***
Гордон и сам понимал, что выглядит идиотом, надевая на руку жениха полукилограммовую антикварную глыбу. Современное колечко лучше смотрелось бы на тоненьком пальце омеги, но тут его собственный о-па упёрся, как баран. Он дворянскими корнями бредил с детства. Один раз даже просочился на какой-то благотворительный аукцион и потом полгода балдел, храня вырезку из журнала, где среди именитых имен и его собственное в самом конце приткнулось. О-па Гордона, маленький и круглолицый, и в юности очень очаровательный, с возрастом поправился и был похож на румяную, сдобную булку. Мечтать это ему не мешало, и, вытягивая руку, он любил повторять: — Видишь, какие у меня пальцы длинные? А форма ногтей? Очень благородная форма. И у тебя такие же — это признак, да… О, это не просто так. Но при всём желании о-па никаких следов дворянских корней в его роду не было — как он ни искал, и тогда он принялся за Гордона, внушая сыну мысль, что нужно найти и взять в мужья какого-нибудь графчика, чтобы будущие детки, и его внуки, с гордостью и полным основанием считали себя благородными. Ни графы, ни герцоги Гордону на хрен не сдались. Омега, с которым он жил последние полгода, мог запросто высосать бутылку коньяка, любил ходить по дому голышом и матерился, как пьяный матрос. Гордона всё это устраивало, но а-папа, смотревший своему мужу в рот и выполнявший все его прихоти, заставил сына бросить любовника и даже жениха ему подыскал. Юный баронет фон Борф-Орис, из древнего, но весьма обнищавшего рода, скорее всего не откажет породниться пусть и с плебейской, но очень богатой семьей Уоллесов. Гордон знал, что отцов не переспорить, а ссориться с а-па и вовсе чревато. Вспыльчивый а-па и по морде заехать мог, и пригрозить, что лишит наследства. И хоть Гордон давно уже не зависел от родителей — перечить не стал. Самого барончика, наверное, и вовсе не спрашивали. Оба его папульки держались чопорно, но долларовые значки в глазах так и прыгали. А запущенный особняк с плохо вымытыми окнами, истертыми коврами и старинными буфетами, где пустого места было гораздо больше, чем серебра, говорил сам за себя. Гордону не нравилось туда ездить, как и вести пустые беседы за чашечкой чая. Юный жених сидел, не шевелясь, как истуканчик. В разговоры не вступал, и глаз его за линзами огромных очков Гордон толком и не разглядел. Да и не пытался особо. Треугольное личико, острый нос и бескровные губы. Больше всего раздражали зализанные назад волосы: мышино-серые и умащенные какой-то омежьей фигнёй, от чего казались склеенными. Увидев Гордона первый раз, он забыл про манеры и разинул рот, в результате чего получил от одного из родителей невидимый тычок и пролепетал приветствие. Больше от него ничего путного вытянуть не удалось. Малыш баронет был младше на десять лет, а казалось, что совсем ребёнок. Но неприязни к этой серенькой мышке он не чувствовал. Будет себе возиться в их общем доме, дружить со своими дружками — такими же благовоспитанными омегами, растить детишек и не лезть в его личную жизнь. А полезет — обломается.***
Кольцо для помолвки нашел о-па, пересмотрев кучу колец, и выбрав, как ему казалось, самое достойное. Гордон только глаза закатил, но спорить благоразумно не стал, зная, что о-па тут же закатит истерику, а потом и отец будет нервы трепать. Маленький омега с гигантским перстнем смотрелся нелепо. Гордону показалось даже, что он сейчас заплачет, но тот сглотнул и сдержался. На свадьбе тоже, как кукла, был — ходил и раскланивался механически. Чёртово воспитание! Гордон хотел свадьбу поскромнее, но и тут обломали, устроив торжество с кучей народа и фотографами, и салютом в честь новобрачных. Не свадьба, а показуха. Папульки Чарльза и вся их высокородная родня держались особняком и глядели свысока на