Господи, спаси меня от этой смертной любви

Господи, спаси меня от этой смертной любви.

Яростный гонец за правдой крепко сжал пачку сигарет, рассматривая отражение в своем зеркале. Бледное старое лицо явно устало… Устало от этой лживой жизни. Чтобы быть умным, нужно быть всегда лжецом, лишь глупцы пожинают плоды правды и затем умирают в муках от высшей ступени общества, как в нашем случае — правительство, то, что способно разорвать в клочья того, кто посмеeт опозорить Советский союз и его идеалогию. Тут не играет цена лжи — смерти не играют никакой роли. И сколько бы сигар не выкуривал профессор Легасов, ему ничего не оставалось делать, как жить и верить… Хотя… Это смешно. Верить в коммунистической стране в счастье после сказаного — полнейшая утопия. Это понял Валерий Легасов только сейчас, проигнорировав слова его товарища-напарника Бориса Щербины, а он ведь говорил и говорил не раз! И зачем же профессор сказал это? Чувство вины? Геройства? Почести? — Вера в правду — вот что заставило его описать действительность. Дым сигарет стоял словно серая туча в комнате дешёвой съемной квартиры на окраине Москвы. Его семья совершенно в другом городе, который год он одинок, а хотя… Письма жены для него лишь бумажка, а не святыня. Писать корявым почерком «люблю тебя» — вот ложь, а Валерий год назад громко провозгласил на всю страну правду! А это значит, что он не лжец и не правдивый человек. А вот кто действительно был важен для этого старика, так это ещё один старик, как говорилось ранее, Борис. Чёртов карьерист, бесчувственный, как камень, и строгий человек, в реалии был очень хитрым и разумным, правильным, добрым и очень заботливым. Валерий прочувствовал это на себе. Год назад после суда они разлучились. Ненадолго. 26 апреля 1987 года. Последнее слово. Последнее слово, которое Валерий молвил Борису, было «держись» — символично после столь долгой борьбы с лучевым заболеванием, столь долгой борьбы с Чернобыльской катастрофой и столь долгой борьбы с действительным счастьем, ведь даже тогда, рядом с семьей, с кучей документов, графиков, таблиц, измерений он был несчастлив. Улыбка была главной маской учёного, но он снимал её, когда был одинок. И вот он одинок. Одиночество порой бывает хуже смерти, ведь, умирая — тебя любят, но он знал, что его любят. Любят принципиально. Отец детей, муж и тот же напарник Валерий Легасов, который через каждые двадцать минут прикусывал фильтр дешевой сигареты. Уже дешевой сигареты, ведь раньше, в лагере солдатов, тыча пальцем в свои графики и выкрикивая команды Борису Щербине, он курил сигареты высшего сорта, те, которые и курил его напарник. Самым ужасным являлось то, что Валерий не мог забыть всё происходящее с ним год назад и того, с кем он был, и, на удивление, тогда раз в жизни он был действительно счастлив, а счастлив из-за одного человека, которого уже больше нет. Или Валерия нет? Выходя из зала, Легасов чувствовал провожающий его разъяренный взгляд Щербины. Он был зол на Валерия, который сказал правду вслух, и он понимал, что это конец, но больше всего его злило то, что он не сможет ничего изменить. Министр услышал вердикт на ухо: изначально ему сказали, что учёного убьют. Это было самым страшным для мужчины, и, выйдя из зала суда, он кинулся к первому попавшемуся солдату с дробовиком на спине, с выкриками: — Где он?! На что получил в ответ молчание парня, а тот, в свою очередь, получил хороший удар по щеке. Такого разъяренного Бориса не видел никто. Он был похож на быка, который в порыве ярости кидается на полотно красного цвета. Он вновь зашёл в основной зал суда и окинул взглядом всех присутствующих. В конце концов он глянул на судью, который и сам был в шоке от слов Валерия: — Где он?! — Борис словно рычал, как зверь от злости, которая переполняла его. Не услышав ответа, Щербина взял первый попашийся стул и кинул его со всей силы в стену. — Я не слышу ответа! — он продолжал смотреть на судью, будто убивая взглядом. — Борис, успокойтесь! — крикнул ему прокурор, но, на удивление, все боялись останавливать разьяренного министра. Он быстрым шагом начал проходить в центр, где около пяти минут назад Валерий выбирал между верной смертью и лживой правдой. — Послушайте, если вы убьете его, — он смотрел в глаза судьи и