Педофил-романтик

POV Юнги. Я часто задумывался о том, в каком возрасте я должен повзрослеть, обрести зрелость, стать самостоятельным и... Мне двадцать шесть и, знаете, я до сих пор чувствую себя ребёнком, возможно. Я часто заглядываюсь на детей, наблюдая из-под опущенных ресниц, как они веселятся на площадке, улыбаются и рассказывают друг другу что-то новое. Я часто замечаю, как легко они находят общий язык, случайно сталкиваются во время игры и, даря друг другу самые искренние улыбки, заводят разговор, так легко и просто, будто старые друзья, которые встретились спустя долгое время разлуки. Хотел бы и я так же легко завести с кем-то из них разговор. Интересно, они бы мне так же улыбнулись и пожали в знак знакомства ладошку? Не знаю, что это за сила притяжения такая, но я не могу оторвать глаз от их улыбок. Они совсем не похожи на те улыбки, что появляются на лицах людей постарше. Не понимаю, почему так получается. Человек он и есть человек, он растет, у него меняются черты лица, строение тела становится крепче, но вместе с тем, как оказалось и привычки, жесты, взгляды, тоже меняются. Становится как-то даже обидно. Я бы все отдал, чтобы всегда видеть самую детскую искреннюю улыбку человека, не взирая на его возраст. Своих детей у меня нет, да и личной жизни, надо сказать, тоже. Если уж на ком я и женат, то только на работе, но эти мысли о детях присутствовали у меня всегда. Хм, и я только сейчас это понял. «Любовь — это самая красивая мечта и самый страшный кошмар». Так говорил Уильям Шекспир, и он несомненно прав. Такое прекрасное чувство должен испытать каждый человек. Но я его ещё не постиг. Я много читал об этом в книгах и каждый раз замечал, как автор описывал её по-своему, воспринимал по своим мироощущениям. Но, изучив ещё несколько романов, я понял, что мироощущение влюбленного человека нельзя представить или списать с кого-то — его можно только познать самому. По-настоящему прочувствовать... Повторюсь, мне двадцать шесть лет, и я ни разу не испытывал этого чувства. Бывало, что мне что-то нравится, очень сильно нравится, да так, что бабочки в животе бунтуют, как бы это абсурдно не звучало. Например: детский смех, такой звонкий, как звон колоколов, без примесей и лживых чувств, слыша его, я сам невольно начинаю улыбаться, необъяснимое чувство и желание, которое мне действительно нравится, не могу сказать, что люблю, но мне просто становится приятно. Могу сказать, что мне нравятся конфеты, чупа-чупсы. На самом деле, я не любитель сладостей, но их я готов употреблять каждый день. Какая ирония. Но я не считаю это любовью. Мне просто нравится вкус, чаще всего яблочный, арбузный, или персиковый, ещё с детства, и это уже просто как-то вошло в привычку. Мне нравится каждый день после работы проходить мимо школы, где я когда-то учился, смотреть на учеников, видеть в них капельку себя, эту усталость и боль в глазах после последнего урока и думать, что может быть ещё хуже, я могу с уверенностью сказать, да, может, но никогда не подхожу и не огорчаю их, пусть хоть ещё немного порадуются. Мне нравится смотреть на счастливых людей, это пропитывает меня какой-то светлой и чистой энергией, и мне это по-настоящему нравится. Не так уж и много мне нужно для счастья, хватает, и я не жду ничего сверхъестественного, хотя и думаю о том, что безнадёжно одинок и потерян. Городской парк привлекает своим спокойствием, шуршащие золотые листья путаются под ногами, прогулочным шагом я иду домой. Мне некуда спешить, в квартире меня никто не ждёт, кроме пушистого рыже-белого кота по имени Шуга, да, думаю, и тот подбежит ко мне только потому, что проголодался. Но, признаться честно, в нем есть польза, он антистресс и это факт. Люблю, когда он запрыгивает мне на колени, в то время как я пью сладкий кофе, он ластится, мурлычет и бьётся мордочкой в районе моего сердца, чувствуя, что там что-то не в порядке, и он прав. Лаская его за ушком, в душе разливается некое чувство покоя, и по непонятной причине я даже забываю, где нахожусь, смотрю в одну точку и ни о чем не думаю. Вероятно, я люблю своего кота, но это совсем не та любовь, о которой говорил Шекспир. Ветер усиливается, задувая под моё серое пальто, под которым меня как бы должен греть чёрный вязаный свитер, но почему-то ни черта не греет. Руки облаченные в те же серые перчатки—холодные и просят тепла, и даже кажется, что замерзают глазные яблоки, потому что сталь очков холодеет быстрее и приносит мне дискомфорт. Надо было покупать линзы, но я по-старинке ношу очки, и меня все устраивает, все, кроме холода, его я ненавижу. И я совершенно не понимаю, как можно сидеть в такую погоду на наверняка холодной лавочке, без шарфа и шапки, в расстегнутом пальто! Смотреть на... Парня, язык сказать не поворачивается. Мальчика, лет четырнадцати. Разбитой тряпичной куклой он сидит на лавочке, с опущенной головой, и я готов поклясться, что вижу на его щеках дорожки слёз. Этот ребёнок создаёт ощущение беспомощности, к таким руки сами тянутся, чтобы помочь, но кажется он в этом не нуждается. Не знаю, как объяснить, но я чувствую, что он не тот хрупкий цветочек, за которого себя выдаёт. Хотя, кто его знает. Я невольно ловлю себя на мысли, что стою на месте уже семь минут и наблюдаю, как мальчик шмыгает носом, периодически вытирая его пальцем, и трёт щеки, смазывая уже застывшие дорожки после слез. Так ещё холоднее. Плакать на улице холодным осенним вечером...