Бог не знает чувств

      Даже самому ужасному врагу не пожелаешь стать Богом. Четыре тысячи лет за спиной, которые ты прожил — а прожил ли? Просуществовал, пропустил сквозь себя, как песок воду. Совсем недавно Чужой чувствовал сердцебиение всего мира, его дыхание завывало ветром, а голос отражался китовыми песнями. Четыре тысячи лет — он видел каждое рождение и смерть.       Смерть.       Судорожный вдох. Перерезанное горло. Глаза закатываются, бегают туда-сюда — кашель, кашель, кашель — непослушные руки хватают кровоточащий надрыв, но пальцы немеют. Хрип. Сухой язык липнет к нёбу, горячо, душно — шея липнет влагой. Дрожь, повторяется мелкая дрожь — почему же так холодно...       Рождение. Свобода должна была даровать покой. Вместо этого Чужой каждую ночь мечется на простынях, потому что в его голове воют отголоски Бездны — он ощущает то, что ощущали обычные смертные, но хуже в разы. Холодно, глаза не смыкаются совсем, лишь бы не видеть, лишь бы ослепнуть, лишь бы забыть. Бывший бог становится беспомощнее малого ребёнка. Он ходит по императорским садам, и его видят все. Вернуться в мир спустя тысячелетия… Все косятся через плечо, не понимая, что здесь делает юноша. Ни слуга, ни дворянин, ни страж. Кто он? Зачем пришёл сюда? Он хочет знать, но знания всего мира ускользают, как крохи ярких снов поутру. Раньше он был неотъемлемой частью сущего — Богом, что наблюдал, Богом, что наставлял на путь, Богом, что толкал с обрыва. Сейчас у него забрали всё и дали то, о чём он так мечтал — жизнь. Чужой касается бьющейся, тёплой жилки на шее и не может понять — от чего же тогда так тошно. Сзади подходит человек и осторожно обнимает юношу за плечи. Тот даже не дёргается — может, сейчас он не всеведущ, но этот шаг и хватку узнает всегда.  — Ты в порядке? — хриплый голос позволяет успокоиться хотя бы на секунду. Потому что он принадлежит единственному человеку, кто напоминает о важности его жизни.  — Корво… — Чужой не оборачивается, но давит из себя полуулыбку. — Да, всё хорошо. Он хочет пережить это в себе, разобраться сам, чтобы доказать — кому? — что так же силён, как и раньше. Он способен противиться Бездне. «Способен. Способен, способен..?» — эхо раздаётся от стенок черепа.  — Ты уверен? — Корво разворачивает его и настойчиво смотрит в глаза. Уже тёмно-зелёные, не подёрнутые чёрным маревом. В которых можно разобрать смятение, страх, печаль — все человеческие чувства, что раньше были убиты где-то внутри.       Смерть. Рождение.       Тонкая нить по горлу. Липко, гадко, распирает грудь. Они режут, режут... Чужой колеблется в невольном треморе, а потом выдаёт только тихое:  — Зачем ты меня искал? Он мог залечь где-то в трущобах Карнаки. Дышать тенью среди нищих, прятаться, а потом горько усмехаться о своей «жизни». Но лорд-защитник устроил поиски по всему Серконосу, словно остатки магических сил дали ему подсказку.  — Просто потому, что не мог бросить, — Корво отвечает сухо и коротко, как будто бы твёрдо веря, что этого достаточно. Он всегда говорит только так, оставляя юношу разочарованным. — Это… трудно понять. Лорда-защитника окликают, и он, извинившись, удаляется решать очередные проблемы во дворце. Чужой стоит у розового куста, и кажется, что все цветки тут же начинают увядать. Бездна любит одиночество, поэтому именно сейчас она снова напоминает о себе. В темноте корчится ещё большая тьма; её бьёт ознобом, и она крючится, дёргается в агонии, но застонать не может. Очередной сон, где глотку перерезают ножом. Чужой просыпается и судорожно щупает шею. Он знает: там ничего нет, но влажно, липко... Он вскакивает с кровати, ходит туда-сюда, судорожно дышит, но наваждение растворяется только спустя часы. Чужой не может заснуть, а единственный способ успокоиться сейчас спит в покоях неподалёку. Слишком стыдно, чтобы обратиться за помощью. Аттано уже привык и невероятным образом всё чувствует. Вовремя приходит в комнату, усаживает юношу