Выключи камеру, Юнги

— Наконец-то, — радостно озвучивает Чонгук, в восторженном жесте вознося руки и глаза к потолку, и шепчет уже тише благодарности всем существующим богам, а в частности дежуркам общаги, согласившимся дать ему другую комнату. — Наконец-то я свалю с этого рассадника алкашей и дегенератов. Чувак, — он толкает воткнутого лицом в подушку соседа, к счастью, уже бывшего, и различает глухое мычание — реакция на запредельную громкость Чонгука, прекрасно знающего побочные эффекты полуночных тусовок. — надеюсь, нет, я, блять, прослежу за тем, чтобы мы никогда, читай по губам, ни-ког-да, — последнее слово было выкрикнуто в самое ухо пытающегося закрыть голову одеялом парня, чья попытка провалилась в силу его бессилия против трезвого и злого шатена, это одеяло из рук вырывающего. — не пересеклись вновь. Повесив лежащий на его бывшей кровати рюкзак на плечо, в другую руку Чонгук взял собранный ещё с вечера чемодан и направился к двери его бывшей комнаты, на каждом шагу переступая развалившиеся на полу в неприглядных позах полуголые тела парней и девушек, звуки животных сношений которых ему приходилось терпеть в два часа ночи, благо, если его можно вообще найти в этой содомии, через час отключившихся в том положении, в котором нехитрое дело было начато. — Аривидерчи, гудбай, чао долбаёбам, — почти пропевает Чонгук, сжимая в ладони облезшую ручку двери, и захлопывает её, не жалея сил. Прислушавшись на мгновение, он с греющим душу злорадством отмечает протяжные стоны боли за стеной и с чистым сердцем выдыхает, делая шаги по пустому коридору, некогда ведущему к уже не его комнате. Поднимаясь по лестнице на несколько этажей выше, на лифте он ездить боялся — акт некого психологического блока, Чонгук справедливости ради отмечает, что сам совсем не евнух тире трезвенник: он любит на досуге хорошенько потрахаться и выпить за компанию с друзьями даже не одну баночку пива или бутылку красного полу-сладкого, но исключительно на площади, не заселенной людьми, не причастным к этим деяниям. Аморальные, отбитые на всю голову поступки и в его биографии имеются: окружённый гиперопекой с рождения, вырвавшись из родного гнезда в огромный и раскрепощенный в своей пошлости Сеул, первые полгода он не знал, что такое просыхать и ходить хотя бы через день на пары в универ. Чонгук уже не помнит при каких обстоятельствах череда его буйных гулянок сократилась до минимума и свелась на сегодняшний день к редким, но каждый раз запоминающимся, посиделкам с хорошими знакомыми. Стиль жизни стал размереннее, что ли, перестал идти под эгидой «живем один раз», сменив необъятный баннер «секс, алкоголь, наркотики» на скромный флажок с гербом мирной жизни. Скривившись от нездоровых флешбэков, Чонгук остановился возле нужной комнаты. Его новой, спокойной — за это ручалась сама дежурка — комнаты. — Привет, — раздается как только парень с чемоданом переступает через порог. — Я Мин Юнги и у меня есть необычное хобби. Бровь Чонгука непроизвольно выгибается дугой: это совсем не то, что он ожидал первым услышать от нового сожителя. — Окей, — тянет не сразу он и пожимает протянутую руку невысокого блондина, тут же решая никогда об этом не распрашивать. В мыслях скрещивает пальцы, надеясь, что оно никак не связано с бесчисленные половыми связями и ежедневным распитием спиртных напитков на территории их комнаты и говорит: — Чон Чонгук, хобби не имеется. Когда Юнги, белозубо улыбнувшись на шутку, снова уселся на своей кровати и вернулся к чтению книги — на часах, к слову, начало седьмого утра, — Чонгук, начав медленно разбирать вещи, позволил себе рассмотреть комнату повнимательнее. По планировке она ничем не отличалась от его прежней. Большое трехстворчатое окно слева от входа разделяло довольно высокие кровати полуторки, справа по такому же принципу стояли два новых стола с множеством ящиков. Возле кроватей привычно присутвовали многофункциональные тумбочки, чья функциональность для Чонгука заканчивалось тем, что он сбрасывал в свою хлам, который жалко выбросить и которым он больше никогда не воспользуется. Туда сразу полетели открытки от близких на праздники, поломанные спутанные наушники и пустые зажигалки с необычным принтом. Чонгук отмечает про себя уют, что создавали белые тюлевые занавески, что приятно сочетались с бежевым стенами, ворсистые коврики возле кроватей на оттенок светлее кофе с молоком, вместо шкафа под вещи — на стороне его нового соседа стоявшая напольная вешалка, на которой вся одежда висела по цветовой гамме. Вся комната была любовно