У нечистой силы глаза чернее ночи.

      Огромные столбы деревьев, раскинув свои корявые ветви словно руки, устремлялись в темное звездное небо. Вокруг стояла гулкая тишина, что лишь изредка нарушалась тихими, но до щекочущего страха в груди жуткими звуками ночных птиц и животных. Меж тонких осин будто плывут, клубятся сгустки тьмы, создавая из растущих около деревьев кустов и зарослей причудливые черные силуэты, а легкий туман над гладью озера стелиться словно облака, расползаясь к многочисленными камышам и кувшинкам, что виднеются из сияющей в свете луны воды.       В, казалось бы, непроглядной тьме, среди пугающего своим величием леса не должно быть ни единой человеческой души. Вот только, если приглядеться к одинокому дубу, что стоит почти посреди небольшой поляны около озера, можно заметить силуэт. Это не игра фантазии, не призрак и уж тем более не болотница или русалка. Их в таких местах точно не встретить, слишком уж печально, да и невнимательные путники или грибники на эту поляну не заходят, а этим плутовкам лишь бы кого соблазнить и на дно болота утянуть.       Женщина стояла, прислонившись к многолетнему дубу, который добродушно прятал ее от чьих -либо глаз тенью от своих огромных ветвей, которые покрывало множество листьев. Устремив немного печальный взгляд карих глаз в гладь ночного озера, она сжимала в руках золотой крестик, завернутый в огненно-красную ткань. Сжимала так, будто искала в нем защиту или же наоборот хотела силой своей сломить его, чтобы потом без особой жалости выкинуть в темную синюю воду. Но она, простояв еще пару минут почти неподвижно, всего лишь положила этот крестик на заросшую травой землю, под выпирающий корень дуба, а ткань повязала на запястье. Тихий перезвон золотых монеток на оборках длинной черно-красной юбки звучал в ночи, будто звон маленьких колокольчиков, а каждая минута, проведенная на этом месте, дарила женщине безумное волнение, но при этом уходить она точно не собиралась, покорно кого-то ожидая. Ее не пугала ни тьма, что окутывала почти все вокруг, ни животные, которые без особого труда могли напасть и оставить от нее разве что тот кусок красной ткани и крестик. Не пугало это цыганку лишь потому, что знала она под чьей защитой находится. И осознание это обжигало адским огнем, потому что взяла она грех на душу и вновь повелась с нечистой силой, зная, что за это будет если в таборе узнают о том, что их наказание не подействовало и эти порочные для понимания цыган встречи не прекратились. Жестокая расплата за их ошибку быть замеченными любопытным мальчишкой, которого заинтересовало, что же такое ведет цыганку в ночной лес, оставила на ее теле и душевном состоянии сильный отпечаток. Баро, уверенный в том, что справедливым наказанием для женщины будет то, что ее на пару дней отдадут молодым парням, которые могут делать с ней все, что им только придет в голову, так им и приказал. И как бы она не молила, вожак был непреклонен и от своего решения не отступил. Эти минуты были самыми мучительными в ее жизни. Тело было осквернено, а красивое лицо искажено гримасой боли и отчаяния. Из цепких, сильных мужских рук вырваться невозможно, муки, принесенные теми людьми, схожи были лишь разве что с истязаниями в Аду. Страшнее было осознание того, что после тех ночей она станет не нужна никому, поэтому решение хранить случившееся в тайне от любимого, было принято ей сразу.       Но всякая боль проходит, когда сердце жаждет встречи с любимым, поэтому и ее боль прошла, оставляя лишь шрамы на душе. Как только подвернулась возможность незаметно ускользнуть из табора, когда все спали крепким, почти непробудным сном, она тут же ей воспользовалась. Любовь билась в груди наперекор страху, и от этого темноглазой хотелось волком выть, разбивая кулаки в кровь. Ее любовь была взаимна, хоть и мало ей верилось в то, что Чёрт может испытывать к ней чувство более возвышенное, чем обыкновенная похоть. Тайные встречи в ночном лесу были для нее спасением, но при этом и могли погубить вновь узнай о них кто-либо. Невесомое прикосновение чьей-то руки к волосам заставило ее вздрогнуть от страха, но после мгновенно успокоиться, ощутив щекой нежность лепестков и запах акации. — Ты сегодня великолепна, — низкий голос раздался прям над ухом женщины. Сильные мужские ладони опустись на ее талию, плавно притягивая ближе к себе. Почувствовав, что цыганку сковало напряжение, ее спутник чуть отстранился, убирая руки и недоумевая, почему его любимая так холодна. — Ну же, София, повернись ко мне. С легкой полуулыбкой цыганка обернулась, увидев пред собой того, кого так долго ждала среди ночи. Взгляд темных глаз устремился на нее, будто разглядывая впервые. Изгиб тонких красных губ манил мужчину, но переходить в наступление он не спешил, у них еще почти целая ночь чтобы вдоволь насладиться обществом друг друга. Соня, вынув из волос маленькую веточку с цветами акации, держала ее в тонких пальцах, вдыхая душистый запах. — Акация, — тихо произнесла она. — Тайная любовь? Вернув веточку с цветами обратно в волосы, цыганка наконец встретилась взглядом с тем, от кого сердце в груди начинало биться быстрее, а ноющая боль от осознания скорой разлуки