***
Однажды вечером, пребывая в скуке, Галина увидела, как мама с бабушкой считают деньги. Ух ты! Крупные! Больше одной бабушкиной зарплаты. Что-то подсказало Галине, что в этот раз деньги считают не для того, чтобы часть отложить про запас, а часть потратить на еду и квартплату. — Мы куда-то поедем? — вырвалось у Галины прежде, чем она поняла, о чём подумала. — На море, — не отрывая серьёзного взгляда от денег, бегло ответила бабушка. — Ура! — подняв руки, Галина подпрыгнула на кровати. С того самого момента девочка начала считать дни до девятого июня, когда в четыре с минутами вечера отправится с Южного вокзала на поезде «Харьков — Одесса». Впервые — на поезде! Впервые — на море! Предвкушение поездки вершило её настроение и создавало в голове самые прекрасные, самые уютные и желаемые картины бесконечной лазурной воды. Затрудняюсь сказать, о чём мечтают дети в наши дни, но знаю, что Галина мечтала о море так же сильно, как пятью годами ранее, до событий книги, дети мечтали о кебсах и наклейках с могучими рейнджерами; десятью — о том, чтобы родители, собирающие под ночь бутылочки, поскорее вернулись домой, и не пришлось бы засыпать одному; двадцатью — о прекрасном далёком, только-только рассказанном Алисой Селезнёвой.***
Знакомые с детства деревья, каждое на своём месте, как часовой. Извечное яркое солнце. Кисловатые выхлопы машин, долетающие до здания вокзала даже сквозь свежесть фонтанов Привокзальной площади и запахи шаурмы с ближайших лотков. Голоса взрослых и детей. Большие и маленькие сумки. Находящиеся под рукой и в то же время припрятанные от цыганских глаз кошельки и документы. Всё это девятого июня казалось Галине невероятно новым и живым. Чем более простой, привычной взрослому была вещь, тем ярче и интереснее выглядела она в девичьих мечтах. Смешную способность по-детски видеть мир, при всей своей комичности, можно назвать способностью быть по-настоящему счастливым человеком. На перроне Галина сидела на скамейке рядом с другими детьми. Завидев поезд, подъезжающий к нужной колее, девочка хотела встать, но бабушка прервала её движение рукой, грозно сказав: — Ты куда?! Хочешь под поезд попасть? И принялась разъяснять за воздушные массы, которые гонит впереди себя поезд, пока её внимание не переключилось на маму. Галинины и не только её родители начали обниматься, целоваться и желать друг другу счастливого пути. — Море вам впечатлений! — сказала Галинина бабушка. — Море впечатлений от моря! — пошутила внучка. Поднимаясь по двум скользковатым железным ступеням, проходя к плацкарту и присаживаясь на нижнюю полку, Галина засмотрелась на родной вокзал, который отсюда, из вагона, выглядел иначе, как-то особенно уютно и сказочно. Помахала рукой бабушке. А бабушка — ей. Неожиданно заволновавшись, стала искать маму, воспитательницу первого отряда, но тут же успокоилась, увидев её подходящей к столику. Наш народ первым делом кладёт на него еду и, едва успев отъехать от станции, начинает есть (вспомните хотя бы «Спортлото-82»), но еда Солониных пока что лежала в одной из кучи сумок, а на стол мама положила кипу бумаг. — Галюсик, поможешь мне? Девочка кивнула с немного грустным взглядом. Ей не хотелось, чтобы мама начинала дела вместо того, чтобы любоваться видом за окном. Мама достала листик, а перед Галиной положила стопку с детскими именами и датами рождения. — Подиктуй мне, пожалуйста, имена и фамилии. Вот тут вот. И даты рождения. Вот они. — Ага. Вижу... Бобрышев Роман. Тысяча девятьсот девяносто первый. Бабогло Анастасия. Тысяча девятьсот девяносто второй. — Не надо «тысяча девятьсот», — попросила мама. — Хорошо. — Ой! Что это мы так качнулись? Галина заулыбалась. — Мы поехали! — сказала девочка и замолчала, хотя в её мыслях «Мы поехали!» продолжало звучать подобно мантре. Минул пустынный пешеходный мост над самим вокзалом. Остался позади Полтавский шлях с двухвагонным третьим трамваем, чей звон заглушился стуком колёс поезда. Сплелись в длинный узор разные колеи: разные дороги, разные судьбы тех, кто колесил по Украине, через Украину