родителей Гордона, зато последние были в восторге. Особенно о-па. Тот буквально светился от счастья и, хватив лишку, принялся обнимать Чарльза, пьяненько сюсюкая и желая поскорей нарожать детишек. Омега деликатно высвобождался и оглядывался, словно ища того, кто поможет. Помогал Гордон, оттирая весёлого о-па от мужа и отводя в другой конец комнаты. — Миленький какой мальчик, — улыбался о-па. — Ты уж его не обижай, сыночек. — И пальцем не трону, — клялся послушный сын и клятву сдержал. Поздно вечером, оставшись с Гордоном наедине, в номере для новобрачных, омега растерялся и топтался на месте. Гордон только фыркнул, глядя на усыпанную лепестками роз кровать. Омежка боялся, хоть и пытался это скрыть. Нервно вздрагивал и косился на новоиспечённого мужа. Трахать его не хотелось от слова совсем. Гордон видел лишь испуганного ребёнка и подумал, что тот, наверное, ещё мультики глядит, а теперь должен практически незнакомому альфе попку подставлять. — Да не трону я тебя, — добродушно сказал он. — Будет уж — не трясись. Всю брачную ночь Гордон провёл в баре, а на следующее утро молодожёны улетели на острова — наслаждаться медовым месяцем. Гордон и наслаждался. Загорал и купался, а его молоденький муж, обгорев в первый же день, из номера не выходил, так что альфе ничто не мешало развлекаться. С Гордоном Чарльз почти не разговаривал, скрываясь в одной из спален их роскошного бунгало. Завтракал он один, поскольку просыпался рано, в то время как его веселившийся в клубах муж дрых до обеда.***
Вернувшись с курорта, Гордон с головой ушёл в работу, предоставив Чарльзу осваиваться в доме. Тот неспешно заглянул во все комнаты, помялся, кусая губы, и, наконец, выдавил: — Мне нужна комната. Личная комната. И чтоб запиралась. — Личная, ну конечно, — насмешливо протянул Гордон. — Выбирай любую, малыш, — и сунул в руку кредитку. — Можешь обставить её, как хочешь. В свою постель Гордон не приглашал. Не было желания развращать мальчика, который о сексе имел, скорее всего, лишь смутное представление. А узнав, что Чарльз десять лет проучился в закрытой школе для омег, больше в этом и не сомневался. Ему нравились раскрепощённые омеги, яркие и смелые. Чарльз казался школьником, и Гордон даже намёков не делал. Поначалу он проверял счета Чарльза. Его бывший однажды очень «порадовал», купив бриллиантовую подвеску за баснословные деньги и благополучно похерив её через неделю. Но Чарльз дорогими украшениями не интересовался, скупая через интернет недорогие одёжки и всякий хлам, начиная от картинок и заканчивая игрушками. Гордон, не желая, чтобы муж тосковал в одиночестве, первое время предлагал заняться чем-нибудь по вкусу. — Ну что обычно омеги любят? — рассуждал он. — Хочешь цветочный магазинчик или кафешку? Будешь ездить и командовать… Чарльз хмуро засопел и замотал головой. — Ну, может, ты рисовать любишь или с животными возиться? Ты говори — не стесняйся. — Мне ничего не нужно, — чётко ответил Чарльз, и Гордон рукой махнул. Всё, что мог, он сделал. Нравится омеге сидеть взаперти — пусть сидит. Может, молится там с утра до вечера или ангелов вышивает, а он со своей кафешкой лезет. По внешнему виду тихоня-Чарльз вполне соответствовал образу набожного, благочестивого омежки. К его облику Гордон привык быстро, хоть и фыркал в кулак первое время. Смех вызывала его прическа и вечные аккуратные костюмчики. А к ужину так ещё и галстук. — Разделся бы, искупался бы в бассейне, — говорил он порой. — Я разберусь сам, — проронил Чарльз, и Гордон только головой закрутил: — Фу ты, ну ты! Со временем замечать Чарльза он перестал вовсе. Иногда покупал коробку конфет или безделушку, делал дежурный комплимент и считал, что для супружеских обязанностей этого вполне достаточно. Заботились обо всём двое слуг — Дэйв и