***
Улицы Петербурга полнятся слухами, но лучшие из них обитают, а зачастую и создаются на приёмах дворянских семей. И уж точно нельзя было найти кладезя пересудов и сплетен лучше, чем дом Курчинских, где, невзирая на недавнюю войну с Наполеоном, подавали старое французское вино и играли в вист, теряя состояния и закладывая провинциальные дачи. Мадам Курчинская, как и подобает хозяйке приёма, была одновременно в каждом жарком обсуждении и умудрялась хоть кивком, хоть мимолётным словом, но выразить каждому свою напускную радость, не теряя при этом статности и природной гордости. Особенным вниманием она одаривала молодых офицеров и выпускников Лицея, незаметным жестом подзывая то одну, то другую из невыданных дочерей, юных и прекрасных, как две подлунные астры. — О, мсье Калашин, мы думали, вы уж не придёте, — томным голосом произнесла она, благосклонно глядя на подошедшего молодого человека в модном костюме. Он тут же учтиво поцеловал ей протянутую руку, едва задев бледные пальцы губами. Затем Калашин загадочно улыбнулся, поправил ухоженные усы, призванные вызывать искренний трепет у дам, и сообщил ей: — Между прочим, мадам, я сегодня не один. Откуда-то из толпы он буквально одним движением руки достал другого юношу, казавшегося немного растерянным; его чуть навыкате глаза смотрели на людей, окружавших его, с любопытством и кротостью одновременно. Такого человека скорее ожидаешь увидеть где-нибудь на выставке заграничного художника, чем на светском приёме. — Мой дорогой друг, Алексей Лихов, — представил скромного юношу Калашин, и тот вежливо склонил голову перед хозяйкой дома. Курчинская, чьи глаза хоть и не видели так же хорошо, как раньше, но приобрели невероятную способность отличать выгодного жениха от прочей мелочи, улыбнулась еле заметно. Одёжка, по которой, как известно, встречают, не красила Лихова, впрочем, как и его несколько рассеянный взгляд. Однако он был чист и гладко выбрит, да и манеры у него присутствовали. — Приятно, Алексей, — проговорила Курчинская, уже заметив, как на другом конце залы начинается политическая дискуссия. — Как вы сказали, откуда вы? Лихов, ещё не проронивший ни слова, чуть смутился, но ответил: — У моей семьи деревня под Нижним Новгородом. Отец погиб на войне, когда… — Ох, очень прискорбно, — участливо прервала его Курчинская и, обращаясь к Калашину, довольно наблюдавшему за другом, сказала: — Уж простите, я вынуждена удалиться. Мадам ушла, оставив Калашина и его друга на попечение слуги, выдавшего им по бокалу красного. Лихов замер на пару мгновений, но, увидев, как Калашин смело пробует вино, будто сбросил оцепенение и последовал его примеру. — Я сделал что-то не так, Николай? — на всякий случай уточнил он, распробовав непривычные нотки дуба и вишни. — Ничего. Она особо и не слушала, — махнул рукой Калашин. — Лучше пойдём-ка к её дочкам. Познакомлю тебя с Софи, вы друг другу понравитесь. Они нашли её в окружении нескольких таких же юных дам и пары их кавалеров. Софи, младшая дочь Курчинских, была невысока и со слегка вздёрнутым носиком, но всё её очарование полнее раскрывалось, стоило ей заговорить. Лихов невольно представил, как ангельски, должно быть, юная девушка поёт. Не громко, заставляя воздух дрожать и рваться, как оперные дивы, а нежно, поселяясь райской птичкой в душах слушателей. Но, стоило ей спросить его о семье, он не смог сообразить ничего другого, кроме как повториться: — Мой отец погиб на войне… Её печальные глаза красноречивее пустых слов её матери выразили соболезнование. Право, не такое уж редкое явление в эти годы — сгинувший на войне родственник, и всё же у любого можно было вызвать участие этой короткой фразой. Не всегда участие это длилось дольше двух минут, но всё же могло мигом растрогать и расположить к человеку. Калашин сдержанно и многозначительно кивнул, словно без слов укоряя Лихова за излишнюю подробность, и Алексей вновь запнулся. Выпитого вина не было достаточно, чтобы на своём первом визите к Курчинским он чувствовал себя свободно, и вместе с тем он был безмерно благодарен Николаю, по-дружески проведшего его в этот мир, о котором он и мечтать не смел. Сам Калашин, как бы