к своим родным и близким, на работу, на отдых или на то и другое вместе, как, например, Галинина мама. Галина смотрела в окно и мурлыкала что-то под нос. Как ей потом показалось, напевала она Савичеву «Если в сердце живёт любовь», но память подвела девочку, в будущем уже девушку: первая серия «Не родись красивой», откуда и был саундтрек, вышла в эфир только в сентябре. В любом случае песнь была искренней. Шла от души. А что ещё нужно?.. Галина не заметила, как мама сказала, что отойдёт, не сразу поняла, что, кивнув, ответила: «Хорошо», оттого в первую секунду перепугалась, обнаружив себя одну. Но долго одной девочка не оставалась. К ней зачем-то подсела красивая, высокая брюнетка в коротком голубом платье. Это была одна из тех девушек, которые, будучи старшеклассницами, выглядят, как дамы двадцати пяти или даже тридцати лет; мужчины, обнажая улыбки (и не только улыбки...), называют их жгучими, женщины — стервами и гадюками, а учителя и родители (именно в таком порядке) — трудными подростками, хотя по всяким таблицам с возрастной периодизацией эти девушки давно повырастали из девочек-подростков. Лишь как-то за гранью часто обговариваемых тем остаются отношения между такими девушками и девочками вроде Галины. Будто такого и быть не может. А ведь отношения между столь разными людьми бывают. — Как тебя зовут? — спросила брюнетка. — Галина. — Как-как? Солонина вздохнула. Она привыкла, что её переспрашивают, а ещё чаще ошибочно называют Алиной или Кариной. — Га-ли-на. Можно Галей называть. Под солнечный ливень, нагревающий окно, точно лупу, через которую убивают муравьёв, Галина вспомнила, как впервые смотрела «Иронию судьбы». Тогда бабушка, приобняв её и склонившись над ухом, сказала о Жениной невесте: «Вот видишь. Девушку зовут Галя. А тебя зовут Галина» и добавила: «Мне имя Галя не нравится. Какое-то оно...» Бабушка не договорила, но скривилась, будто съела лимон, а внучка немного обиделась. Ну почему это Галя — «какое-то такое имя», когда оно звучное, яркое и, главное, сразу всем понятное? А полная форма имени Галя с самого детства напоминала девочке старушку-библиотекаршу, пассивную, бесцельно строгую, без друзей и приятелей. Нет, ей такой быть не хотелось. Ей хотелось быть куда более энергичной и общительной, чем та девочка, которую, как ей казалось, растила её ну сли-и-ишком воспитанная бабушка. — Галя, а ты куришь? — брюнетка эффектно щёлкнула пальцами. Некурящему человеку, ещё и в одиннадцать лет, трудно понять, что это вошедший в привычку жест зажигания зажигалки. — Нет, — удивилась Галина и хихикнула. — Ну скажи честно! — настаивала на положительном ответе брюнетка. — Я не курю. Честно. — Не куришь? — словно не доверяя, сделала паузу девушка. — Я тоже не курила, а потом... — одним вздохом она одарила маленькую спутницу ароматами дорогих, скорее всего, тяжёлых для лета и для дневного времени духов, каких-то кремов и косметики. При всём смешении того, другого, третьего и при явной смазливости, к тому же нескромности девушка не казалась пустым дополнением к косметике и шмоткам. Было в ней что-то интересное, цепляющее. — Потом покатилась. Мама меня ругала, когда узнала, что я в седьмом классе водку попробовала. Меня Алина зовут. Жукова. Жучка то есть. — Какая-то собачья кличка. Алина махнула рукой и «заржала». — Настя и Марианна меня вообще дурой вонючей называют. И я их. А-ха-ха. У нас там весело, — Алина махнула в сторону своего купе. — По соседству там ещё мальчик в гипсе едет. Симпатичный. — В гипсе? Галина буквально подорвалась с места. Ей очень хотелось посмотреть на мальчика в гипсе, будто она никогда таких мальчиков не видела. Ах да, в самом деле не видела! Только слышала, когда кто-то из одноклассников ломал руку. Но неприятности случались на каникулах, и в школу мальчики приходили уже без гипса. — Пойдём! Посмотришь на этого... Диму Клименко, вот. На Марианну. На Настюху. — Только я не сама еду, — робко оправдалась Галина. — С мамой. Она воспитательница нашего отряда. Отошла вожатым помогать. — А, Виктория Николаевна. — Да. — Видела