раздумывал над манипуляцией. Сверкнула отчаянная идея. Он повернулся лицом к залу и выкрикнул: — Я убью себя. Вдруг прекратился шепот сидящих, и все вытаращились на мужчину, пытаясь понять, что это действительно реальность. Щербина — чёртов карьерист, бесчувственный, как камень, и строгий человек, способен уступить честь, работу и звание министра ради одного старого больного придурка, который сказал то, чего не должен был говорить. Жертва. Судья поглядел на седого мужчину в строгом черном деловом костюме и ехидно улыбнулся: — Выведите его с Хомюк на улицу. И тогда к Борису пришло сознание. Он был копией Легасова — не раздумав, сделал отчаянный выстрел в небо, бессмысленный, глупый. Ничто, даже смерть двух героев, не остановит ложь власти. Ничто. Но это же Борис. — Только попробуйте пальцем его тронуть, сука! Я расстреляю тебя, придурок, и вас всех к чертовой матери, блять! Отпусти меня, уебок! — Бориса сопровождали три солдата, которые тащили его к выходу, как будто сумасшедшого в психушку. Они выкинули его прямо на ступени у входа, так что Борис кувырком полетел вниз. Он медленно поднялся и первым делом вытер кровь с кулаков. Его черный плотный пиджак был в пыли, а ладони — в крови. Чужой крови. Он избил одного из солдатов, когда тот согласился спокойно дойти до выхода. С невыносимой яростью Щербина поднялся к деревянной двери и начал выламывать её: — Откройте, суки! Откройте, блять! — его кровавые руки оставили след на ручке двери. — Успокойся, — сзади на каменной перегородке сидела Хомюк. Мужчина резко посмотрел на учёную и также готов был убить её: — Ты, грёбаная сука, ты заставила его сказать то, что должна была сказать ты! — он начал тычить пальцем в женщину, а та всего лишь засмеялась: — Я? Какая чушь! Меня бы никто и никогда не послушал! — Зато учёного, которых в нашей стране тысячи, послушали бы? — Щербина спустился по ступеням и, чуть успокоившись, произнес: — Вы хитрая назойливая женщина, которая боится говорить правду. Вы пугливая, черствая и… — И такая же, как ты, — злым взглядом посмотрела она на мужчину. — Я говорил ему тысячи раз, что то, что он скажет, может либо уничтожить, либо сделать славной его жизнь, но из-за ваших уговоров, давления на больное и милых глазок он умрёт. — Умрёт героем! — громко сказала она и постучала по его плечу. Борис посмотрел вниз: — Я сделаю всё, чтобы он не умер. Не сейчас. Женщина попыталась найти его взгляд, который спрятался от неё. Неужели он плачет? — Собственно, почему вам так важно, чтобы он не умер? — она сложила свои пальцы в замочек. — Смерть — неотъемлемая часть жизни, да и потом представьте, как будет ему плохо через года два-три. — Вот тогда и поговорим про его кончину, — он наконец-то поднял свою голову и взглянул в глаза женщины. Быстро, он начал идти по тропинке: — Уж лучше скажите ему правду. Здесь и сейчас! — громко кринула она ему в спину. Мужчина повернулся к ней и кивнул головой. Быстрый шаг ускорялся и был похож на медленный бег. Он бежит к чёрному выходу, единственному в этом здании. Он должен был успеть сказать ему. Должен. Он обязан знать то, что кружит голову мужчине уже год. Добегая до другой двери, наткнулся на стоявшего там  солдата: — Я Борис Щербина… — начал он. — Как раз-таки вас и нельзя пропускать, — засмеялся солдат. — и мой вам совет как к министру — смиритесь. Вас убьют скорее, чем выпустят его. Вдруг сердце резко начало ускорять биение: — Выпустят? — его глаза были полны надежд. — Так точно, убивать его не станут, как сказали мне, — молодой солдат с чёрными густыми волосами вдруг показал пальцем на чёрную лакированую Волгу. — Видите эту красотку? На ней и уедет Легасов. — А куда? Солдат засмеялся: — Вам нужны точные координаты и местоположение? — Конечно! — мужчина продолжал надеяться на чудо. Парень задумался, ведь шутка может стать и действительностью, он может узнать для него информацию и дать примерный адрес: — Когда он уедет, оставайтесь тут. Ведите себя спокойно. Вы всегда будете видеть меня у этой двери. Информацию я узнаю чуть позже. Сейчас гуляйте и держите себя в руках. Борис с неким шоком глянул на солдата и улыбнулся, затем крепко обнял его, а тот сразу отстранился: — Не трогайте меня. Ведите себя подобающе, ибо кто-то, увидев нас, заподозрит