расползалась по всему телу. — Именно так. Я знал, что ты разбираешься в языке цветов. Ей было стыдно и страшно долго смотреть в темные глаза мужчины, будто он мог прочесть и понять все, что творилось у нее на душе. Поэтому цыганка устремила свой взгляд во тьму позади него, нервно перебирая пальцами локоны каштановых волос, что ниспадали на бледные в свете луны плечи. Чёрт сразу почуял что-то неладное. «Возможно, она обижена на то, что я пришел так поздно, » — подумалось ему. София же стояла почти не дыша, борясь со стыдом и непреодолимым желанием броситься в руки к любимому и расплакаться. — Что-то ты сегодня молчалива, — мужчина осторожно прикоснулся к лицу любимой, привлекая к себе внимание. — Валерий, — обратилась она к Чёрту его человеческим именем. — Ты же знаешь, что иногда жизнь в таборе выматывает, усталость дает свое. Но при этом я безумно рада видеть тебя. — Почему же стоишь тогда, так отстранено, будто я причина всех твоих бед? Горько улыбнувшись, цыганка притянула мужчину к себе. — Что ты такое говоришь, — уткнувшись в грудь его и вдыхая приятный аромат, сказала она. Но вот как только он вновь попытался приобнять любимую, она застыла, а сердце ее забилось еще быстрее. «Ну что же я в самом деле, его руки никогда не причинят мне боль.» — мысленно успокаивала себя София, вот только тело ее не слушалось, продолжая нервно вздрагивать каждый раз, когда рука Валерия почти невесомо касалась ее спины, чтобы погладить. Цыганка не пыталась вырваться или отстраниться, лишь тяжело дышала. — Тебе неприятно, что я к тебе прикасаюсь? Почему ты боишься меня? — Я… Я тебя не боюсь. — Сказала она, мысленно проклиная дрогнувший голос. — Да, и птицы в этом мире не летают, — саркастично ответил ей Чёрт. — Скажи, чем я тебя обидел? Для меня мука видеть тебя такой и не понимать, что я могу сделать, чтобы помочь. — Все хорошо, мне не надо ни в чем помогать. — София, мягко отстранившись, взяла мужчину за руку. Валерий лишь вновь потянулся к ее лицу, приподнимая за подбородок и заглядывая в глаза. И казалось весь лес безмолвно застыл в этот момент. Птицы смолкли, все животные спрятались и бесшумно сидели в своих норах. Даже ветер не смел нарушить покой двух темных фигур под дубом.       Чёрту не хотелось прибегать к своим способностям, чтобы узнать правду, но ситуация вынуждала. Он волновался за свою любимою и вновь хотел видеть в ее глазах лишь озорные искры радости, а не эту необъяснимую печаль, что застилала карие глаза женщины. И в момент, когда Валерий прошептал слова заклинания, его нутро обожгла немыслимая боль, такая, что он невольно вздрогнул, удивляясь, как, казалось бы, такой хрупкой женщине напротив, удается так спокойно стоять здесь, испытывая такие муки. Перед его глазами обрывками пронеслись фрагменты приговора и тех ночей, которые Софии пришлось перенести. Мерзкие смешки, прикосновения чужих рук и грязные ругательства раздавались в его голове, подобно грому среди ясного неба. «Как они могли говорить такие вещи о такой чудесной женщине, как могли себе позволить пользоваться ей словно вещью…» Физическая боль смешалась с душевной воедино, страх и отчаяние переплелись словно корни и засели глубоко в ее душе. Но всепоглощающая любовь не давала сделать тот роковой шаг в бездну и избавиться от всех душевных терзаний в один миг. И лишь благодаря Валерию она до сих пор была жива. Выйдя из транса, цыганка даже не поняла, что произошло и почему ее любимый стоит и так потерянно смотрит на нее. Внутри Чёрта бушевала ярость, хоть и снаружи он, казалось бы, был спокоен. Моргнув, он легко улыбнулся, сжимая руку своей женщины чуть сильнее. Опустившись на землю, Валерий потянул ее за собой, усаживая на свои колени. — Соня, а давай сбежим? — Мягко перебирая каштановые волосы любимой, предложил он. — Ты ведь понимаешь, что это невозможно. Зачем говорить тогда такие вещи? На самом деле ей жутко хотелось согласиться, но что будет если план не удастся и их поймают? Чёрта в церковь поведут и святой водой обливать будут, пока от него и костей не останется. Кожа его запузыриться от нее, запениться, как волна морская и ничто уже не сможет ему помочь. Боялась этого цыганка и поэтому не могла пойти с ним. — Все возможно. Я больше не хочу отпускать тебя, поэтому и предлагаю сбежать. Никто нас не найдет, об этом я точно позабочусь, родная. Валерий же был не намерен отпускать Софию. Он зарекся, что больше в жизни она не будет среди тех людей, что посмели такое сделать. Но пугать своей настойчивостью или держать ее словно птицу в клетке, тоже не хотел. — Давай договоримся так, ты подумаешь и на расцвете скажешь, какое решение приняла. Поддаваясь мягким ласкам любимого, цыганка согласилась. Руки Чёрта покоились у нее на талии, даря тепло. София же в свою очередь сидела тихо уткнувшись тому в шею. Водная гладь озера рябила, ловя каждой своей неровностью свет луны, вылетел соловей, что тихо начал насвистывать известную только ему мелодию. И лишь на долю секунды в глазах, что были черней ночи промелькнули искры огня. Наутро сапоги цыганки коснулись пепла, что раздувал беззаботный ветер, а взору ее предстала пустота. Не осталось ни единой живой души. Той ночью табор сгорел дотла.