её. Считает нас, проверяет чего-то... Пойдём. — Ой! — Поезд всё время шатало, и Галина чуть не упала. — Аккуратно, — Алина, готовая удержать Галину, подставила руку. Голос её был мягким, не стервозным. Так не поступают куклы Барби, на одну из которых Алина была похожа внешне. Галина подошла и поздоровалась с девушками из другого, взрослеющего мира — мира, зародившегося на три — четыре — пять лет раньше её собственного. Всё от косметики до еды было чужим по сути и по духу, тем не менее интересным. Когда-нибудь Галине посчастливится, и она будет укладывать волосы, как Марианна, может быть, они станут такими же пышными, а не жирнеющими в жару крысиными хвостами. Когда-нибудь она будет такой же высокой и стройной, как все трое девушек. И прикольной. Именно сленговое, а не литературное слово приходило на ум при виде Насти — светлой короткостриженой девушки в кепке, джинсах и топике. — Это Галина, дочка воспитательницы, — представила девочку Алина. — Как-как? Галина? — на удивление, Марианна расслышала имя. Хотя, как и многие другие за всё время, не была уверена, что услышала правильно. — Галя, — смущаясь, поправила девочка. — А вон Дима Клименко, — показала Алина. — Дима! Дима вмиг оторвался от каких-то своих занятий, хотя по большому счёту занят не был. Так, болтал с другими мальчишками, эмоционально махая загипсованной рукой. Ничего в том гипсе, в отличии от его обладателя, особенного не было. По Диме сразу было видно, что под два метра он не вырастет, будет, может, метр шестьдесят пять, метр семьдесят, но он однозначно станет прекрасным юношей. Пока что Диме исполнилось четырнадцать лет. Он рос, вытягивался и расцветал, как все другие мальчики. Галине показалось (а может, на самом деле было так), что Дима излучал необыкновенный позитив. Именно с таким позитивным человеком ей всегда хотелось встретиться. Мальчик был блондином, хотя слово «блондин» к нему не клеилось. Блондинами называют Малфоев, Басковых, Винников: если не пафосных и горделивых персонажей, то в меру возвышенных, именитых мужчин, а не простых мальчишек. К тому же, блондинами зовут тех, чьи жёлтые волосы вечно блестят, как после шампуня, а не бледно-песочные, как у Димы. Стригли Диму, наверное, давно: его чуб отрос петушком, а волосы на затылке удлинились и немного закрутились на концах. С такой причёской и вообще фигурой, профилем Дима напоминал мультяшного Нильса из «Заколдованного мальчика». Поговорить с Димой не удалось. Только Галина услышала его «Привет», как её поймала мама. — Ну Галина! — сказала она строго. — Я тебе где сказала быть? Кто за вещами следит? Хотя воровать в вагоне с тремя нормальными взрослыми и кучей самых разных, но вряд ли воровитых детей было некому, Галина молча признала, что за вещами следить всё-таки надо. Думая об Алине, её подругах и об этом светлом мальчике, девочка удалилась в купе, к маме. Ещё чем-то помогла, а потом просто начала кушать да смотреть в окно. Жизнь она проводила в опасном любовании природой — в романтизме, который затягивает настолько, что потом всякие поля, леса, луга и прочая «лабуда» кажутся краше и лучше людей; с ровесниками становится всё тяжелее и тяжелее общаться и вовсе налаживать какой-то контакт. Хорошо, по-настоящему хорошо, хоть и порицается родителями и школой, в одиннадцать лет тянуться к «оторвам» и стервам, трезво оценивать их характер, не следовать дурным примерам, но смело брать их активность, их жизнелюбие, наматывать на ус некоторые их любовные и косметологические советы. Девочек, которые привлекли Галину и смогли оторвать её от окна тем, что сели поблизости, в купе напротив плацкарта Солониных, нельзя было назвать стервами и «оторвами», как Алину. Зато можно было бесконечно называть живыми и симпатичными. Одна из них, тоненькая, смело обходящаяся без панамки в дикую жару и духоту со своими от природы чёрными, как уголь, волосами, то ли просто с очень загорелой, то ли с более тёмной кожей метиса, напоминала француженку или итальянку. Софи Марсо. Или Антонию Сантилли. С неё хотелось писать картины! Другая