Фрэнк, и омега был накормлен и ухожен, а чем он занимался за запертыми дверями своей комнаты — Гордона не интересовало. Как он и хотел, жизнь его мало изменилась, и альфа даже снова стал встречаться со своим Джейком, хоть теперь и тайно. Если течки у Чарльза и были, то он справлялся сам. Омежьего запаха Гордон не чувствовал абсолютно, и Чарльз не появлялся на пороге с мутным взглядом и текущей задницей. Либо он принимал хорошие подавители, либо действительно ещё не созрел окончательно как омега, и течки были слабыми. Гордон склонялся ко второму, и был уверен: рано или поздно организм Чарльза сформируется полностью, и когда-нибудь уложить мужа под себя всё же придётся. О-па ныл и приставал с детишками, но Гордон однажды не выдержал и оборвал: — Вы хотели этой свадьбы, и я ваше желание выполнил. Хватит! Когда мне иметь детей, я решу без вас. О-па снова расстроился и полез к Чарльзу, но того выдержка не подвела. Выслушал с невозмутимым лицом, покивал и сухо сказал: — Примем к сведению.***
Так прошло почти полгода. Чарльз скользил по дому неслышной тенью, гулял в саду и иногда встречался с друзьями. Встречался с ним Гордон, в основном, за ужином. Чарльз клевал, как воробушек, отвечал односложно, если Гордон что-то спрашивал, и при первой же возможности убегал к себе. К родителям заезжал крайне редко, зато его папульки нередко появлялись в офисе Гордона, клянча деньги то на свадьбу Майкла, то с предложением открыть магазин антикварных пуговиц, то организовать выставку для уникальных работ некоего пятиюродного племянника. Гордон посмотрел на мазню племянника, сказал правду об уникальности разноцветных плевков на холсте, получил уничтожающий взгляд обоих папулек и предположение, что для любимого Чарльза стоило найти кого-нибудь лучше и воспитанней. О-па тоже сердился и ждал сыновьих извинений, о чём Гордон и не думал. А потом претензии начал выдавать Джейк, сначала намекая ненавязчиво, а потом и открытым текстом требуя, чтоб Гордон наконец бросил своего недомужа и взял замуж его. Гордон разводиться не собирался, отшучивался и откупался подарками, но Джейку было мало, и в конце концов он начал психовать. — Удобно устроился, — шипел Джейк. — Заимел себе котёнка и облизывает его, а мне только жалкие подачки. Хочешь удовольствий — бери замуж или трахай своего недоделанного барончика. Чарльз дорогих подарков у Гордона не просил, а за последние месяцы с карточки вообще ни цента не снял, и альфа, обозлившись на любовника, хлопнул дверью.***
Гордон явился раньше положенного времени. В доме было привычно тихо, а Чарльз, как обычно, прятался у себя. Альфа был зол на любовника и хотел трахаться. Мысль мелькнула вытащить Чарльза из его укрытия, затащить в спальню и разложить на постели. Муж, в конце концов, обязан ублажать, и именно по его вине Гордон остался без секса. Он уже подошёл к комнате Чарльза, но одумался, сообразив, что это будет смахивать на изнасилование. А из комнаты мужа вдруг послышался тихий стон. Гордон ухо к двери прижал, услышал странную возню и уловил едва заметный фиалковый аромат. Первым делом хотелось постучать, но ноги понесли Гордона в кабинет, где он достал из ящика в столе запасной ключ. Чарльз запирал свою комнату, но дубликат у Гордона был. За полгода ему ни разу не пришло в голову заглянуть туда. Альфа был уверен, что, кроме мягких игрушек, цветочков, картинок с котятами и прочей лабуды, ничего интересного там нет. Но как же он ошибся! Тихо открыв дверь, Гордон вошёл в святая святых… и обмер. С гигантских постеров на стенах на Гордона смотрели голые мужики. Накачанные, бронзовотелые и с такими мегахерами, что не завидовать хотелось, а сочувствовать. Тут же столики с арсеналом нагих фарфоровых фигурок и в довесок ко всему — огромная плазма, на которой