так романтично. Не знаю, но чувствую в этом что-то такое символическое и родное. Да, это плохо, но когда ещё можно по настоящему излить чувства, как не осенним вечером? Я не знаю причины и количества времени, что он провел здесь, но видеть его слезы мне совсем не хочется. Нет, я не чувствую отвращения, просто...считаю, что дети должны только улыбаться, они успеют погрустить за всю жизнь. А в этом мальчике я вижу только ребёнка, которого уже, кажется, потрепала жизнь. Я выдыхаю горячий воздух, что скопился в лёгких, и, проводя взглядом тёплое облако пара, направляюсь к скамейке, в надежде, что не напугаю его, ведь этого совсем не хочется. Он чем-то напоминает мне моего кота: его хочется приласкать к себе, прижать к сердцу, но это будет выглядеть странно со стороны, поэтому лучше я спрячу свои нелепые желания куда подальше. — С тобой все в порядке? — явно же, что нет, но других слов у меня не нашлось. Он поднимает свои заплаканные глаза и, увидев меня, незнакомца, шарахается и тут же трёт глаза кулачками, утирая слезы. Айщ, только хуже делает, но, пожалуй, останавливать не буду, испугается. Мне частенько говорили на работе, что я выгляжу загадочно, и не всегда понятно, что у меня на уме. Таких людей сторонятся, но я такой, какой есть. — Да, п-простите... — он выглядит побитым котёнком, ещё и рыжий. Какое совпадение. —Я... Да, в общем-то, нет... — Не извиняйся. Если ты подумал, что помешал мне, то нет, скорее я тебе. В наглую подсел и интересуюсь состоянием незнакомого человека. — Значит у вас есть сердце, — тихо проговорил он, чем ошарашил меня. Сердце, оно есть у всех, ну и к чему тогда клонит этот ребёнок? — Не понимаете? — Думаю я выгляжу глупо, — я прикусил губу. Выставляю себя явным дураком перед ребёнком и какой только пример подаю? — Я... — произнести хоть одну нормальную мысль мне не даёт звонкий смех, разбавляющий такую вечернюю городскую тишину. Это рыжее чудо смеётся, прикрывая рот маленькой ладошкой, но я все равно замечаю улыбку и понимаю, что снова начинаю невольно улыбаться сам. Как его улыбка может быть так прекрасна? Такая приятная, обворожительная и...по-настоящему детская, как улыбка того мальчика, что совсем недавно я видел сегодня на площадке. — Пожалуйста, простите меня, вы не глупый, вовсе нет. — Скорее я должен сказать спасибо, ведь я улыбнулся впервые за сегодняшний день, — его щеки мгновенно порозовели от моих слов, и мне самому захотелось скрыть свои ладонями, ведь кожей чувствую их жар. Неловко. — Не поверите, но я тоже, — после произнесенных слов мне стало даже как-то грустно, а желания ещё раз увидеть его улыбку отдавало пульсацией в висках. — Мои родители часто ссорятся. Я просыпаюсь и слышу, как они ругаются, собираясь на работу, прихожу, а они снова спорят, даже по телефону мама жалуется и кричит на него, когда он приходит с работы, все повторяется в точность, как с утра и мне уже...уже просто не хочется идти домой, — он постукивает пальцами по экрану телефона и включает его, что-то проверяя. — Сейчас 19:24, через пол часа отец должен быть дома, и я не хочу снова попасть под горячую руку. А еще... — Они тебя бьют? — Нет! Нет-нет, что вы, — он коснулся рукой моего плеча и закусил губы. Верно подумал, что я плохо думаю о его родителях. Правильно. Если вы семья, то как так можно себя вести, при этом совсем не замечая ребёнка, у которого судя по всему, хрупкая, ещё неуравновешенная психика! — Это скорее душевные страдания. Они могут и на меня накричать. Знаете, как бывает, случайно зацепятся за какую-нибудь мелочь, и обвинят меня. — И ты им не можешь ни чем возразить... — грустно заключил я. — Да, ведь я, по сути, никто, ребёнок, мне всего шестнадцать, — ну я был близок к истине. — Я так не думаю, ты тоже человек и заслуживаешь хорошего обращения к себе. Возраст не имеет значения. Но я бы не стал сидеть здесь и мёрзнуть. Покроешься инеем, и даже румянца на щеках не останется, а с ним ты похож на спелый персик. Я люблю персики, — Чимин снова залился искристым смехом