что-то. Разочарованный в выводе, разочарованный в сказанном, Валерий выходит из здания суда в сопровождении солдатов, которые выводили Бориса. С безысходностью в глазах Валерий смотрит на Волгу, а затем начинает взглядом искать Бориса. Он нашёл его рядом с Хомюк. Вздыхая, учёный смотрит на мужчину и передает мысленно, что всё будет плохо. Одиночество — хуже смерти. Щербина начинает понимать это и сжимает свой кулак с неимоверной силой, пытаясь не подбежать к машине, не разбить лицо солдатам, которые намертво зажали его напарника, не обнять того напоследок, а ведь после дружеских объятий в эксперименте с роботом они начали смотреть друг на друга совершенно по-другому. Борис часто тянулся обнять учёного, а учёный всегда хотел быть рядом с мужчиной. Или это дружба? Подходя ближе к машине, Валерий смотрит на них… Тех, которые были ему близки. Вернее который был близок. Вместо моментальной смерти —выговор, потеря самого дорогого… Бориса? И все же Валерий смотрит и смотрит на него, забыв сказать, что этот галстук он уже видел в один из дней их первого идиотского знакомства. О да, ненависть сближает. А в этом случае, можно сказать, она превратилась в некую мимолётную влюбленность двух мужчин? Этот галстук был на нем в те дни, когда пламя уже прекратило гореть. И тогда, после слов Бориса: «Галстук поправь!» Валерий начал следить за собой и за ним, хотя у него это и не получалось. Он обожал смотреть на его строгие костюмы: белые рубашки, тёмные пиджаки, изящные и скромные галстуки… Он обожал запах его резких и дорогих духов… Он обожал его так же, как и Борис любил его неуклюжую походку и огромные квадратные очки с большими линзами, веснушки на руках и пальцах и маленькую щель между зубами… Но о таком запрещено думать, не то, чтобы говорить. Напоследок Валерий пытается натянуть на лицо улыбку, но Борис знает, что улыбку ему доставляют только его дурацкие попытки рассмешить учёного. В августе 1986 Борис решился прийти к нему в гости, в отель. Был вечер, близко к девяти. Он знал номер его комнаты, и, на удивление, никто не следил за Щербиной именно в тот вечер, а может, ему и казалось. Весь бодрый, он стучит в эту новую дверь и ждёт ответа хозяина. Около минуты ждёт, а затем прислушивается к тишине и открывает дверь. Его номер был трехкомнатным, не считая ванную и кухню. В основном узком и длинном коридоре света не было, но с левой стороны была приоткрыта дверь, откуда виднелся свет лампы, падающий на правую стену узкого тёмного коридора. С испугом Борис крикнул: «‎Валера?», на что вновь не получил ответа. Сердце забилось, и мужчина поскорее подбежал к этой двери. — Что же ты так пугаешь? — с одышкой сказал Борис, схватившись за сердце. Валерий прислонился к подоконнику и курил сигарету, поглядывая в открытое окно. Пепел он скидывал прямо вниз, на улицу. Он выглядел волшебной пыльцой, разлетаясь по убивающему радиоактивному ветру. — Прости, что не откликнулся, просто я… — он улыбнулся и посмотрел на мужчину. Учёный хотел что-то добавить, но Борис уже увидел тонны листов на его рабочем столе и бутылку водки, практически пустую. — Я… — он прикрыл своё лицо правой рукой и снял очки, взяв их в левую. Его голос безумно дрожал, Борис не узнавал своего приятеля, того, что вечно силён, как итог, сейчас сломан в клочья. Мужчина смотрел на учёного и уже сделал пару шагов к нему, пытаясь увидеть его глаза, которые впали от грусти, от слабости и от веры в лучшее. Наконец-то он убрал правую руку и неожиданно для самого себя крепко прижал напарника к себе. Тот осознал, что по его щекам стекали капли свежих солёных слёз. Борис положил голову на его плечо. — Я так устал, Борис… —  сказал Легасов, уткнувшись лицом в грудь напарника. Тот гладил его спину, успокаивая, словно малое дитя: — Всё будет хорошо, Валера. Как сказал мне мой друг, всё что ни делается, то к лучшему. Разумеется, если принимать верные решения. То, что делаешь ты, Легасов, это не только дело почести и долг учёного, но и героизм, героизм чистейшей крови! Ты спасаешь миллионы, а может, и вовсе миллиарды людей во всем мире! Он резко отошёл от него, вновь подходя к окну. Валерий прикрыл свое лицо и очки положил на подоконник: — Боря… Я понимаю это, понимаешь? — он повернулся к мужчине. — Я отдал свою жизнь