//необъяснимо

      Уилсон приходит домой позже, чем Хаус: это не необычное явление. Но, может, дело в том, что сейчас уже около двух часов, и их квартира погружена в тишину и темноту, когда он закрывает дверь и вешает пальто.       Хаус не хочет признавать, что ждал его. Он притворится спящим, когда Уилсон прокрадётся в постель, и притворится безразличным, когда Уилсон обнимет его и сложит руки за спиной в замок; он притворится, что не знает о маленьких поцелуях, которые Уилсон оставит у него на шее, пока сам не провалится в сон.       Хаус слышит, как Уилсон готовится ко сну: слышит, как тот чистит зубы, раздевается, ведёт себя непривычно тихо. Обычно исходит какое-то мычание: Хаус затаивает дыхание и не хочет признавать, насколько влюблён в это. Сегодня он этого не слышит. Мёртвая тишина.       Свет в ванной гаснет, и Хаус чувствует появление Уилсона в дверях. Он не подаёт вида, что проснулся. Ему не хочется, чтобы Уилсон понял, что его ждали: он не может заставить его думать, насколько сильно он беспокоится о нём.       — Грег? — спрашивает Уилсон в дверях.       Ох-ох. По имени. Уилсон так говорит только в особые моменты. Хаус не знает, в каком настроении сейчас Уилсон, так что он продолжает притворяться спящим.       — Грег, — говорит Уилсон строже. Его голос звучит невероятно дрожащим. — Я знаю, что ты проснулся.       Хаус ничего не может поделать с собой и заглатывает наживку:       — Откуда ты знаешь, что я проснулся?       Уилсон не двигается с места, поэтому Хаус наконец приподнимается и смотрит через плечо. Они встречаются взглядами — сложно разобрать в темноте, но Уилсон выглядит так, словно плакал.       Хаус вздыхает.       — Приснился кошмар? — спрашивает, подразнивая: — Тебе надо лечь в кровать к папочке?       — Сегодня смогу обойтись без этого, — коротко отвечает Уилсон. Говоря по правде, он мог обходиться без этого каждую ночь, но Хаус знает: он обязательно попросит, если возникнет необходимость.       Он уступает.       — Залезай в кровать.       Уилсон наконец двигается вперёд. Он приподнимает одеяло и скользит внутрь, Хаус поворачивается, так что теперь он может прижать своего мужа к себе. Уилсон обвивает руками его и вжимает лицо в грудь, и так они застывают на какое-то время. Спокойно. Хаус признает: пока их никто не видит, ему это нравится.       Он останавливает себя от вопроса «кто умер?», потому что знает: всё, что ему достанется в таком случае, это вынужденная смена нынешнего положения и злой муж. Вместо этого он подбирает слова с большей осторожностью, чем обычно:       — Что случилось?       Просто пациентка, жалуется Уилсон. Пациентка, которой восемь лет и которая не давала уснуть всю ночь у её постели, а он стоял рядом с ее родителями, пока она умирала. Хаус ненавидит себя за то, что находит эту историю скучной. Он не слушает: он продолжает говорить себе, что должен, что его муж расстроен, и ему необходимо выговориться, но это настолько предсказуемо. Хаус знает эту формулу как свои пять пальцев, и он знает — это скучно.       Конечно, он не будет чувствовать себя таким же образом, если его собственная восьмилетняя пациентка умрёт, пока Хаус будет сидеть рядом. Но, нет — Хаус знает, он не почувствует себя так же. По крайней мере, её смерть будет интересной. И тайна, вызвавшая её смерть, сведёт Хауса с ума, если основываться на факте, что в этом воображаемом сценарии его пациентка сможет умереть лишь в том случае, если он не сумеет выяснить, что с ней не так. Пойдёт после этого Хаус домой и заплачет? Может, но он не станет спешить показываться в таком состоянии перед Уилсоном.       — Ты слушаешь?       Хаус моргает: вопрос на засыпку. Обычно, ответ «нет», а в результате, как правило, пустая кровать.       Хаус крепче обнимает мужа: он не хочет, чтобы тот уходил, потому что он тёплый, а также он знает, что Уилсону прямо сейчас нужна поддержка.       — Я стараюсь.       Уилсон глубоко вздыхает, но не двигается, не пытается выбраться из кровати. Проходит ещё одно долгое мгновение, и Хаус даже делает сознательно усилие, чтобы вывести маленькие круги на спине Уилсона.       Потом Уилсон говорит:       — Она убила себя.       Хаус хмурится.       — Твоя пациентка?       — Её мать, — уточняет Уилсон. — Её дочь умерла, тогда она ушла в ванную. Прошло двадцать минут, а она не возвращалась, так что я пошёл искать её, а за мной и её муж. Никто из нас не хотел оставаться один.       Он надолго замолк.       — Мы нашли её на крыше       Хаус удвоил темп, выписывая круги на спине Уилсона.       — И он стал просто… выть. Кричать. Повалился на колени рядом с ней. Заставил меня проверить её пульс. Всё умолял меня попытаться её реанимировать. Но она была… она была мертва. Я не мог ничего исправить.       Собственное любопытство убивает Хауса: он хочет знать, как она сделала это, но прикусывает язык. Вместо этого ждёт Уилсона, который скажет, что у него на уме.       Он поднимает взгляд:       — Это заставило меня подумать о нас.       Хаус останавливает круги.       — Почему?       — Потому что я… идиот, — Уилсон говорит тихо. Он подтягивается так, что их глаза оказываются на одном уровне. Они все ещё обнимают друг друга. — Я просто задумался, если бы я… увидел тебя. Мёртвым, действительно мёртвым: никакой реанимации, никакого моего контроля, я бы… я все ещё буду пытаться найти пульс. Я постараюсь вернуть тебя. А потом я просто сяду и начну плакать, словно это что-то исправит.       Хаус колеблется.       — Я не собираюсь убивать себя.       — В тебя уже стреляли, Грег, — огрызается Уилсон. — Ты подсел на викодин, который для тебя теперь как воздух. Мне понадобятся обе руки, чтобы подсчитать, сколько раз ты был на волоске от смерти. Я не беспокоюсь о твоём намерении, я беспокоюсь о чьём-то ещё. Беспокоюсь о ситуации. Я беспокоюсь…       — Джеймс, — нежно сказал Хаус — Уилсон немедленно прекратил.       Хаус не был уверен, что сказать. Как преобразовать чувства в груди в слова, которые будут для него комфортны, произнеси он их громко. Половину чувств Хаус испытывает из-за Уилсона, он не чувствует себя комфортно, размышляя о них даже в голове. Вместо этого Хаус придвигается вперёд и целует его. Этот поцелуй нежнее, чем те, которыми они обычно обмениваются, и Уилсон немедленно принимает его. Он притягивает Хауса немного ближе и целует в ответ, прежде чем отрывается.       — Я…       — Я люблю тебя, — перебивает Хаус. Он не может сейчас просто отвечать взаимностью; не может позволить Уилсону даже подумать, что он говорит из вежливости, словно для него всё это игра.       Уилсон выдыхает, и Хаус чувствует, как тот полностью расслабляется, прижимаясь.       — Я тоже тебя люблю.       Ещё один вихрь необъяснимых чувств расцветает в груди Хауса, поэтому он выражает их в следующем поцелуе.