускай он всегда и старается сохранять спокойствие и трезвость мыслей. И в этот раз Эстония смог его серьёзно задеть. Обозвать кремлёвским! Эстония чувствует, как отдаляется от него, но воды не становится меньше, она остаётся на том же уровне, становясь лишь холоднее. В какой-то момент они оба замолкают. Слёзы прошлого и настоящего смешались в одни солёные дорожки, что бегут по щекам. Финн отводит взгляд, поворачивая голову в сторону. Они вновь далеко. Финляндия не будет делать первых шагов, но и не уходит дальше. Он стоит на месте и смотрит куда-то вдаль. — Знаешь, Эст, что тебя топит? — тихо звучит голос, напоминающий ветер. Он делает небольшую паузу и переводит взгляд на Эстонию. — То, что ты не можешь отпустить прошлое. Ты всегда смотришь в сторону своего прошлого. Всегда смотришь назад. Ты не можешь изменить своих взглядов. Не можешь даже поверить, что чьи-то слова могут оказаться правдой. Ты не можешь мне довериться. Ты не готов меняться. Из-за этого ты и не можешь сдвинуться с середины озера. Ты не можешь преодолеть свою черту, и это лишает тебя возможности получить шанс оказаться в более тёплых и благоприятных водах. Взгляд, которым Финляндия смотрит на юношу, бьёт больнее всякого оружия, а слова вторят взгляду, нанося удар по сердцу. Эстония сжимается под этим взглядом, в котором видит разочарование, видит чужую боль и сожаление. Ему больно от этого взгляда. Финну не обязательно говорить вслух то, что он ожидал другого. За него это делает взгляд. Прибалт замирает, обнимая себя руками, и отводит взгляд в сторону. Финн прав и спорить с этим бесполезно. Он не станет врать или оскорблять. У него не такая натура, не такой характер. Эстонии стыдно поднимать взгляд. Он сделал нерешительный шаг в сторону Финляндии, всё также смотря в сторону. Но он запинается и летит в воду, окунаясь в неё с головой, глотая её и заполняя ею лёгкие. В следующее мгновение Эстония оказывается в каком-то тёмном помещении, освещённом одной лампой над головой юноши. Да и этого тусклого света хватило лишь на то, чтобы осветить небольшой квадрат пола. В воздухе пахнет старостью и кровью. Воздух спёртый. В помещении душно и неуютно. Нет ничего кроме одного деревянного стула и стола. Неожиданно возникшие шаги заставили Эстонию вздрогнуть всем телом, поворачивая голову в сторону звуки. Перед ним стоял СССР с подсвечником в руках. Он смотрел на юношу своими жёлтыми глазами, не мигая, никак не меняясь в лице. Союз ставит на стол подсвечник, делая комнату совсем немного, но светлее, за счёт горящих свечей, и непонятно откуда в его руках оказываются прутья. Они были ровными, длинными и явно подготовленными для дальнейших действий. — Ты же знаешь, что я собираюсь делать? Ты сильно провинился. Ты забываешься. Не смей забывать, кому ты принадлежишь. Не смей даже думать о том, чтобы покинуть меня, отрекнуться от меня или предать. Ты жестоко поплатишься, ты же знаешь. Я предупреждал тебя об этом не раз и не два, но ты упорно продолжаешь меня разочаровывать и злить. Сегодня ты поплатишься за каждый свой проступок, за каждую оплошность. — Я не позволю! — громко отвечает в ответ Эстония и делает шаг назад. — Глупый мальчишка. Никто тебя не будет спрашивать. Эстония резко ощущает, как его ноги и руки обвини старые ржавые цепи, разворачивая и прижимая его к стене животом. Звенья побрякивали и звенели, оглушая юношу, которого окружили со всех сторон эти звуки. Прибалт пытался отойти от стены или развернуться, но цепи, уходящие одним концом в стену, плотно обхватили запястья, спину и щиколотки своей жертвы, не давая ей как-либо пошевелиться. Юноша теперь испытывает страх. Страх, который лишает способности логически мыслить. Страх, который вызывает панику и дрожь в теле. Страх, который, подобно воде, окружает и не даёт вздохнуть. Эстония активно задёргался, стараясь выпутаться. Но уже поздно. Он слышит, как СССР