девочка, коренастая, но не полная, вроде одного роста с подругой, но совершенно иной комплекции, напоминала актрису Татьяну Арнтгольц. Может быть, ямочками на щеках. А может, кудрявыми светлыми волосами. Девочки говорили что-то о телефонах и о влажных салфетках, а Галина слушала их так же внимательно, как любимых учителей. К Галине и её маме подошла стройная, изящная, как старшеклассница, но, пожалуй, более мудрая и серьёзная лицом вожатая. «Цал-Цалко Ирина Вячеславовна» — гласил белый бейджик, сидящий на розовой блузке этой естественно рыжей, с веснушками на носу, женщины. Смешная фамилия, подумала Галина. Смешная и необычная. — Виктория Николаевна, — обратилась Ирина Вячеславовна, — простите, пожалуйста, не могу понять, где Настя Бабогло. — Она быстро повела тыльной стороной ладони вверх по щеке. — Три Насти... Три Андрея... Мама Галины назвала место, где сидела Настя Бабогло: это оказался другой конец вагона. — Фух. Спасибо. А то я помню, — она повернулась к светлой девочке, — что это Настя. Думала, какая из. Девочки заулыбались. — Я Настя Дядык, — сказала светленькая. — А я Юля Кузнецова, — на всякий случай добавила тёмненькая. Всё-таки она была похожа на Софи Марсо больше, чем на какую-либо ещё актрису в мире, смеялась и держала руки так же женственно, как девочка в «Буме». Ирина Вячеславовна не то просто с улыбкой поблагодарила маму Галины и девочек, не то пожелала счастливого пути (вряд ли кто-то когда-то уже точно вспомнит) и прошла дальше. Галина вновь смотрела в окно и хрустела чипсами, а Настя и Юля говорили о том, как не первый год ездят по разным детским лагерям.***
Чудачка Галина удивилась, когда поезд остановился. Она-то думала, что он будет ехать в Одессу без остановок. А мама объяснила, что и поезда, и электрички обязательно делают много остановок, разъяснила, зачем. — Поняла. А я думала... — влекомая Полтавой, не договорила Галина. Маленький мир Солониной окружили стоящие на соседних колеях предлинные товарняки. Высокие пышные дубы и лысоватые, пыльные от поездов тополя заняли особое место в сердце. Небольшие и культурные города, с мелкими насаждениями и низкими зданиями, где уважают родной язык и особенно берегут книги, такие города, как Полтава, вполне могли привлечь романтичную тихоню. Высоко-высоко над Полтавой июньский ветер разбросал лёгкие чисто белые облака — возможно, самую скучную для описаний в художественных текстах деталь природы. Но чем дольше рассматриваешь облака и чем выше задираешь голову, тем отрадней становится на душе и просто, безбедно — на сердце. Тут Галина ощутила ранее знакомый толчок и тихий-тихий поначалу стук колёс, напоминающий исполнение музыкального произведения, когда к одному инструменту плавно добавляется другой, затем — третий, пока не зазвучит цельная, наполненная всевозможными прекрасными звуками мелодия. За окном замелькала сочная, кое-где вытоптанная трава. Время от времени не так далеко проходили по-простому одетые люди с бидонами или козами на поводках. Пусть поезд пролетал быстро, Галина успевала заметить, какая коза белая, какая — тёмная, почти однородная, а какая — пятнистая, словно далматин; у какой козы свисает полное вымя: непонятно, как она, бедная, вообще идёт и почему её ещё не подоили. После Полтавы шёл Кременчуг. По пути к нему время от времени бросались в глаза воды Псёла. Отплески памяти об этих городах цветным полотном ложатся в душу, тепло раня её.***
Под вечер поезд надолго остановился в одном из крупных городов. Создалось впечатление, что он собирается спать вместе с пассажирами, а не ехать дальше. А может, только Ярило устал ездить по колеснице. Что ж, богов можно понять. Как бы ни пел Цой «раз уж Солнцу вставать не лень, и для нас, значит, ерунда», с вечера Солнцу нужен отдых. Последние красные, розовые и рыжие краски осветили небеса перед тем, как наполнить их ледяным иссиня-фиолетовым цветом, густеющем над землёй. В конце концов поезд двинулся дальше. И не было вокруг никаких других звуков, кроме мирного тарахтения колёс и редкого поскрипывания проводов.