преподнося положительный пример, завёл с Софи лёгкую и пустую беседу, наклоняясь над её полуобнажённым плечиком и вертя в руках пустой бокал. — А чем же вы интересуетесь? — вдруг обратилась к вновь смолкшему Лихову одна из подруг Софи. Он вскинул глаза и встретился со скучающим взглядом девушки в небесно-голубом, воздушном платье. — Ну, вообще-то, я служу в… Но у меня достаточно средств, — смущаясь своего рода деятельности, невнятно проговорил Алексей, но девушка, взяв у подошедшего слуги ещё один бокал, сделала шаг к нему и уточнила: — Нет, не где служите. Чем интересуетесь? Картами? Собиранием картин? Балами? — последнее слово она сказала с лёгкой усмешкой, так шедшей её тонким губам. — А, я… Я увлекаюсь театром. Не выступаю, — тут же в защищающемся жесте приподнял он руки, стоило бровям незнакомки изогнуться, — я часто посещаю постановки и оперы, как время находится. Мне нравятся пьесы Мольера, труппа Большого Каменного* прекрасно обращается с его материалом. — Занятно, — уклончиво, не одобряя и не осуждая, проговорила дама, и в её голосе впервые скользнули нотки интереса. — А как вам Шекспир? «Гамлет»? — Шекспир — великий драматург, — с готовностью отвечал Лихов, пока девушка делала очередной глоток вина. — Но, по моему скромному мнению, «Гамлета» никто толком не умеет играть. — Даже англичане? — она, казалось, удивилась его внезапной решительности и категоричности. — Тем более англичане, — уверенно заявил молодой человек. Он, казалось, даже стал немного выше, перейдя на знакомую тему. — О, да, Алексей великий знаток всякого театрального творчества, — внезапно вмешался Калашин, возникая между Лиховым и девушкой точно чёрт из-под земли. — Я вас ещё не знакомил? Моего друга вы уже знаете, — он улыбнулся даме в голубом, на что та слегка склонила голову. — Алексей, перед тобой прекрасная Надежда Никольская. Лихов сдержал вопрос: «Дочь тех самых Никольских?» Он бы прозвучал слишком грубо и слишком предсказуемо, наверняка девушка не раз вздыхала, слыша эти слова. Вместо этого Алексей лишь уважительно чуть поклонился. — Прошу прощения, что наша беседа не началась со знакомства, — проговорил он, но Никольская лишь блеснула глазами, быстро переведя взгляд с Калашина на Лихова. — Ох, пустяки, — её губы вновь украсила лёгкая улыбка. — Я ведь первая её завела. — Так, Лёша, не мог бы ты сказать, что хорошего ставит в ближайшие дни Большой? — не глядя на друга, спросил Калашин, чьё внимание было полностью отдано юной Никольской. — Ах, да… — Лихов постарался вспомнить текущую афишу. — Кажется, «Дон Жуан». Они ставили его в прошлом году и вот вновь решили вернуть всего на пару дней. Я сам хотел бы его посетить… Он остановил себя. Нельзя же говорить, что он не был на той прошлогодней постановке. Ведь его тогда и в помине не было в Петербурге. — Любопытно, — Никольская не смотрела ни на Калашина, приблизившегося к ней и приглаживающего усы, ни на Лихова. — Я бы тоже хотела бы теперь. В четверг, вы говорите? — Да, есть в четверг, — кивнул Алексей и впервые за вечер улыбаясь. Спокойное лицо Никольской было отдушиной на этом карнавале натянутых любезностей. Она знала себе цену, да ещё бы не знать ей, единственной и, кажется, незамужней дочери знатного рода. Оно одно занимало его даже после того, как они с Калашиным покинули дом Курчинских. — Ну как, развеялся? — весело спросил Николай, глядя на редкое в столице чистое небо. — Да. Может, дальше будет лучше, но как-то непривычно, — вздохнул Лихов. — Спасибо, что пошёл со мной. На самом деле, конечно, это Алексей пошёл с Калашиным, и оба они это понимали. Но Николай лишь принял благодарность, улыбаясь таинственно и походя со своими усами на довольного кота. — Тебе ведь на следующую неделю дают отгул? — скорее не спросил, а утвердительно сказал он. — Не думал, что будешь делать? Лихов пожал плечами. Конечно, теперь уж придумал. Он не может оставить Никольскую наедине с «Дон Жуаном». И он думал, Калашин это понимал. Однако следующей фразой друга была такая: — А не съездить ли нам к моему деду? Он недалеко живёт, в дне езды, помнишь? Поедем, постреляем уток, они сейчас там в изобилии. А ты, небось, и ружья никогда не