мочит прутья в воде, слышит, как тот пробно замахивается и со свистом рассекает воздух. Всё внутри юноши резко оборвалось и похолодело. Нет. Только не снова! Только не опять проходить через этот ужас! Эстония весь сжался и напрягся. Он бы начал молить СССР не делать этого, если бы не знал, что это не работает. Но он помнит, что его «отец» не знал такого слова, как пощада, в отношении наказаний уж точно. Если он решал кого-то наказать — то он это сделает, не пожалев того, кому была суждена эта участь. Союз подходит сзади к нему и опускает штаны вместе с бельём. Эстония вжимается в стену и жмурит глаза, словно так он сможет облегчить свои мучения. Его тело колотит и знобит. Это опять повторяется. Опять! Свист воздуха, и прутья резко проходятся по ягодицам. Эстония вскрикивает и прижимается лбом к кирпичной стене. Он слишком сильно напрягся, из-за чего удар по ощущениям был сильнее того, каким он должен был быть. Юноша испытывает боль, смешанную со стыдом и отвращением. Прутья бьют болезненно, хлёстко, резко, оставляя после себя в лучшем случае красную полосу, а в худшем синяк или шрам. А стыдно за то, что его вновь, как провинившегося ребёнка, секут розгами. Он уже вырос из этого, он уже прошёл этот этап, но всё вновь повторяется. А противно от осознания того, кто именно сечёт его. — Ты вновь идёшь против меня. Ты не согласен с моими взглядами. Первого шрама было мало? Первых жертв тебе было мало?! — Советский Союз с силой нажимает на лопатку, где был жуткий шрам от срезанного куска кожи с плотью, и услышит подавленный вскрик, продолжившийся протяжным шипением. — Раз так, то твои люди вновь будут страдать. Ты запомнишь все шрамы, которые я тебе нанесу. Ты запомнишь всех жертв, которые поплатятся за свои взгляды, за непослушание. Поплатишься ты. Поплатится твой народ. СССР вновь замахивается и резко ударяет кожу по тому же месту, где уже был нанесён удар. Он бьёт ещё несколько раз по одному и тому же месту, рассекая кожу до крови, до шрама, который потом останется. Союз не щадит, не сдерживает силу. Замахивается конкретно, а бьёт точно и со знанием дела, чтобы каждый удар отдавался яркой болью и оставлял после себя след. Эстония прикусывает себе язык, стараясь не кричать в голос и издавать минимум звуков. Но получалось так себе. Советский Союз вновь и вновь мочил прутья в ледяной солёной воде и снова бил ими. Бил так, что некоторые прутья ломались, и их приходилось менять, стараясь выбрать более гибкие и прочные, чтобы те не ломались. Ведь эта смена прутьев отвлекала от основного процесса. Эстония уже сбился количества ударов, был на грани с тем, чтобы отключиться. Из глаз лились непроизвольные слёзы боли. Но неожиданно он чувствует руку на своей голове, которая разворачивает его лицо в бок, отрывая взгляд от стены. Прибалт с трудом размыкает веки и то, что он видит, вызывает у него волну ужаса. То лицо, которое ему ранее казалось, что принадлежит Союзу, оказалось не таким, каким раньше было. Лицо СССР, ну, Эстонии казалось ранее, что это был он, разошлось на два отдельных. Одно принадлежало Российской Империи, а другое СССР. Их лица срастались на месте, где у каждого из них был глаз, а также уголками рта. Картина была невероятно жуткой. Радужка нормального глаза Советского Союза была ярко-красной, а у Империи — ярко-жёлтой. Но у их общего третьего глаза, которые образовался в месте, где две головы срастались, было два зрачка, которые частично слились, но не полностью, а также такая же изуродованная радужка, перетекающая из красного в жёлтый, а на стыке образуя оранжевый, имеющая не ровную круглую форму, а изогнутую, неправильную. Это нечто перевело взгляд всех трёх глаз на Эстонию и начало говорить грохочущим низким голосом. — Ты ничтожество. Крошечный, никому не нужный, одинокий, всеми брошенный. Тебе вечно нужен кто-то сильнее, чтобы опираться на него, — это существо