Шизофрения их сердца

Зачастую то, что делает наш мозг слишком непонятно, непредсказуемо и удивительно. Порой мы видим то, что не можем объяснить. Ведем себя так, что не могут понять другие. Чувствуем то, что чуждо всем. И когда остальные с таким сталкиваются — они боятся. Отталкивают. И что хуже всего — пытаются это искоренить, уничтожить, объяснить, подчинить. — Да-ха-ха-ха. Щетина, растрепанные волосы, помятый вид. Тянет на алкоголика высшего уровня. — Фу-фу-фу. Вызывающая одежда, высокий рост, манерная речь. Тянет на психопата-сутенера высокой специализации. Так они и обменялись любезностями, стоя напротив друг друга в дверях кабинета в том самом месте, где обычно помогают избавляться от подобных проблем. Этот кабинет стал частью их жизни. Жизнь бывает непредсказуемой, порой сама запутывается в собственных нитях судьбы, сплетая совершенно ненужное, ошибаясь, пересекая то, что не должно было встретиться, закидывая совершенно не туда, делает лазейки, через которые зачастую проникает что-то, что не должно было найти это место и, дает людям возможность видеть то, что они не должны, путая понятие самой себя еще больше. И, когда понимает, что все нити натянуты на пределе, что развязать их уже не получиться, только резать, загубив при этом все полотно, она оставляет этот казус на волю людей, давая им возможность самим решить, какой тут будет узор. И он всегда получается невероятным. Дофламинго невероятно хорошо разбирался в хитросплетениях мира и жизни. Может умело хвататься за нужную нить, которая ведет к тому, что ему нужно. Он знал, как обрезать эти нити другим людям, знал, как цепко переплести их со своими собственными нитями. Он знал и умел сам плести этот холст жизни. Шанкс же плыл по течению, скорее уверенно проходя сквозь самые запутанные и жесткие сплетения. Может неплохо понимать то, как найти выгоду в любом полотне. Он знал, как пройти сквозь неблагоприятный узор, знал, как развязать образовавшийся узел. Он знал и умел понимать этот холст жизни. Они жили в одном городе, но в таких совершенно разных мирах. Никто из них не помнит, как именно они впервые пересеклись, однако каждый четко знает, что в тот момент они уже знали друг друга, но точно никогда до этого не виделись, не пересекались даже на улице и просто не слышали от знакомых. Даже вряд ли имели хоть какие-то точки соприкосновения. Чаще они начали видиться именно у кабинета, когда один прием заканчивался и начинался следующий. — Извините, у меня срочное дело, я не смогу вас сегодня принять, Дофламинго-сан. Он возвышался, смотрел гордо, прямо, но все же, чуть весело, загадочно безумно. И хоть его взгляда не было видно из-за очков, Шанкс знал — он смотрит на него. — Фу-фу-фу, как жаль, как жаль. Оскалистая улыбка, плавное движение каждой мышцы. Шаг. Шанкс отводит взгляд, закрывает дверь и уходит, прекрасно слыша, как тот дышит и чувствуя его со спины. Он знает, что Дофламинго смотрит ему в след. Дофламинго улыбается, слыша, как рыжий весело прощается с доктором. Чешет затылок единственной рукой, как меняется, когда мимолетом бросает взгляд на него. Он знает, что Шанкс тоже заметил, как он смотрит ему в след. И они оба знают, что вновь пересекутся.