науке и спасению, но я не счастлив и чувствую себя мертвяком, будто во мне всё вымерло. Разве меня можно называть учёным? — тот продолжал смотреть на Бориса, повернувшись к нему спиной. Борис, на удивление, улыбнулся уголком губ и положил свою руку на плечо приятеля: — Разумеется. Ты герой-учёный, Валерчик! — тот засмеялся и сжал его плечо. — Сейчас будем исправлять нашу грусть… эм… — задумался, и сел на стул. — забавными историями из жизни! Валерий был пьян, он смеялся с того, как Борис порвал штанину на пятой точке в своей машине и поехал на встречу к Горбачёву, либо с того, как был на даче и катался на лошади, которая чуть позже перданула ему в лицо. Валерий смеялся от души, хотя ещё полчаса назад ронял слезы от действительности и реалии. Смеяться от души — это точно про Легасова? Когда он в последний раз вообще смеялся? Да. Все же только Борис способен заставить Валерия улыбнуться и сделать его счастливым. Закончилось все тем, что Борису пора было уходить и Валерий предложил остаться на ночь. Тот отказался, говоря, что в его номере какие-то таблетки, которые нужно обязательно выпить. Дурацкая отмазка, он просто не хотел говорить мужчине, что за ними могут следить и подумают что-то… Валерий помахал головой и ожидал подобного ответа. Провожая приятеля, ученый даже хотел обнять его напоследок, но лишь искренне улыбнулся и молвил: — Спасибо, что ты рядом. Бориса действительно тронули его слова, ведь его улыбка заставляла сердце биться быстрее, и он кивнул, сказав: — Я не дам тебя в обиду даже грусти! Все закончилось бы на этих словах, но единственное — Щербина забыл у него свой ключ и, лишь дойдя до своей двери, а она была на три этажа выше, осознал это. Пришлось вновь спускаться, хотя мужчина хотел увидеть вновь замученного напарника. Открыв тихо его дверь, он вновь прошел в гостинную и увидел, как штора развивалась от прохладного ветра, свет везде был выключен, а Валерий лежал на диване с голыми ногами, чуть прикрывшись одеялом. Ночи в августе были прохладными, и, войдя в комнату, Борис аж вздрогнул. Маленькая голова Легасова лежала на красной подушке, волосы нелепо смотрелись на лбу, очки лежали на том же подоконнике, где недавно он их оставил в разговоре с другом. Персиковая легкая рубашка, рабочие серые штаны — всё на нем. Скорее всего, после ухода Бориса он взял легкое одеяло и просто лёг в гостинной, хотя спальня была следующей комнатой. Спящий Легасов выглядел довольно мило, вместо громкого храпа он тихо сопел. Борис оперся на косяк двери и поглядывал на него с некой доброй улыбкой. Он тихо молвил: — Я никогда не дам тебя в обиду и всегда… Всегда буду рядом с тобой. Мужчина сделал пару шагов к нему и посмотрел вблизи. Похоже, он спит очень крепко, хотя, как правило, чувствителен во сне. Кончиками пальцев, Борис прикоснулся к его русым волосам и поправил их на лбу. С момента прихода в комнату он не спускал улыбку с губ. Да. Все же он не друг, он что-то больше. Маленький комок радости и… Жизни? Борис бы и остался там, но тогда что подумает тот? Разглядывая его уставшее личико, мужчина заметил краем глаз на трубе носки. Прикоснувшись ладонью к пяткам учёного, Борис сразу же взял носки и начал аккуратно надевать их. Ноги Валерия были действительно словно ледышки. Напоследок Борис укрывает одеялом его до плеч и прикрывает полностью открытое окно. Слеза. Борис не может сдержать себя и, смотря на него в машине, он роняет маленькую слезу. Валерий видит его грустную физиономию и смотрит вниз, чтобы вновь не увидеть Бориса. Тот тоже вот-вот начнет горько плакать, что в принципе и случилось, когда его привезли домой. Это было странно, ведь Валерий считал, что наказание будет более строгим, например, тюрьма либо какая-нибудь психушка. Они сделали отчасти малую боль — семья уехала. Ни детей, ни жены. Но в последние года два они и не делали его жизнь лучше. — Что? — мужчина посмотрел удивленными глазами на солдата. — Ты точно не лжешь мне? — Да, это правда, я сам удивлен! — парень показывает лист улицы дома Валерия Легасова. — Интересно, что они задумали… В любом случае, я сейчас же туда отправлюсь! — Борис скомкал лист бумаги и засунул его себе в карман пиджака. Он начал отдоходить от солата. — Подождите! — тот подбежал к министру. — Во-первых, деньги, во-вторых, там