держал? — Держал, — ответил Лихов односложно. Как-никак, отец у него был военным и после себя оставил пускай не ружьё, которое сгинуло с ним под Бородино, но шестизарядный револьвер, с которым в детстве Алексей играл, паля холостыми зарядами по наглым воронам. — Так замечательно, — слегка толкнул Лихова локтем Калашин. — Расскажешь деду про своего отца, он у меня тоже служил, но на Кавказе. Алексей смолчал, лишь повернул голову, чтобы взглянуть на чёрную воду канала. На ней гуляли отблески фонарей, мерцающие на ряби. Отказать Николаю было очевидным решением, хоть Лихов и был во многом ему обязан, ведь дорога неблизкая, да и сидеть они у его деда будут явно не один и не два дня.***
Старый офицер Калашин крепко обнял внука, а затем, старчески посмеиваясь, и Лихова. Дед Николая был слишком прост для витиеватых столичных обычаев и не стеснялся проявлять своё радушие. Да, Лихов так и не отказался. Он рассудил, что до четверга ещё много времени, сейчас только вечер понедельника, он вполне может успеть на «Дон Жуана». В конце концов, его дадут и в пятницу, и, скорее всего, в будущем году, очень уж публике понравилась постановка. А Никольская… Ну что Никольская… На следующее же утро, не успел туман рассеяться, Калашин-младший повёл друга на дедовские охотничьи угодья. Было не по-летнему сыро, но редкие облака на небе не грозили ливнем, испортившим бы развлечение. — Утки — существа глупые, но пугливые, — разглагольствовал Николай, поправляя дедовское охотничье ружьё на плече. — И план против них обычно такой: один пугает их холостым выстрелом, другой подстреливает на лету. На воде они в камышах прячутся, а в воздухе просматриваются как на ладони. Лихов кивнул, соглашаясь с хитрой охотничьей уловкой. Сговорились, что первый холостой будет за ним. «Они успокоятся быстро, даю слово», — заверил его Калашин. Вскоре друзья уже засели близ пруда, где можно было высмотреть головки птиц. Туман почти исчез под первыми лучами солнца, встававшего за спинами молодых людей. Лихов засыпал пороху и теперь наблюдал, как Калашин заряжает своё ружьё. Николай, прищурив один глаз, мурлыкал под нос какую-то незамысловатую мелодию, по второму разу проверяя оружие. — Готов? — шепнул он, встав поудобнее для стрельбы. Лихов кивнул, помедлил пару мгновений и нажал на спусковой крючок. Хлопок от его выстрела взбудоражил стайку уток, и в следующую секунду второй выстрел грянул в голубеющее утренее небо. Одна из птиц замертво свалилась на отмель, даже не успев протяжно крикнуть. — Прекрасный выстрел, — улыбнулся Лихов, когда Калашин, отойдя, вернулся с подстреленной уткой. — Клянусь, я попал ей в самое сердце, — хмыкнул тот, осматривая окровавленное тельце. — Что ж, теперь твой черёд. Вернулись они в фамильный дом Калашиных только под вечер, таща за перепончатые лапки трёх упитанных уток и одного селезня с зелёной, отливающей в лучах закатного солнца головой. Дичь тут же была отдана на кухню, а молодые охотники, умывшись, вскоре уже сидели в гостиной с дедом Николая и его старым приятелем, отставным полковником. — А не сыграть ли нам в вист, ребята? — спросил после ужина Калашин-старший, раскуривая трубку. — Нас как раз двое на двое выходит. Алексей, умеешь? — Случалось играть, — ответил он и получил лукавый взгляд Николая в свою сторону. — Ему, как чёрту, везёт в картах, — со сдержанной улыбкой объяснил Калашин-младший. — Только он не стремится об этом всем и сразу говорить. Ждёт, пока у соперника не останется даже штанов. Лихов смутился, но добрый смех стариков заставил и его улыбнуться. Однако первую партию он с партнёром, самим дедом Николая, проиграли. Старик Калашин только в усы усмехнулся, приговаривая: «Ничего, все расслабятся, и тут-то ты…» И словно в воду глядел: к ночи, когда игра была окончена, Алексей не без скрытого удовольствия пересчитывал выигрыш. Когда старики вышли на веранду, Лихов решился-таки на откровенный разговор: — Слушай, я бы поехал завтра. У меня ведь и билеты куплены, жаль будет, если пропадут. — В Большой*? — вертя ус, задумчиво проговорил Калашин. — Да-а, жаль… А завтра мы с дедом хотели на лося пойти. Слушок прошёл, что объявился один недавно