«пустышка и льдышка»

«возьми весь мой свет» — ты сводишь меня в могилу, — у шерил слезы стынут, она рубит правду на корню волос романа. — ну ты же хотела умереть, — исчезает в дыму закуренной сигареты, он теплый, как огонь в зажигалке, она хочет в его руки, хочет согреть свое сердце до прожиточного минимума. — но не от твоих рук, — она светится в призме софитного льда его глаз ненужным питомцем, нелюбимым ребенком, оставленной женщиной; ей больно до глубины своих айсбергов, ему нарочито плевать, у него жар внутри, не холод. — не все бывает так, как мы хотим, шерил, — она бьет его по груди, пытается достучаться до центральной отопительной системы, но все впустую. * «найди, где в глазах моих свет» за оконной рамой летний зной, раскачегаренное солнце без пелены облаков, асфальт — конфорка на полной мощности. по телевизору передают, что на улице тридцать пять градусов по цельсию, новостное: «настоятельно рекомендуем не находиться под прямыми лучами солнца в течение долгого времени» — как вызов для шерил, возможность ощутить тепло естественным путем. — так и сгореть можно, — он выплывает из ниоткуда, но она просто не следила — через берлинскую стену ее солнцезащитных очков видеть что-либо сложно. роман на руках вылезает из бассейна, садится на соседний шезлонг, закуривает сигарету. четкая, стабильная последовательность — табак всегда точка в предложении. — ты лишил меня возможности нормально существовать, так что я даже хочу сгореть, — за кадром в полости рта остается колючее «чтобы почувствовать что-то, кроме разбитого сердца», она разговаривает с монотонным небом. роман встает, отходит — упрек заиграл грампластинкой, циркуляция страданий шерил по его вине заставляют чувство вины работать, как кровоток. — лучше съебись с солнца, — кидает он, заходя в дом. но от совестных душевных частиц романа шерил не теплее. * «возьми все мое» с каждой новой одноразовой девочкой романа у блоссом температура падает вниз, медленно, растягивается жвачкой во рту вероники (как и их с годфри отношения: потерявшее всякий вкус пережевывание по инерции). с каждым новым оргазмом романа у блоссом все стынет-стынет-стынет, все синеет, ее губы — запорошенное снегом поле, она покупает помады самых темных винных оттенков, амарант сошел на нет, слишком ярко, спело, не для нее, цветы не растут во льдах. — плати ему той же монетой, пусть побудет на твоем месте, — говорит вероника, распальцованная девочка, у которой под ребром арчи эндрюс, их отношения — топленые твердые духи, сочные инжиры, юг. у шерил даже нет отношений. но помочь же нужно, никуда без альтруизма, он сейчас в моде, вероника никогда не отстает от трендов; методичное превращение в окоченелый труп посреди душных ночных потолков — точно не модно. лодж бы не перенесла. поэтому спасает утопающих (роман — роза, шерил — джек, только без любви). — у меня нет желания мстить ему, — «я скорее удавлюсь, чем буду видеть его страдания». — твое достоинство и самоуважение замерзли первым делом, да? — нет, — «да». ложь во спасение. (его). * «я танцую, у тебя температура тела моего» она закутана в плед чужих взглядов, ей тепло — кажется, что в этой толпе есть нужный, дурное самовнушение, она запивает его ромом с кубометрами льдинок, они стучатся на волю, у них желания выжить больше, чем у шерил. ну и к черту, пусть; она пьет залпом, ввязывается в пляс расплесканного по бару нат кинг кола, крутится-вертится, тянет чьи-то руки, вспоминает слова лодж, у романа температура всего ее тела, ей нечего терять среди чужих ладоней, чужих губ, раз свои, родные, домашние... не к лицу они ей, отнюдь не к лицу. * «пойми, что мой свет — это свет отраженный» — ты, — роман ветрено впихивает себя в дверной проем, шерил курит в запутанных простынях, — ты — блядь. ты, шерил блоссом, тупая, умирающая потаскуха. он взбешен — бык на арене, смотрит на нее такую флегматичную, с растертой помадой по всем губам — на них вина-вино. — что, кашемир не согревает больше? — яд сочится соком спелой груши, от нее к нему. — только попробуй еще хоть раз подставить свою пизду под чей-то член, — он сгребает ее сигарету, прижигает руку шерил, она хнычет ребенком, — я убью тебя не своими оргазмами, будь уверена. — твой же член я никогда не получу, — издевается, как над зверем в неволе, машет костью (упреком) прямо перед глазами, взывает к эмоциям, к жалости над своим существом, — мне ничего больше не остается, кроме как... в комнате эхо, потолки высокие, хлопок кожи о кожу, у него на пальцах тонкий слой тонального крема от диор, «алебастр», блять, раньше был на тон темнее, у него сердце щемит, он смотрит на пощеченные пальцы, на них снег посреди августовского солнцепека. — почувствуй себя мной, роман. это холодно. * «сердце мое — пустышка и льдышка» он — пуст, как стакан на стойке, она — полна льдин размером с ее сердце; они в разноцветных тонах лиц обоих, все тона холодные, синие, зеленые, красный цвет — похоть до глубины души, визуальный афродизиак, его тут нет, как и стояков, взглядов, это — выставка морозильных камер на приобретение, два не нужных (друг другу) человека — в подарок, они в разных углах, концах, мыслях, комната большая, взгляды мылятся, глаз скачет, их зрачки на месте, ровный горизонт, линия радуги с самого начала до самого конца, роман бледный — смерть с косой, у шерил на такой случай всегда есть румяна для мнимой жизни, она в выигрыше, роман от зависти пьет еще, радуга падает, он скосил глаза, она уводит кого-то за руку в туалет, он пьет еще, ищет любую свободную руку, находит ее ладонь, он в забытье, шерил не перед ним, она взяла не его руку, чью-то еще, им холодно в отсутствии ручной связи, пальцы — ключи, металл на морозе, они порознь в разных концах клуба в разных людях, роман — пустышка, шерил — ледышка, и совесть тут не в цене, «скройся».