охрана и, возможно, шпионы, — солдат  протянул свою маленькую руку. Щербина закатил глаза и достал двадцать рублей из кармана штанов, протянув их ему: — Спасибо за службу, — вяло сказал мужчина, тот сразу же забрал двадцать рублей и протянул руку снова: — Неужели Легасов стоит для вас всего лишь двадцать рублей? На лице Бориса изначально появилось удивление, затем он и вовсе улыбнулся, опустив голову вниз. Резко он хватает этого парня за шею и прислоняет его к кирпичной стене. Он был невыносимо злой и яростный: — Что ты там вякнул, уебок? С тебя шкуру спустить сейчас?! Парень с невинными, детскими глазами глядел на него, боясь его, как овца волка. — Ладно-ладно, извините! — Борис после услышаных слов отпустил его и посмотрел прямо в глаза: — И мой тебе совет как министра к солдату — иногда думай, с каким огнём ты играешь. Месяц спустя. Выкурив уже около пяти сигарет за минут тридцать, Легасов смотрит в окно. Серая волга день ото дня наблюдает за ним. Прошел месяц с суда, целый месяц с тех пор, как он познал тюрьму одиночества. И сколько так жить? До смерти? Смешно. Остаток жизни Валерия выглядит как смерть, вот только при жизни. Он безумно скучает. По семье? Нет. Только лишь по одному человеку, который обещал не давать его в обиду и быть рядом. И где он? Он наверняка уже похоронил учёного заживо. Теперь нет ничего, кроме старой квартиры, кота и пачки сигарет. Деньги были, еда была, а вот счастья не было с того дня, как они крепко обнялись на улице перед вторым актом суда. Да. Они обнялись перед самым страшным. Борис умолял Валерия не говорить правду, а тот сказал: «Тогда бы меня тут и не было. Я был создан для того, чтобы сказать истину, Борис». И он сказал. И он умирает. Стук в дверь. Валерий подумал, что ему показалось — то ли открытая дверца тумбы на кухне скрипит, то ли старая дверь в гостиной. Ещё один стук. Валерий не обращал внимание. Можно больше поверить в то, что он сошёл с ума, нежели ждал гостей. Вдруг он услышал, как дверь открылась, и быстро схватил лежащий на столе нож. Легасов находился на кухне. Он бы и не удивился, если бы его пришли расстрелять или повесить. Нож упал на пол, неужели это не сон? Глаза мужчины начинают слезиться. Это он? Это точно он? Валерий не болен? Борис смотрит на потрепанного от времени, но того же нудного учёного Валерия Легасова и, не сводя глаз с него, кладет букет ромашек и торт на стол, будто у напарника второй день рождения.  Они стояли так около пяти минут: — Валера? — у мужчины даже пропал голос, чтобы сказать так же твердо и гласно. — Борис? Они оба не верили в происходящее, и учёный подбежал к нему и крепко-крепко обнял его за шею, встав на носочки: — О господи! Борис! Я не верю! Щербина сжимает руками его талию, даже теряет равновесие, и Валерий садится на стол. За долгое время он впервые засмеялся. Как и говорилось ранее, только Борис способен заствить его улыбаться: — Валера, боже, как я скучал за тобой! — они продолжали обниматься, невзирая на неудобную позу, ведь Валерий сидел на столе. Ученый оторвался от его шеи и взялся двумя руками за щеки строгого мужчины, чтобы вглядеться в его глаза или даже случайно поцеловать, но тот только улыбнулся: — И я тоже, Борис. Впервые за долгое время они оба сидели друг напротив друга за чашкой чая и куском торта. Валерий закрыл шторой окно и включил свет. Был вечер. Щербина не мог насмотреться на постаревшее лицо приятеля и первые седины. Долго молчали смотря друг на друга, внимательно рассматривая лица. — Неужели за столь короткое время ты стал шпионом? — с улыбкой сказал Валерий, попивая чай. — Ради тебя на все что угодно пойдешь! — тот засмеялся и также хлебнул горячего напитка. — Не перегинай палку! Я старый дед, который умрёт через пару лет в одиночестве! — Валерий не любил, когда его хвалят и называют ласковыми словами. Он всегда называл их ложью и чушью. Его самооценка была низкой и, как он говорил, «реалистичной». Борис внимательно посмотрел в его глаза и накрыл его руку, которая лежала на столе, своей ладонью. Улыбка пропала с его лица, и, казалось, что сейчас будет действительно что-то серьёзное: — Ты не умрешь в одиночестве. Я умру с тобой, — его глаза были полны решимости, он говорил чистейшую правду. — Почему? — Валерий