здесь, красавец, рога как два дерева, — он хмыкнул, выражая скепсис по отношению к россказням деревенских. — Да даже если не так, разве охота тебе одному тащиться в этакую даль? Никуда твой «Дон Жуан» не ускачет, а вот лось — вполне. Когда ещё из города-то выберешься, а? — Право, не думаю, когда… — проговорил Лихов; в душе у него царило смятение. Но, отправляясь спать, он утешил себя тем, что до четверга ещё есть время. А один день можно и на лося сходить. На следующий день четверо охотников — отставной полковник примкнул к Калашиным и Лихову — никакого лося не нашли и прокляли поганые слухи и глупых соседей, невесть что судачивших направо и налево. Зато разжились парочкой тетеревов. Но это, конечно, не могло успокоить всё нарастающее волнение в душе Лихова. Вечером он вновь хотел было обсудить свой отъезд с Николаем, но тот куда-то запропастился. И потому Алексей велел конюху Калашиных готовить утром свежих лошадей. Покидал он дом Калашиных, словно беглец тюрьму, в утренних сумерках, оставив прощальное письмо другу. Сердце его было неспокойно, ведь, как считал Лихов, поступал он крайне некрасиво по отношению к Николаю. Но иногда жизнь вынуждает делать такие бестактности, чтобы вознаградить по достоинству. Сколько бы не торопил Лихов кучера, сколько бы не отдал взяток за свежих сменных коней, он один не мог противостоять широте российских просторов и отвратности сельских дорог. И в Петербург он прибыл, только когда солнце уже почти склонилось к горизонту. Даже не сменив дорожный костюм на что-то более парадное, Алексей направился к театру, хотя прекрасно осознавал, что подойдёт буквально к самому шапочному разбору. «Дон Жуан» от него никуда не убежит, как верно заметил Калашин. А вот одна прекрасная мадам, ради которой и стоило покинуть общество друга — вполне в силах. Он не стал ломиться в холл: всё равно этим ничего не добиться. Билет так и так пропал, осталось попытаться получить кое-что, что вряд ли покупается за деньги. Через двадцать минут публика стала потихоньку выходить. Лихов стоял поодаль, бросая краткий взгляд на каждую даму и тут же отводя его: не она. Неужели она вовсе не пришла? Или покинула театр раньше, не найдя Алексея? Но надежда заставляла его ожидать, и терпение Лихова было вознаграждено. Никольская была одна, без подруг или, слава Богу, какого-нибудь ухажёра. Небесно-голубой, в котором она казалась богиней светских приёмов, сменился цветом увядшей розы, таким же умиротворённым и слегка задумчивым, как и её лицо. Неизвестно, размышляла ли она о постановке или уносилась мыслями куда дальше. — Простите, — Лихов прошёл сквозь толпу и оказался рядом с ней, не в силах убрать с лица улыбку. — Я жутко опоздал. Могу ли я проводить вас? — О, для этого вы как раз вовремя, — Никольская, сперва помедлив от удивления пару мгновений, благосклонно кивнула. Её внимательные глаза, недавно пленившие Лихова, зажглись доселе невиданным огоньком. Или, может, это свет фонарей так причудливо играл с воображением Алексея. Она не стала упрекать его или узнавать причину, заставившую Лихова пропустить постановку. Вместо этого вдруг спросила: — Тогда, у Курчинской, вы о чём-то начали говорить Софи. Кажется, о ваших родителях. Не могли бы вы продолжить? — Ох, да, — начать разговор о семье самому было бы трудно, но Никольская была расслаблена и спокойна, и это состояние передалось Лихову. — Мой отец погиб на войне, когда мне было девять лет. Девушка ничего не сказала, лишь качнула головкой. — А Калашин? Как давно вы дружите? — задала она следующий вопрос. Лихов пожал плечами: — Почти уж год, с тех пор, как я нашёл работу здесь. Я даже и не припомню дня, когда мы впервые познакомились. Просто были рядом некоторое время и вдруг сошлись. — Он вас сам нашёл, хотите сказать? — Возможно, мы нашли друг друга, — позволив себе лёгкий смешок, ответил Лихов.***