беззвучно извивались два тела. Гордон видел на экране розовую задницу и периодически исчезающий в ней член. Но всё это зацепило внимание лишь на секунду, поскольку снова отвлёк стон. Там, в глубине комнаты, на разобранной постели, среди груды разноцветных подушек, сидел его благоверный. И тоже голый. Да и не сидел, а елозил на самой большой подушке, потираясь об неё членом. Вечно прилизанные волосы растрепались, глаза были полузакрыты, и на губах блаженная улыбка застыла. Охреневший Гордон разинул рот, заглядевшись, а Чарльз вдруг выгнулся, откидывая голову назад, и застонал так, что у Гордона мгновенно встал. Не замечая ничего вокруг, омега сжал член, и из него брызнула белёсая струйка. Гибкое, худощавое тело и нежное личико с закрытыми глазами были достойны картины, а от разлившегося по комнате нежного фиалкового запаха у Гордона рот слюной, как у голодного, наполнился, и собственный агрегат в штанах уже шевелился, как живой. — Ебать твою налево! — вырвалось у него. Чарли резко выпрямился, тяжело дыша и пытаясь прийти в себя. Сфокусировал зрение, замер… и огласил комнату диким визгом. Гордон только руки поднял, пытаясь успокоить, но даже сказать ничего не успел, когда в его голову полетела подушка, а следом вторая. Чарльз, вскочив с постели, уже замахивался чем-то ещё, и альфа пулей вылетел за дверь. — Успокойся, что ты! — заорал он уже из коридора и снова отпрыгнул, услышав, как об дверь с другой стороны, с размаху разбилось что-то увесистое. Гордон ворвался в их спальню и расстегнул брюки. Раскрасневшееся лицо Чарльза и его выгнутое в экстазе тело так и стояли перед глазами. Гордон обхватил член, провёл пару раз, и со всхлипом кончил, словно мальчишка, в первый раз увидевший голого омегу.***
Чарльз из комнаты почти сутки не показывался. Гордон стучал, уговаривая выйти, слышал шорох и всхлипы и уходил. Дэйв ставил ему у двери тарелки с едой, а на Гордона глядел поджав губы и, очевидно, делая свои выводы. На следующее утро альфа не выдержал и снова отпер дверь. Чарльз при виде его зарылся в подушки, а Гордон, как и в первый раз, снова обалдел, глядя на голых атлетов, томно улыбающихся ему со стен. Отвёл взгляд, переведя его на коллекцию фигурок, и опять челюсть отвисла. Статуэтки, которые он сначала принял за разных античных божков, оказались не менее занятными. Сидящие с широко разведёнными ногами, стоящие рачком, высоко задрав фарфоровые попки, совокупляющиеся во всех мыслимых и немыслимых позах парочки и даже тройнички. Некоторые были столь искусно отлитые и при этом настолько пошлые, что, разглядывая их, Гордон забыл, зачем пришёл. — Недурная у тебя коллекция, — хрипло сказал он. — А я думал, ты и впрямь плюшевых хрюшек собираешь или пазлы с ангелочками. Из подушек выглянуло бледное лицо Чарльза: — Нагляделся? Теперь уходи. — Я хотел сказать… — Можешь оскорблять сколько угодно, — перебил Чарльз, гордо вскидывая голову. — Мне всё равно! — Да и не собирался я… Чего всполошился-то? Ну подрочил… Все дрочат… Хочешь, я тоже передёрну, а ты посмотришь? В глазах омеги мелькнуло что-то, но он тут же сморгнул и снова неприступную моську сделал: — Очень сожалею, но подобное зрелище мне… — Скорей всего понравится, — закончил Гордон. — Знаешь, не буду ничего говорить. Ты не мог бы выйти и пообедать со мной, а то Дэйв, по-моему, решил, что я тебя изнасиловал. Чарльз приподнялся: — Что, и всё? А как же: грязный извращенец, недостойный своей семьи… — Ой, я тебя умоляю! Грязнуля нашёлся! И ты больше не в своей семье, чтобы корчить из себя чего-то непонятное. Мне нравятся твои фигурки, хотя вот эти долбоё… гм… Эти красавцы на стенах напрягают. Да и ещё… — Гордон помялся. — Не зализывай больше волосы, ладно? Ты, оказывается, вполне хорошенький омежка. И эти твои вечные удавки на шее… Растерянный Чарльз поморгал и кивнул.***