посмотрел на их руки. — Почему? — тот задал вопрос сам себе и привстал со стула, поглядывая на часы. — Потому что я готов сделать все ради тебя и быть с тобой рядом. Валера, я не могу спокойно жить без тебя! Все вокруг кажется серым и ненастоящим! Чёрт! — он повернулся к нему спиной, взявшись за голову, как маленький мальчишка. Повернувшись к нему: — Потому что я люблю тебя. Между ними некая секунда непонимания. Валерий чётко смотрел на него и ждал, что он скажет, что это вновь нелепая шутка. Но это вовсе не шутка, он понимал это. Профессор проглотил горячую слюну и продолжил смотреть на него, а Борис ждал реакции, которая, скорее всего, должна была быть отрицательной. Сердцебиение у двоих участилось, особенно у Щербины. Он посмотрел на свои наручные часы и встал со стула: — Извини. Мне пора, — тихо сказал Борис, но тут же Валерий взял его руку. — Пожалуйста, не уходи! — он также встал со стула и подошёл к нему. Борис уставился на него: — Я не могу, боюсь, тебя придут проверять! Каждый раз в двенадцать дня и в девять вечера к Валерию приходили люди, проверяя его комнату и вообще то, как поживает учёный. — Приди ко мне завтра, послезавтра, через месяц! — умоляюще выкрикивал Валерий. Борис замолк и опустил свой взгляд в пол. Ему было больно признавать то, что происходит на яву. Ещё больнее: — Я уезжаю завтра днём в Киев, не знаю, на сколько, но как вернусь, сразу же приеду к тебе. Глаза Валерия начали слезиться, и он вновь крепко прижался к его плечу: — Господи, за что мне это всё! Я не хочу отпускать тебя! Я не хочу, чтобы ты уходил! Борис прижал его покрепче к себе: — Пожалуйста, Валера. Я обещаю быть рядом. Я обещаю!  — он вдохнул запах его русых с сединой волос, целуя их и закрывая глаза. Уходя, Валерий продолжал курить сигарету и поглядывать в окно как ни в чем не бывало, а Борис прокручивал в голове все планы, как выбраться не замеченым шпионами. Клубки дыма красиво витали по старой кухне, подчеркивая яркий свет луны. Это было сложно, ведь потайной ход через нижний туннель, а нижний туннель длинный и вовсе не по росту Щербине. Открывая деревянную ручку, Борис в последний раз взглянул на Валерия и вновь опустил голову. — Я тоже,— тихо молвил Валерий, и Борис резко поднял голову на него. — Что? — как на зло, кто-то начал подниматься по ступеням и Щербине пришлось уходить. Он ещё раз глянул на него мельком и убежал. И что же значит «я тоже»? 31 августа 1987 год. Сжатые пальцы в слабую ладонь. Больничная постель. То, чего боялись они оба, хотя смерти уже никто не боялся. Капля. Кап. Кап. Прямо в вену, спасая миллионы жизни каждый день. Холодная больничная койка, страшные голубые плиты. Все казалось устрашающим, вот только теплые пальцы Бориса согревали ледяную руку Валерия Легасова. Он ненавидел себя. Он ненавидел всё. Он лишь молился о его здравии и чтобы он открыл свои серо-зелёные глаза, которые он до смерти любил. Как он мог покинуть его? Что он наделал? Спустя четыре месяца с их последней встречи Валерий и вовсе иссяк в своих силах, совсем потеряв разум. С каждым днём он думал о нём всё сильнее и сильнее, так же, как и Борис, который хотел в сентябре вернуться из Киева в Москву. В попытках приобрести счастье Валерий приобрел горсть сильных снотворных препаратов и, как итог, лежал, еле-еле дыша. Возле него до смерти уставший Борис Щербина, который уже засыпал, сидя в одной и той же позе. Он просидел тут два дня, не закрывая глаз и приглядывая за ним. Он заплатил за все медикаменты и за молчание докторов. Никто не должен знать, что Борис тут, ибо он раз и навсегда лишится своей чести и работы, а значит, всего, что должно делать счастливым советского карьериста. О любви тут и говорить страшно, особенно такой… Не сомкнув глаз вторую ночь, Борис заснул на торсе Валерия, который был укрыт не менее тремя теплыми одеялами. — Б-б-борис? — тихим и хриплым голосом молвил Валера, от чего Щербина проснулся и сразу же резко привстал, посмотрев на него. Он глядел на него, как на солнце, которое после долгих туч резко засияло: — О боже мой! Валера! — позабыв про его состояние, Борис резко схватил мужчину за руку и поцеловал холодные пальцы. — Боже! Ты жив! — О-о-о чёрт…  Я жив… — продолжая говорить хриплым голосом, он также улыбнулся глазами. Щербина