Вопреки всем худшим ожиданиям Лихова, Калашин ни одним обидным словом не отозвался о его скором отъезде. Вернулся он в Петербург уже к субботе, свежий и отдохнувший, полный новых рассказов о своих охотничьих подвигах. А с понедельника жизнь Лихова вернулась в привычное русло: будни его отнимала работа, а выходные — прогулки в парках и посещения театров. На «Дон Жуана» он так и не попал, зато в тот знаменательный вечер узнал, где живёт Никольская, и потому стал изредка навещать её. Он, обычно стеснительный и тихий человек, терялся в роскошном доме её отца, и спустя пару недель уговорил Никольскую выбираться с ним из давящих своим богатством комнат на людные, но просторные улицы. Девушка, казалось, не имела ранее никаких особых увлечений, и Лихов решил, что в его силах пробудить в её сердце такую же любовь к театру, какая жила и в нём. И, в чём он не смел признаться даже себе, лелеял надежду на то, что их близкое общение пробудит в ней чувства и к нему самому. Это была такая призрачная мысль, что думать её было невозможно, но подсознательно Лихов никак не мог избавиться от мечтаний, особенно когда Никольская была рядом. Само сравнение себя, среднего служащего, только-только нашедшего путь в свет, и её, ангела в золотой клетке, казалось ему смехотворным, и он не замечал, как все его действия так или иначе были направлены на удержание её прекрасного образа рядом с собой. Но жизнь диктовала иные правила, и, как показало время, проводил Лихов с Никольской не так уж много вечеров. Часто ей были неинтересны постановки, на которые он покупал билеты, или она вовсе находила более важные дела, а самому Алексею приходилось работать и вечерами, и в некоторые выходные, чтобы не чувствовать стеснения в средствах. И, конечно, он не избегал общества Калашина, с которым выпивал после трудового дня каждую пятницу и который звал его на различные увеселительные мероприятия. Тот же, в свою очередь, постарался разделить любовь друга к театру, и бывало, что на пьесу они ходили втроём: Лихов, Никольская и Калашин. Перемены в такой размеренной жизни либо очень незаметны, либо сваливаются человеку на голову как снег посреди лета. И Лихов не заметил, как Калашин сбрил гусарские усы и сменил гардероб на более сдержанный. Как странно тихо вела себя Никольская, когда сидела между Алексеем и Николаем в партере на очередной опере. Он просто не мог оторвать глаз от Надежды, когда они с Калашиным приходили в дом её семьи, и не обращал внимания на разговоры Николая с отцом Никольским. Нельзя сказать, что он смотрел на всё сквозь пальцы. Глаза его будто всё время были закрыты, словно у пленного, которого вывели на расстрел. И лишь громкий выстрел мог бы заставить его вздрогнуть. В доме Курчинских Алексей бывал же нечасто и только с Николаем, без уверенности которого он чувствовал себя не в своей тарелке. И в феврале, через полгода после первой встречи с Никольской, он вновь оказался в гуще светских новостей и сплетен. Куда расслабленнее и спокойнее он слушал истории из жизни высоких чинов и пил превосходное красное вино. На другом конце залы он приметил Софи, которая, казалось, всего за несколько месяцев расцвела, превратившись из невинного бутона в прелестную розу. Но в глазах Лихова младшую дочь Курчинских затмевала Никольская, надевшая на приём белое платье с алыми лентами и похожая на заморскую орхидею. Она, по своей привычке позволяя себе лишь лёгкую улыбку, слушала Софи и иногда отвечала ей, слегка склоняя голову. Однако Лихова беспокоила холодность, сегодня особенно явная в голосе Никольской, которую он заметил, подойдя к ней десятью минутами ранее. Стоило Надежде покинуть общество Софи, Алексей незаметно приблизился к Курчинской-младшей, надеясь, что чувства и переживания одной женщины лучше любого кавалера распознает другая и что девушка сможет прояснить ему странное состояние Никольской. Софи, завидев его, лучезарно улыбнулась и мягко поприветствовала. Её божественный, воздушный голосок ничуть не изменился, в отличие от неё самой. — Я не хочу показаться грубым, — надеясь, что его просьба не прозвучит нахально или, ещё того хуже, глупо, начал Лихов после пары дружеских фраз. — Но мне кажется, с Надей не всё в порядке. Поймите, я её друг, — как бы оправдываясь, заговорил он быстрее, увидев, как поменялась в лице Софи, выражая неловкость и неуверенность. — Может, я бы мог чем-нибудь помочь, если бы знал, но она ничего не желает мне говорить. — Вы… не знаете? — не веря, что произносит