и, оперевшись на моё плечо рукой, пытается успокоиться. Когда ты находишь то, что делает тебя счастливым, ты уже не хочешь его лишиться, хочешь присвоить только себе и никому не показывать, становишься диким собственником. Но я не имею право так думать, человек он ведь не вещь и забирать его, как игрушку или кота с улицы, я не могу. Словно желая поддержать искристый смех, из-за тяжёлых тёмных туч выглянуло солнце. Тонкий золотистый луч коснулся чиминовых пухлых щёк, придавая им живой оттенок нежной смуглой кожи. Полная противоположность моей бледной, что не характерно для страны, в которой я проживаю. Слепящий луч света стал больше, лаская кожу. От тёплых прикосновений он приподнял голову навстречу солнцу, как к спасительному источнику света, что появляется в его жизни редко, как оказалось. Никогда не понимал, почему жизнь так жестоко обходится с людьми, которые так тянутся к свету, к счастливой жизни, где не будет этих жалких ссор, криков и боли. Но отчего-то мне кажется, что он что-то не договаривает. Пусть я не психолог и не телепат, но что-то в его тревожном взгляде говорит о чем-то серьёзном, о чем он не будет делиться с таким незнакомцем, как я. То ли от солнечных лучей, так внезапно появившихся в этот пасмурный день, то ли от ослепительной улыбки стало теплее в груди, и непонятно, от чего больше. Моё одинокое сердце вдруг встрепенулось. Тёплая ладонь коснулась моей и легонько сжала пальцы. Оживленный звенящий голос донёсся до ушей тихим шёпотом, переносимым сильным потоком ветра. Пак Чимин. Так представился парень с детской невинной улыбкой. Я смотрю на то, как он ждёт ответа, но я не могу произнести и звука, как помешанный завороженно смотрю на его улыбку, и тот факт, что я стал её причиной, разжигает сердце, и холодного потока ветра даже больше как-то не чувствуется. — Мин Юнги, — он смущённо кивает и ослабляет руку, медленно убирая ее обратно в карман пальто. Этим ладошкам хочется всегда дарить тепло, им нельзя мерзнуть, но этому ребёнку, кажется, никто не говорил, что пальцы то и отморозить можно в такую погоду, если не носить перчатки. Обдумав свое решение, я стягиваю свои, чья мягкая шерстка приятно щекочет и греет кожу, и протягиваю ладонь к Чимину. Он пугливо смотрит то на меня, то на руку, хлопая глазками с застывшими ресницами, на концах которых ещё остались капли слёз. — Протяни руку, — я вижу, как он сглатывает накопившийся ком в горле, а после протягивает ладонь, и я, не теряя времени, надеваю все ещё хранящую моё тепло перчатку на пухлые пальчики. От кончиков пальцев пробежала дрожь, заканчиваясь где-то на затылке, когда я коснулся голыми руками чужой кожи. А она ещё мягче, чем я думал, намного мягче моей, совсем детская ещё нежность и бархатистость кожи становится неким щелчком, который открывает путь новым, не столь правильным мыслям, которые не должны появиться у нормального человека. Я, улыбаясь уголками губ, встаю со скамьи. — Если ты не против, мы могли бы прогуляться, — Чимин смотрит заторможенно, но с неким интересом, о чем свидетельствует голова, наклоненная вбок, и мягкий прищур глаз. В них играют блики яркого солнца, создавая невообразимые переливы. А ещё я только сейчас заметил россыпь ореховых веснушек под глазами, они покрывают все ещё розовые щёчки и немного нос, такой маленький и аккуратненький, кнопочкой. Кажется, я веду себя предельно странно. Нельзя так пялиться на людей, думаю, со стороны я смахиваю на извращенца-педофила и протягиваю руку ребёнку, для осуществления своих корыстных целей. И знайте, я бы тоже никуда не согласился идти, предложи мне так незнакомый человек, но у Чимина, похоже, сбой в программе, и он не знает стереотипов этого жёсткого мира. Он протягивает свою руку в ответ и, опираясь о неё, встаёт. — Пойдём. — И не боишься? — а стоило бы. — Нет. Я чувствую как бьётся твоё сердце. Мама говорила, что добрые люди это те, у кого есть сердце, пусть даже маленькое, побитое жизнью, но есть, и у тебя оно есть, — Чимин прикладывает свободную руку к моему пальто в районе сердца и секунду спустя поднимает счастливый взгляд. — Бьётся. Очень быстро бьётся, — да не то слово. С того момента, как он коснулся моей руки, состояние моего тела нельзя объяснить нормально. Я будто нашёл что-то, что мне так сильно нравится, это непередаваемые ощущения, граничащие с сумасшествием. Но он будто ничего не замечает и, говоря одними лишь глазами, тянет меня вдоль аллеи. Мальчик... Ладно, парень шестнадцати лет, держащий меня за руку, идя со мной в ногу по пустующей аллее, постоянно опускающий голову, когда я ловлю его взгляд на себе... Кто-нибудь еще считает это странным? На малую долю еще работающего сознания, я осознаю, что это выглядит безумно неправильно.