посмотрел на него и стал более строгим: — Идиот! — он потянулся рукой к учёному и растрепал его волосы. — Ты бы знал, как мне было плохо там. Меня пичкали всякой херней и даже изредка привязывали к стулу, чтобы в очередной раз внести в меня дозу какого-то… яда, — он взял его ладонь крепко и поглядывал на него полузакрытыми глазами. Борис невинным взглядом смотрел на него. Строгим он и вовсе не казался: — И что? Обязательно делать подобную хуйню? — он был похож на маму, которая отчитывает своего ребёнка. — Я все равно умру, Борис. Ты же видишь мои седые волосы, ужасную боль в ногах, громкий кашель с кровью, — он закрыл свои глаза более чем вовремя. Щербина потерял дар речи. Он не знал, что ответить его любимому человеку, ведь… Да. Больше двух лет тот бы не протянул. Он взял его ладонь двумя руками и уставился на него: — Я не дам тебе умереть! — Я это уже слышал, — хриплый голос стал громче. — И как итог — я тут с попыткой суицида! Где был ты?! Ком в горле. Борис понимал огромную вину перед собой и перед ним. Это ужасно. — Твои слова, словно ветер, не существенны,! Ты говоришь это только из-за жалости ко мне, но я не слабак, Борис! — его голос усилялся. — Разумеется, Валера — тот встал со стула и, сложив руки в карманы, смотрел на пациента. — Разумеется, — он начал подходить к окну медленно. Валерий смотрел на него. — Так вот, я был в Киеве и решал проблему с газом одной важной компании. Я не мог отвергнуть с ними контракт, так как мне бы снесли голову. Я важная фишка в их игре, ведь на мне держатся тысячи секретов конкурентов, да и притом, какой бы министр отказался от своей работы резко и спонтанно? — он поглядел на Легасова, который уже открыл глаза и смотрел на него. — И знаешь, ты ничем не хуже меня. Просто лежишь на этой сраной койке с капельницей в руке, — он улыбнулся. — Посмотри на меня: я седой, у меня так же болят ноги и руки, я отхаркиваюсь кровью. И чем ты хуже меня? Разве что таблеток наглатался… — Я сделал это, чтобы сбежать оттуда и… — Борис услышал хриплый голос и повернулся к нему. — И? — спросил мужчина. — Я люблю тебя, Борис. Это было так неожиданно, что сердце Бориса резко начало стучать быстрее и он шире открыл глаза. «Я тоже», — вот, что означало. Только глупец мог не понять ответа Легасова. Валера вдруг закрыл глаза и прикусил губу, словно ожидая пулю в лоб: — Пожалуйста, уходи, — тихо молвил Легасов. — Что? Почему? — Борис сел на колени и хотел взять его руку, чтобы поцеловать вновь, но тот лишь убрал её. — Мы… мы не должны быть такими. Убирайся! — Валерий открыл свои глаза, которые слезились. Борис встал с колен и отряхнул их. Солнечный луч садился на его лицо. Он был так счастлив и одновременно сломлен, что сложно было описать его состояние. Правда — ужасная боль, которая убивает нас, но делает счастливыми либо упавшими. Он поглядел на больного и плачущего Легасова и строго сказал: — Я всегда буду рядом, и я найду тех сук и ублюдков, которые пичкали тебя всякой ядовитой херней. Я сделаю всё, чтобы их посадили. Если тебя кто-то тронет пальцем, знай — он труп. Я готов умереть за тебя, Валера, — он взмахнул обеими руками в разные стороны. Обстановка накалялась, — я готов убить за тебя, Валера, но я ни за что и никогда, — он прикусил губу, чувствуя, как ком в горле не дает сказать главное. Борис был готов расплакаться, как малое дитя, — я никогда не покину тебя,  будь то и сраный Киев, Донецк, Ленинград. Я однажды приеду к тебе и крепко-крепко обниму, — он нагнулся к нему и тихо молвил это. У него покраснели и слезились глаза. — Мы обязаны быть такими, ибо иначе давно бы умерли в безысходности и грусти. Знай это, и да, ты знаешь, что я тоже. С мокрыми глазами они улыбнулись друг другу любя. Борис наклонился к нему и нежно, аккуратно поцеловал в щеку, а затем вновь крепко сжал его ладонь своими пальцами. И он был рядом. Ненадолго. 