Вроде ничего не изменилось, но Гордон теперь мимо запретной комнаты спокойно пройти не мог. Стоило вспомнить Чарльза, трущегося членом об подушку, и альфа начинал нервно поправлять в штанах. Иногда он останавливался, чтобы послушать, но там было тихо. Сам Чарльз поглядывал на мужа подозрительно, будто какой подлянки ждал, но Гордон делал вид, что ничего не случилось, и только когда омега отворачивался, втягивал воздух, пытаясь вновь почувствовать запах цветов. Но омега душился, и чудесного аромата Гордон не ощущал. Альфа продержался около недели. Достав ключ, неслышно зашёл и вздохнул разочарованно. Чарльз, полностью одетый, лежал на кровати, уткнувшись в книгу. — Ты же отдал мне ключ! — возмущенно взвился омега. Гордон неловко топтался: — У меня ещё есть… Я думал, вдруг ты снова… Хотел посмотреть… Чарльз вспыхнул, и Гордон добавил: — А лучше потрогать. — Ты же сказал, что тебе всё равно. — Разве? — спросил Гордон. — Я сказал, что это нормально, а теперь думаю, что нет. Мне не нравится, что мой муж развлекается, а я, как дурак, за дверью стою. — У тебя, я думаю, есть кто-то, у кого ты потрогать можешь, — пробормотал Чарльз. — Зачем мне кто-то, когда у меня муж есть, — сказал Гордон, прикидывая, какой скандал устроит при расставании Джейк. — К тому же, как выяснилось, не такой уж и ребёнок. Да если бы я раньше знал… Омежка зарделся. — А у меня ещё кое-что есть! — и кинулся к шкафу. За следующие полчаса Гордон понял, каким же идиотом он был. Прожить полгода бок о бок с созданием, о котором он даже не потрудился ничего узнать. Невинное, как он считал, дитя вновь шокировало его, когда появилось из ванной комнаты. Гордон аж привстал, в первую секунду решив, что вышел совершенно другой человек. Попку обтягивали малюсенькие, низко сидящие кожаные шортики, короткая маечка, и сапоги до бёдер. Жутко пошло и чертовски возбуждающе. Дурацкие очки свои Чарльз снял, подкрасил глаза, и Гордон впервые заметил, что они у омеги тёмно-серые, как грозовые облака. Ещё он как-то по-особенному зачесал волосы, заколов их у висков. Звенящие браслеты на запястьях и блестящий камешек в пупке. — Чарли? — выдавил альфа. — Он самый! — и мальчишка так лихо задёргал попкой, что Гордон едва успел подобрать упавшую челюсть. В штанах снова стало тесно. — Ты что же творишь, чертёнок? Я старый человек! Сейчас сердце остановится — и всё! Чарльз засмеялся. Не улыбнулся, как обычно, вежливо растянув уголки рта, а звонко расхохотался, показав белые зубки. Потом была демонстрация кружевных штанишек, обтягивающих трико и розового сетчатого боди, к которому Чарльз надел меховые манжеты и заячьи ушки. Омега пританцовывал, соблазнительно изгибался… И с последним нарядом Гордону чуть крышу не сорвало.***
Может, Чарльз и нагляделся запретных фильмов, но, кроме доктора, в интимных местах его только нянька трогал — и то лишь до шести лет, пока Чарльз сам не научился задницу мыть. Даже целоваться он учился с омежкой в школе. И когда Гордон, притянув его к себе, сжал горячими ладонями попку, то Чарльз почувствовал слабый запах хвои, уткнулся носом в шею альфе и забалдел. — Я хочу тебя тоже потрогать, — шептал он, кладя руку на бугрящийся пах мужа. Гордон едва не застонал, чувствуя, как тонкие пальцы, расстегнув молнию, забрались в трусы и сжали член. — Снимай, — дрожа от предвкушения, приказал омега. — Всё снимай — хочу видеть. Гордона самого потряхивало не на шутку. Сдёрнул с себя одежду и предстал перед мужем в чём папа родил. — Ого-го, — только и сказал Чарльз. Обошёл мужа по кругу, внимательно разглядывая и трогая. Гордон этого издевательства долго не выдержал. Схватил мужа в объятия и рухнул с ним на кровать. Про себя он представлял, как он будет осторожно и нежно