рычало каждое слово. Эстония испытывал ужас при виде этого слияния. Оно — собирательный образ тех, кто его контролировали, держали в неволе. Они оба были ему неприятны и вызывали ненависть. А сейчас они стали одним. Одежда на этом была смесью того, что надевал Союз и того, что носил Российская Империя. Но лицо — это самое жуткое, самое пугающее. Местами от одной головы до другой шли нити из кожи и плоти. Изо рта этого нечто хлестала кровь, а глаза также кровоточили, из-за чего по лицу бежали бордовые «слёзы». Это существо схватило Эстонию за шею и подвело к окну, которого раньше не было на этом месте, заставив смотреть в него. За окном шла жуткая сцена казни эстонцев. В воздухе стояли крики женщин, мужчин и детей. Но советские люди насильно ставили эстонцев к стене. Были слышны мольбы, крики и проклятия. Стоял надрывный плач обречённых людей, которые точно умрут в этот день. Воздух был пропитан отчаянием, горем и болью этих людей. Было тяжело сделать вдох. Эстония смотрит, как его людей ставят на расстрел, и давится слезами. Нет! Они не смеют! Его народ! Его люди! Прибалт кричит, чтобы СССР остановил своих людей, но тот лишь усиливает хватку на его шее и говорит, чтобы тот наблюдал, как его люди умирают. Эстония вырывается и пытается как-нибудь вывернуться из чужой хватки, которая душит его. А эстонцев уже поставили к стене. На них направлено оружие. Раз. Голоса людей не смолкают и наполняются самой сильной паникой и отчаянием. Для них судьба предрешена. Два. Матери прижимают к себе детей, жёны обнимают мужей, а братья и сёстры жмутся друг к другу. Три. Череда выстрелов. Белая стена окрасилась кровью. Эстония вскрикнул. — Нет! — срывается у Эстонии надрывный крик. А это слияние, скалясь и насмехаясь, скидывает его из окна, расцепив хватку на шее. Эстония камнем падает вниз и давится своими слезами. Он падает на лужу крови, которой истекали тела его людей, упавшие на месте, где стояли, сразу после череды выстрелов. Кровь липнет к телу, впитывается в одежду. Белая рубашка стала алой, а также кожа рук оказалась окрашена в этот цвет. Эта лужа поглощает его, топит в себе. А он продолжает слышать в голове крики и плач его народа. Он не смог ничего сделать. Опять! А в это время он оказывается с головой в этой крови. И вновь озеро. Только в этот раз в нём не чистая вода, а кровь. Кровь его народа, который пострадал во время аннексии Эстонии. Кровь его народа, пролитая за всё время нахождения в составе СССР, нахождения в его «семье». Прибалт смотрит на свои руки, которые по локоть в крови, и истерически смеётся, рыдая. А слёзы — это тоже кровь, что неспешно стекала по лицу и капала в это озеро. Все шрамы на теле кровоточат, окрашивая воду в бордовый лишь сильнее. Эстония закрывает себе лицо руками, размазывая по нему кровь, но ему плевать. Его народ не должен был так страдать. Не должно было быть всех этих смертей! Прибалта жрёт боль и отчаяние. Он подвёл свой народ. Они страдали. А он не мог ничего сделать. В юноше скопилась вся боль от воспоминаний, вырываясь наружу слезами и надрывным криком. А со дна к него тянутся полусгнившие руки людей, хватая Эстония за ноги, руки, утаскивая на дно. А вокруг него появился шёпот. Слишком громкий, слова невозможно разобрать. Шептали мужские и женские голоса, шептали дети. Откуда шёпот? Прибалт не знает и продолжает идти на дно, где его лишь сильнее оплетают эти руки. Даже в воде слышен этот непрекращающийся шёпот. Он давит и оглушает. Не слышны слова, но слышна боль, разочарование и укор. Эстония пытается заткнуть уши, но тщетно. Этот шёпот везде. Его нельзя заглушить. Юноша уходит в это озеро с головой, и его лишь сильнее тянут на дно. Вдруг послышалась знакомая музыка, и Эстония почувствовал руки, которые мягко его поймали, не дав упасть на самое дно. И родной голос: «Я не оставлю тебя. Я буду рядом с тобой».***