27 апреля 1988 год. Холодная и мрачная Хрущёвка, в которой жил тот самый Легасов. Спаситель. Храбрец. Учёный. Тот, которого недооценили ещё с самого начала, посчитав его за ненужного глупца, который умеет считать в столбик. Вспоминая каждое событие произошедшого, Валерий закрывает глаза. Больно смотреть на действительность. Глупыми были те, кто не слышали, а вот Борис… Борис услышал, Борис верил, Борис… любил? Но ведь где же он? Его опять нет. Его всегда нет. Работа важнее всего — вот выкрики коммунистов, и да, быть может, Валерий не знаком с ним. Он бы давно совершил отчаянную и последнюю  попытку суицида. Теперь его основная цель жизни — дождаться Бориса, который, скорее всего, забыл про него. Никаких писем, никаких вестей, никаких встреч. Неужели его слова — это действительно ветер? Чепуха? Глупость? Неужели тот, кого он любил, был лжецом, причем, самым хитрым, умеющим бить по больному. Мрачная кухня, громко сказанная правда. Это все сейчас. Последняя рюмка водки, последние минуты жизни… Салфетка в крови, милый кот, который ждет еды от хозяина. Валерий ужасно постарел — морщины стали глубже, да и покрыто ими уже все лицо, седые волосы начали сильнее выпадать… Жёлтоватая рубашка, которую он носил, когда был в лагере солдатов. В ней он в первый раз запел военную песню вместе с Щербиной, Таракановым и ещё парой солдатов. Этот вечер трудно было забыть, ведь Борис обещал ударить его в лицо, если тот не споет с ними хотя бы припевчик. И это подтянуло его настроение, так же, как и удивление других людей. Коричневый домашний свитер, к нему же и галстук. Красивая ли смерть? Вряд ли. Решение принято, и его не отменить. Он не слабак, он сильнее всех. Шесть кассет с правдой, которую все будут отрицать. Шесть кассет истории, сил и стараний. Шесть кассет спасения наших жизней. Он сворачивает их в свежую газету, аккуратно перевязывая ниточкой. Перед выходом он глянул в окно, чтобы убедиться, что шпион на месте, и да, это правда. Выходя на улицу, Валерий вдыхает свежий воздух в последний раз. Легкие уже отвыкли от такого блаженства, ведь он, как правило, в последнее время сидел дома и ждал… ждал… В руках его якобы мусор, а на деле свернутые в газету кассеты. Открывая вентиляцию, Валерий аккуратно кладет их, а затем выкидывает мусор. Холодный творог для кота, наверняка, ему вкусно, как и последняя сигарета Валерия. Да. Дым делал его жизнь в тысячи раз легче. Он становился более спокойным с ними, так же, как и с алкоголем. Они помогали ему на пару секунд забыть о Чернобыле и о Борисе. Но всего лишь на пару секунд. 1:22 Надевая свой пиджак, Валерий поглядывает на верёвку, вовсе её не боясь. Он счастлив? Он счастлив молвить правду? Да. Он обрёл ее сейчас, весь чистый и радостный. Погладив кота напоследок, он аккуратно становится на табурет и завязывает на своей шее узел. Он завязал его, оставив место, в надежде на то, что случайно упадет либо… Он завязал покрепче. 1:23:45 Стул падает. Валерий ощутил резкую боль в области горла, страшную тяжесть в голове и отчаяние, грусть, тоску. Он попытался развязать узел, который во второй раз завязал сильнее  — безрезультатно. Судорожными и непонятными движениями он колебался в течение минуты… — Чёрт! — громкий знакомый голос прозвучал издалека. Кто-то открыл дверь.

Борис.

Он быстро подбежал к Валерию с испуганными глазами и невероятным шоком от того, что сейчас происходит. Он быстро взял стул и поставил у его ног, на что и встал Валерий. Его лицо было красноватым от удушья, он громко откашливался, чтобы подать в легкие воздух, а Борис в это время развязывал крепкий узел, тихо проклиная себя и всё вокруг. Развязав его, Валерий быстро спустился со стула и крепко-крепко обнял мужчину в пальто. По лицам Бориса и Валерия покатились слёзы от отчаяния, от того, что они вместе, и от того, что произошло только что: — Борис… Борис… — Легасов снова и снова повторял его имя. — Валера, что же это, — задыхаясь, в слезах говорил тот. Они не заметили, как оба сели на пол в объятьях. Валерий прикоснулся к его щекам и притянул чуть ближе к себе: — Борис, господи, спаси меня от этой смертной любви! От этой горькой правды! От этой чертовой жизни! От этого всего! — он смотрел прямо в его серые глаза и продолжал в истерике плакать. — Я говорил тебе тысячи слов о том, что я буду рядом, — Борис так же прикоснулся к щекам Валерия. — Я люблю тебя и не отпущу теперь никогда! Никогда, слышишь? И умрём мы вместе, ясно? Смерть мне не страшна после такой жизни! — тихо молвил Борис, гладя пальцем щеки приятеля. — Мне тоже, — ответил Легасов, улыбаясь. Он потянулся к лицу мужчины и, притягивая его к себе, нежно и спонтанно поцеловал в губы.