эти слова, уточнила Софи, и её глаза выражали неясные Лихову, но не предвещающие ничего хорошего полутона чувств. Алексей медленно покачал головой. Ему вдруг захотелось зажмуриться, но он, не отрываясь, следил за лицом Софи, всё ещё немного растерянным. — Два дня назад она обручилась с Николаем Калашиным, — негромкий голос Софи не дрожал, но был словно натянутая струна. — Разве он вам не сказал? — То есть… поженились? — слова слетели с губ Лихова против его воли, если таковая у него ещё осталась после того, что сказала Курчинская. Та испуганно помотала головой: — Нет-нет, только помолвка… Им стало вдруг так неуютно рядом друг с другом, что воздух между ними словно сгустился и наполнился пороховым дымом, стягивающим шею и сдавливавшим лёгкие. Лихов удалился с приёма тут же, даже не позаботившись о том, чтобы найти Калашина или уведомить о своём уходе хозяйку приёма. Всё равно ни тому, ни другому, кажется, не было до него в этот вечер дела. Он вышел, кутаясь в тёплое пальто, кое-как защищающее его от налетавших порывов ветра с Невы. Лихову было всё равно. Его сознание было далеко от Петербурга, но не где-нибудь в горах Кавказа или лугах западной Европы, а глубоко в своём нутре. Ему не хотелось кричать или вести себя хоть как-нибудь непристойно — он был оглушён, контужен. Сейчас-то он вспомнил всё, что видел, но не воспринимал, отмахиваясь и охраняя хрустальный шар своего мирка от трещин подозрений. Только это всё прошло. Остался лишь вопрос: а стоит ли продолжать жить так же, словно этого разговора с Софи вовсе не было? Калашин сам скажет ему о женитьбе, вероятно, даже позовёт на свадьбу, а она будет на днях. Лихов преподнесёт подарок молодым — что-нибудь скромное, чтобы не оставаться следующий месяц до ночи на работе. Опять будет ходить в театр, но уже один. И когда же Калашин собирался ему сказать? И собирался ли? А не сказал ли уже? Лихов подошёл к каналу и вгляделся в закованную льдом тёмную воду. Его мысли были подобны этой воде, перекатывающейся под прочной коркой, разглядеть через которую что-либо было совершенно невозможно. Да, продолжать жить… продолжать так жить невозможно… Затишье может случаться только перед бурей. Алексей сам может стать этой бурей. Вернувшись домой, он, думая о жизни и дружбе, достал старый отцовский револьвер. Прочистил. Нашёл порох. В руках блеснули пули. Что ставит сегодня Большой Каменный? «Дон Кихота»?***
Раздался глухой выстрел. Лихов будто лишь от него очнулся, проведя пару часов как в тумане. Лицо Калашина из испуганного постепенно становилось недоумевающим и даже злым. Первая яркая эмоция Никольской, которую Алексей только что увидел, угасла и сменилась ужасом и… презрением? Руки сами собой опустились. Осечка. Выстрел оказался холостым. Дрогнула рука? Или он вовсе не зарядил револьвер? Сзади уже рвались на балкон работники театра и спешно вызванные полицейские. Впереди, на сцене, актёры застыли, не зная, сорвано ли выступление окончательно, и готовые как бежать за кулисы, так и продолжить пьесу. Шум снизу расколол зал громом. — Надя… — ещё раз повторил Алексей сухими губами. И в следующую секунду его скрутили и вывели из здания театра. А завтра уже никто точно не смог сказать, куда пропал молодой Лихов. В понедельник он не вышел на работу, на квартире не появился и через неделю. В мгновение выстрела его нашла дурная слава, позволившая заговорить о нём людей, собиравшихся в доме Курчинских. Одни утверждали, что несчастный влюблённый утопился с горя, сбежав от стражей порядка, другие — что его уже посадили лет на пять, а то и вовсе выслали в Сибирь, а кое-кто предпочитал надеяться, что он всего лишь переехал, чтобы не нажить ещё больших проблем. Единственной, кто знал, что Лихов не сгинул без следа, была Надежда Калашина. В день свадьбы она получила письмо с именем друга своего нового мужа и, не распечатывая, отправила в огонь. Та же участь постигла и все последующие послания, приходившие ей ещё год или чуть больше примерно раз в месяц. Надежда ничего не говорила Калашину, который, казалось, забыл приятеля. Она бы тоже хотела забыть о страшном выстреле Лихова в театре. Как хорошо, что он оказался холостым.