***

— Вы чувствуете себя одиноким? — Скорее потерянным. Шанкс посмотрел куда-то в сторону. Эти посещения все меньше и меньше начали приносить ему удовольствия, однако он не мог не заметить, что в последнее время стал лучше воспринимать этот мир. — Видения. Они еще вас посещают? — Да. Несколько дней назад. Но оно было лишь одно. Все, что он видел — всегда было так захватывающе и так маняще. Будто он был и не был одновременно в этом мире. Жил здесь и где-то еще. — И что же вы видели? Шанкс любил рассказывать, но сейчас ему почему-то не хотелось этого делать. В последний месяц все стало слишком… нормально. И он знал, что это лишь предзнаменование чего-то серьезного. — Гранд Лайн. У мира есть две стороны — реальность и искажение, однако все довольно запутанно. Если ты живешь в реальности и бежишь от искажения, то для того, кто живет в искажении, ты бежишь от реальности. Если твоя сторона — реальность, то тот, кто живет на стороне искажения, считает, что именно ты находишься в обмане. Эти вещи можно посчитать бредом, однако, когда сталкиваешься с подобным, начинаешь чуть больше понимать о мире. Своём и чужом. Застревая между ними, тебе приходиться выбирать. Походы к психотерапевту помогали не всегда. Порой Шанкс начал замечать, что ходит туда больше по привычке, принуждению. Чьему — и сам не понимал. Что-то подсознательно говорило: «так правильно». Он искал что-то. Упорно искал. И когда Шанкс приблизился к результату — случилось что-то, что застопорило его, не давало двинуться дальше. Бесследно пропало, но, кажется, было совсем под носом. Шанкс стоял у стола и слушал, как врач что-то говорил ему, попутно выписывая очередную стопку таблеток. Правда вот пить он их все равно не будет, взявшись за любимый напиток. На столе лежали документы. Шанкс и сам не понял, как уже перестал разбирать слова доктора и внимательно вглядывался в фотографию медицинской карточки. В этот почему-то знакомый оскал. — Шанкс-сан… Он осекся, подняв взгляд, и посмотрел на доктора. Тот взглянул на карточку и задумчиво перевел взгляд обратно на своего пациента. — Знаете… Перед глазами появилось море. — Вы похожи. Удивление. — Вы две стороны чего-то что сами не понимаете. Одновременно похожие и совершенно разные, но принадлежащие одному, хоть и не видящие друг друга. Легкая усмешка. — Вы второй, кто говорит мне про это море. Он видит в своих руках листовку: «Донкихот Дофламинго. 340 миллионов белли» и, кажется, понимает.

***

На улице было довольно пасмурно, когда Шанкс зашел в кабинет. По окну упорно стучали капли дождя, город не было видно за его стеной и серостью. В кабинете пахло сыростью и лишь слегка чем-то морским. Никого не было. Шанкс тихо прошел в комнату, повесив свой плащ, и спокойно принялся ждать. Он пристально смотрел на дверь. Перед глазами предстала тюремная камера, лязг цепей и резкий запах гнили, серы. — Фу-фу-фу. Глаза сверкнули алым, послышались тяжелые шаги и ровное дыхание. Он подошел ближе, улыбаясь, закованный в тяжелые цепи и побежденный, но все еще гордый и уверенный. Видение пропало, но он все еще был здесь. Стоял, нагнувшись, возвышаясь своей огромной тушей, внимательно изучая глазами из-под очков и улыбаясь. — Значит, ты тоже. Шанкс понимает о чем он. — Как интересно. Их взгляды направлены друг на друга. Они знают, что видят одно и тоже, знают, что оба оказались пленниками этого мира. Они оба — не те, кем должны быть и те, кто не должны были встретиться в этом мире. — Что тебе нужно? Шанкс смотрит уверенно, чуть нахмурившись. Дофламинго приближается к его лицу. Они оба чувствуют дыхание на своей коже, выжидают. — Фу-фу-фу, то же, что и тебе. Хищный оскал, слова, выдохнутые практически в губы. — Почему бы и нет. Шанкс ухмыляется и их губы лишь легко соприкасаются, запуская цепную реакцию и спутывая нити судьбы еще крепче. Дофламинго резко впивается в губы рыжего, получая такой же ответ. Рука опускается на талию, больно сжимая, проходясь по всему боку и поднимаясь до груди, вторая же крепко удерживает за подбородок не давая и шанса на отстранение. Шанкс углубляет поцелуй, прикусывая за губу и после зализывая нанесенную рану. Он тянет его на себя, заставляя буквально сесть на колени. Чувствует каждое движение, зарывается рукой в волосы и резко, болезненно тянет в сторону, заставляя отстраниться. — Фу-фу-фу, как настойчиво. — Как нагло. Дофламинго облизывается, смотря прямо на Шанкса, а тот лишь усмехается. Кажется, им обоим будет очень весело. Они найдут, о чем поговорить и чем заняться.

***

У всего существует две стороны. Две сущности. Обычно принято говорить о двух сторонах одной медали. У шизофрении тоже две стороны. У Шанкса — мир реальный, из которого он хотел сбежать, и мир мечтаний, в котором безумно хотел жить. Дофламинго же предпочитал реальность, однако не мог избавиться от мира его воображения. И держались они оба за одну медаль, но с разных сторон. Гранд Лайн был их медалью. А они — те две разные стороны, которые не должны были увидеть друг друга. Но они увидели. Нашли друг друга там, где не надеялись найти хоть кого-то. И именно это стало шизофренией их сердца.