любить Чарльза, но представление ему выдал сам омега. Неистово целовал, дорвавшись наконец, трогал везде, куда мог дотянуться, и едва сдерживался, когда Гордон ласкал его. Альфе пришлось даже держать Чарльза, пока его готовил. — Первый раз ведь, малыш, — терпеливо уговаривал он стоящего на четвереньках и скулящего омегу. — Попа твоя ещё не готова для моего размера. Сейчас, сейчас… Мы ведь не хотим, чтобы было больно… Растягивал неспешно и целовал узкую спинку. Но Чарльз вывернулся из рук мужа, опрокинул того на спину и насадился сверху. Альфа только охнуть успел. Омега на миг широко раскрыл глаза и застыл, но тут же задвигался и застонал, запрокинув голову.***
— Вот ведь муженёк мне попался! Тихоня! — Гордон едва шевелился. — Кто бы мог подумать… И пахнет от тебя теперь просто потрясающе… Нет-нет, даже не смотри на свои фигурки! Особенно на ту, у окна! Ради всего святого, поставь её назад! В этой позе, как они, я точно не смогу — по крайней мере ближайшие два дня. Чарльз с сожалением отставил любимую статуэтку. Слабоват его муж оказался. Пока Гордон валялся в постели, не в силах пошевелить ни одной конечностью, Чарльз успел помыться, приготовить и принести в спальню ужин. Стащил из винного погребка бутылку вина, выдул бокал и теперь с аппетитом уминал жареную ножку цыпленка и поглядывал на кусок торта. Гордон только головой крутил. — И всё тайком… Как же ты раньше жил? — спросил он. — Плохо. Папы постоянно в моих вещах рылись и тайники находили. Однажды я карманные деньги сэкономил, что на леденцы давали, и купил себе стринги… Какой скандал был! Неделю под домашним арестом, да и потом… Каждый шаг контролировался, даже родителям друзей, с которыми я встречался, звонили, и те отчитывались. А от родителей столько выслушивал, что реально шлюхой себя считал. У тебя только вздохнул свободно — стал покупать одежду, что мне нравится. — А чего не носил? — Боялся, — вздохнул омега. — Думал, ты меня тоже шалавой считать будешь. Я перед зеркалом надевал и танцевал. А на сайтах столько всего… Я как увидел статуэтки — просто не мог не купить. И эти вот, — Чарльз кивнул на постеры. — Они на тебя немножко похожи — я специально темноволосых выбирал. Представлял всякое… Как любиться будем, гулять и всякие романтические ужины проводить. — Столько времени зря потеряли, — пробормотал Гордон. — И ты, бедняжка, мучился из-за меня, болвана. Ну, теперь всё наверстаем. Как подумаю, что мог тогда просто мимо твоей комнаты пройти… Если хочешь, можешь в лоб мне залепить, только не сильно — я и так еле дышу. — Вымотал я тебя, — посочувствовал Чарльз, гладя мужа по спине. — Хотел аккуратно, но не сдержался, ты уж прости… Отдохни немножко — пока не трону… Гордон затрясся от смеха и спрятал голову под подушку. — Маньяк! — еле выговорил он. — А я… кретин!***
Скандал, что закатили родители Чарльза, узнавшие, что их благовоспитанного и послушного мальчика муж вместо того, чтобы заставлять вышивать, водит по сомнительным клубам и барам, слушали все соседи. Шоком было уже то, что Чарльз приехал в гости к папулькам в чудовищных рваных штанах, майке ядовито-розового цвета и с накрашенными глазами. Его привычные всем большие очки теперь сменили узкие стёклышки без оправы, от чего лицо изменилось до неузнаваемости. Волосы были художественно взлохмаченны, и, о ужас, татуировка на предплечье — по счастью, временная. — Развод! — голосили папульки в один голос. — Немедленно! Так испортить нашего мальчика! Чарльз слушал флегматично, а его «ужасный муж» только ухмылялся. — Не надо было так резко-то, — заметил Гордон, когда ехали домой, на что Чарльз возразил: — Столько лет терпел, ты не представляешь! Я специально самые драные джинсы купил и ещё дома дырок добавил. Пусть побесятся. И пальцами щёлкнул: — В ресторан!