обжита, из-за чего Чонгук подумал, что след от предыдущего соседа еще не успел остыть. — Давно живёшь один? — Как только въехал, — глаза продолжают бегать по строчкам, тонкие пальцы перелистывают страницу. Чонгук закрывает дверки шкафа, закончив разбирать вещи, толкает ногой чемодан под кровать и садится лицом к Юнги. — Мне сказали, что ты на пятом курсе, — не выдерживает шатен долгого молчания, а односложная фраза не удовлетворяет его интереса. — Недавно в общаге? — С первого дня учёбы, — не меняя тона отвечает парень, медленно моргая. И молчит. Чонгука это раздражает. — Как это? — фыркает он и, уперевшись взглядом в припухшие глаза, на дне которых отчётливо читается снисходительность, выражает своё негодование доходчивее: — Все общежития переполнены, я еле эту койку выпросил, а ты хочешь сказать, что живёшь один уже шестой год? — Не хочу, а говорю. Попросил, вот и не селили никого, — все также спокойно пожимает плечами блондин и опускает голову с встрепанными после сна на ней волосами, ясно давая понять, что обсуждать тут нечего. Через пару часов Юнги что-то спрашивает у Чонгука про бывшего соседа, после, наверное, пожалев. Описывая в красочных эпитетах и точных матерных словах свою жизнь еще сегодня утром, Чонгук подскакивает с кровати, наглядно показывает руками размер пиздеца и инертно хватается за пачку сигарет в заднем кармане. Уже сжимая в зубах папиросу, он извиняется, дрожащими пальцами убирая ее обратно. — Можешь закурить, — говорит Юнги и улыбается краешком губ. Он внимательно следит, как младший снова достаёт сигарету, как подносить к лицу зажигалку и как тлеет красным запаленный табак. Отказавшись от предложения затянуться, Мин говорит, что не курит. — Точно нормально, что я курю здесь? — еще раз уточняет Чонгук, с обеспокоенностью на лице наблюдая, как сосед подался телом вперед и прикрыл глаза, вдыхая воздух. — Мне нравится, как пахнет дым. Кури, когда хочешь. Пожав плечами, Чонгук вернулся к наболевшей теме о разгульной жизни его гондона-соседа, изредка стряхивая пепел на лист. Отложив книгу, Мин с искренней, как казалось Чонгуку, заинтересованностью слушал его, не перебивая. После тирады он поддержал образ говнюка, что создал о своем бывшем соседе Чонгук, и сказал, что тот поступал неуважительно. Даже пошутил о том, что Чон мог устроить вечеринку, с которой было бы сложно сравниться в ее сумасшествии и уж тогда переезжать. Чонгук идею оценил и даже наигранно разочаровался из-за упущенной возможности. За весь день Чон не находит ничего, что мог использовать Юнги для своего «необычного» хобби. Единственное, что привлекало внимание — внушительное количество книг, что лежали на всех поверхностях, принадлежавших блондину. Но едва ли чтение можно назвать чем-то выбивающимся из нормы, да, сегодня это не в моде, Чонгук классику на дух не переносит, однако часто видит, что люди из его окружения читают литературу. Может, что-то из музыки? Музыкальные инструменты, что меньше пианино, тоже не были обнаружены. Ладно, отмахивается про себя Чонгук, скорее всего этот парень коллекционирует игрушки из хеппи-мила или с упоением зачитывается статьями про серийных убийц, мало ли существует странных занятий. Через неделю Чон уже не вспоминает о первой реплике соседа. Они пересекаются, дольше, чем на несколько минут, только на выходные. В эти дни, если Чонгук не проводит время с друзьями, а Юнги не учится в библиотеке, они активно обсуждают сериалы, что успели посмотреть за неделю, тут же жалуются, уткнувшись лицом в подушку с протяжным стоном, — этим промышлял только Чонгук, наконец найдя человека, что выслушивал его нытье без вдохновительных речей, — на несправедливость жизни, что подкидывает раз за разом экзамены, до которых остаются дни, а в голове заброшенная ленивым хозяином пустыня. Чонгук на вторую неделю удивляется и не сдерживает громкого «ух нихуя», когда Юнги по будильнику просыпается и на Чона переводятся глаза, зрачки которых еле видно за опухшими веками. В этот день, утром субботы, Чонгук узнает, что его сосед после пар идет на работу, в какой-то ресторан, шатен не запомнил иностранное название, и до поздней ночи пребывает на смене. Чонгуку его жалко — он провожает того взглядом до дверей, когда он сонно плетется в ванную, и еще пару минут втыкает в пол под ногами, представляя, как жил бы он, если к его проблемам с учёбой прибавилась бы еще и работа. Такие мысли в десять утра оказались для него непосильным и он, вздохнув, пошел следом. И все-таки, каким хобби можно заниматься с таким бешеным графиком?