Мрамор и серебро

Одна – это буря в стакане, змея перед броском, сталь и нежность, и тонкие запястья, и острые ключицы. Взгляд – такой, что неловко заметить случайно, рассказывающий вещи, о которых молчит тело. Кротость и податливость, безусловная любовь, иней на стекле, птица в рукаве. Вторая – ослепительный свет, небрежное касание, пробивающее все щиты, гордый взгляд и осанка принца, безумный ветер, летний зной, ливень и водопад – внезапная, острая, удушающе-живая. Первая – гром, вторая – молния. Первая – водная гладь, отзывающаяся рябью на легчайшее прикосновение, вторая – торнадо, подхватывающее и уносящее за собой. Первая наблюдает – не украдкой, нет, наслаждается каждым мигом, жестом, взглядом, фотографирует кисти рук и протёртые джинсы, и впитывает, впитывает. Позволяет образам отпечатываться на сетчатке, перебирает калейдоскоп под веками – улыбки, касания. Сидит неподвижно, не желая спугнуть мгновение, проводит по линии виска – кончиками пальцев, неуловимым жестом. Слишком острая, задыхается, забывает дышать. Вторая смеётся, перехватывает ладонь, целует кисти – жарко и весело, тянет на себя руку и душу, не задумывается об уместности, красоте жеста, мгновении – забирает себе их все, и становится Солнцем, бескомпромиссным, обжигающим. Выбивает из колеи, беснуется, обнимает крепко и порывисто, отпускает – тело, не душу – и сияет, сияет, сияет. Первая – мрамор и алмазная пыль, вторая – золото и серебро. Никто ничего не просит и не обещает, вторая просто берёт – всё, не размениваясь, а первая – беспрекословно себя отдаёт, и страшно подумать, что вышло бы из них по отдельности. Вторая обхватывает рукой подбородок, прижимается вплотную и жарко дышит в губы, но не целует. Обнимает за шею, прижимает к груди, баюкает, как ребёнка, обнажённая душа, нуждающаяся в безоговорочной любви. Первая – любит. Безоговорочно. Небрежные касания – весёлые, хмельные – кружат голову и отдаются глухими ударами сердца. Безусловная нежность, граничащая с болью. Вторая смотрит на Его храмы – и не верит, бесится, исходит злом от нелепости мироустройства, хохочет невпопад и не верит. Хочет быть Им. Первая смотрит на неё – и верит. В сияющее Солнце, вплетённое в скандинавские косы. У первой тело худое, почти мальчишечье, но это не важно, когда целуют так. Не усомнившись в своей правомерности распанахать чужую душу невесомыми касаниями губ и кромки зубов, вывернуть остриём наружу и – нельзя присвоить то, что и так твоё – любоваться оголёнными проводами чувств, буйством красок, яркостью реакции, зная, кому они принадлежат. Все вдохи и выдохи – её, вся хаотичная нежность – её, вся безграничная вера – её. Первая боится прикоснуться – вторая разгоняет этот страх смешливым взглядом, на дне которого бушует что-то пострашнее чертей. Там бескрайнее море, шторм – и любая выдержка на щепки разлетается, как рыбацкая лодка. И змея завершает прыжок, стакан трескается, не сумев обуздать бурю, бёдра сжимают бёдра, руки сжимают руки, мир сужается в головокружительном сальто и сжимается до размеров человека. Мир искрит и плавится, обжигает и убаюкивает, и любит, любит, любит.