Эстония вскакивает на постели с криком. Сердце бешено колотится в груди и это биение отдаётся в ушах. Юноша тяжело дышит, сжав в руках одеяло. Из глаз льются слёзы от пережитого ужаса и страха. Это был всего лишь кошмар? Эстония пытается успокоиться, но не получается. Его всего трясёт. Он оглядывается. Музыка продолжает играть, хоть он и проснулся. Прибалт бросает взгляд на тумбочку, дрожащими руками берёт телефон, не посмотрев, кто именно ему звонит, и отвечает на звонок. — Эст, ты как? Всё хорошо? — послышался взволнованный голос. — Финн, прошу, пожалуйста, ты можешь приехать? — голос Эстонии дрожал и срывался из-за рыданий, которые он не мог сдержать — Ох, чёрт. Я уже еду, — Финляндия на той стороне трубки закопошился и, кажется, собирался отключиться, но его остановил Эстония. — Финн, не бросай трубку, прошу тебя! — Хорошо, Эст. Я не брошу трубку. Только не волнуйся. Я скоро буду, — успокаивал прибалта Финн. Пока Финляндия добирался до Таллинна, он продолжал говорить с Эстонией по телефону, успокаивал его, пытался как-то отвлечь. Он старался добраться до города как можно быстрее, так как слышал, в каком состоянии находился юноша. Голос прибалта дрожал и срывался, а речь была обрывистой. Он иногда начинал заикаться и проглатывать окончания слов. Финн за два часа доплыл на пароме до Таллинна и, поймав такси, быстро доехал до частного дома Эстонии. Он позвонил в звонок и на нервах начал немного постукивать ногой об поверхность порога. Но это продлилось недолго. Прибалт открыл дверь через считанные минуты, которые ему понадобились, чтобы спуститься со второго этажа на первый и добраться до холла. Да уж, его внешний вид и правда показывал всю тяжесть ситуации. Глаза были красные от рыданий, руки дрожали, как и губы, а на щеках были ещё видны дорожки от слёз. В зале был включён свет, также, как и на кухне. Финляндия обнял Эстонию, прижимая его к себе, а тому это и нужно было, так что он в ответ обнял парня, уткнувшись носом в его куртку. Юноша пытался что-то сказать, но голос его дрожал слишком сильно, не давая связно сказать хотя бы фразу. Но Финляндия остановил эти попытки, поцеловав его в лоб. Он наскоро снял куртку и ботинки, убрав их не слишком уж аккуратно, и, приобнимая Эстонию, выключил везде свет. Он уже здесь, всё будет в порядке. Прибалт прижимался к нему, взяв его за руку, и испытывал облегчение. Он не один. Финляндия завёл юношу в комнату и, когда тот лёг, сел на край кровати. Он думал, что стоит посидеть рядом с ним, чтобы тому было спокойнее. Но Эстония потянул его к себе за рукав, прося лечь рядом с собой. Финн вздохнул, но с улыбкой согласился и прилёг рядом с юношей, накрыв их обоих одеялом. Он прижал прибалта к себе, обнимая его. А Эстония же уткнулся носом в тёплый свитер, пропахший зимой, хвоей и запахом Финляндии, и чувствовал себя в безопасности. Эти объятия, мягко поглаживающие его спину руки и мягкие поцелуи в макушку приносили в душу спокойствие и покой. Страхи начали отступать, а тело перестало так сильно дрожать. А Финляндия лишь продолжал успокаивать. Его голос звучал тихо, мягко обволакивая, низковато и очень интимно. Он успокаивал Эстонию, как ребёнка, который боится засыпать из-за того, что верит в подкроватных монстров. Финляндия гладил его спину, шею, пока прибалт также обнимал его, сжав ткань свитера на спине. Со временем Эстония окончательно успокоился, перестав всхлипывать и шептать об ужасах, которые ему приснились, и начал медленно засыпать. Его веки закрылись, а дыхание выровнялось. Финн с облегчением вздохнул и мягко поцеловал брови юноши, на что тот чуть поморщился, но не проснулся. Прибалт сладко посапывал, окончательно успокоившись и отпустив страхи, которые его терзали и пожирали изнутри, а Финляндия не спал почти до самого утра, охраняя сон своего возлюбленного. Но потом он всё же тоже уснул, не разрывая объятий. Остаток ночи прошёл мирно и спокойно.