на край кровати, обнимает и шепчет что-то неразборчивое. Чужой не слышит — в ушах только утробный стук сердца, замедляющийся до мерного ритма. Иногда Чужому настолько трудно отойти от кошмаров, что Корво уводит его в свою комнату. Он кладёт его в постель, а сам садится в кресло. Иногда Аттано не спит всю ночь, лишь бы уберечь чужой сон. Иногда — не выдерживает и падает рядом с парнем. Иногда — прижимает его крепкой хваткой к себе, за что утром потом долго извиняется. Чужой чувствует и знает, что в этом мире подобное может считаться неправильным, мерзким, аморальным, но ему хорошо. Хорошо совсем по-детски, в детском же значении слова. Однажды Чужой просыпается посреди ночи, опять в постели мужчины, который стоит у окна и смотрит на ночное небо. Неподвижная, мощная статуя.  — Почему ты это делаешь? Корво молчит и не подаёт виду, что слышит. Чужой же настойчиво смотрит на него, ожидая ответа.  — Потому что любой нормальный человек сделал бы это на моём месте. Где-то внутри души Чужой знает, что нет, не любой. Корво — отличается от других. Но четыре тысячи лет пустоты вместо сердца — и он не помнит, что значат чувства. Ему приходится узнавать их заново. Корво любезно помогает. Первое, что он показывает — заботу и тепло. Бездна же учит его ужасу и сомнениям. Бывают приступы настолько сильные, что Чужой просто не может их контролировать. Он бродит по коридорам, хотя внутри всё готово взорваться. Этой ночью он не спит вообще. Буря из мыслей сменяется чистилищем, а оно заново наполняется сомнениями, сомнениями, сомнениями. По дворцу ползут слухи о лорде-защитнике и его странной «иноземной игрушке». Кто-то говорит, что юноша является внебрачным сыном. Кто-то — что они любовники. Чужой отчаянно хочет верить, что Корво не считает его просто какой-то «игрушкой». Было бы забавно, если бы бывшего кукловода привязала на нитки его старая, самая любимая кукла. Прошлое проникает в каждую клеточку тела, потоками пронизывая его и шепча что-то на древнем диалекте. Бог не может быть человеком, потому что ни один человек не справится с этим грузом воспоминаний. Чужой проигрывает с огромным разрывом и готов признать поражение. Его заветная мечта стала главным кошмаром. Войны. Эпидемии. Ритуалы. Слишком много, много, много…       Тон-ка-я ли-ни-я гор-ла.       Он сидит на мраморной ограде и смотрит на восход. Солнце поднимается над морем и, может, только ради этих странных чувств ему стоило побыть живым. Ради солёного воздуха в лёгких, ради сияющего рассвета, ради странного тепла в груди, когда…       Ради дрожи в руках и волнения, когда он заряжает револьвер. Барабан прокручивается с нажимом. Дуло у виска — и в груди снова появляется пустота, как когда-то раньше. Может, это единственный способ сбежать от Бездны. Щелчок. К голове прилила кровь. Шум. Начинает звенеть. В ушах всё ещё стоят крики чаек. Пронесло. Дыхание, прежде глубокое, теперь бьётся часто-часто; юноша вновь крутит барабан, желая играть до конца. Щелчок. Выстрел разносится на весь город. Холодную руку сжимает чужая, тёплая, грубая, и если бы не она, то сейчас бы в мире стало на один труп больше. Мыслей в голове слишком много — алтарь-лезвие-имя-пустота-боль-боль-надежда-лезвие-барабан-боль — и они превращаются в белый шум, оставляя перед глазами только лицо напротив. Корво всегда умеет вовремя появляться. И сейчас он чуть не опоздал. Отведи дуло на секунду позже, и… Чужой дрожит и выпускает револьвер из рук. Пустота внутри заполняется чем-то странным, необъяснимым, но наконец правильным. Он без сил падает на чужую грудь и мелко подрагивает.  — Почему?.. Он ожидает молчания, очередной лжи или сухого ответа.  — Потому что в мире есть чувство, которое невозможно объяснить, — и почему-то это кажется невероятно исчерпывающим. Тем самым, что сейчас тёплой волной разливается внутри.  — Ты научишь меня ему? Чужой ощущает, как сердце Аттано пропускает удар, а потом юношу прижимают к себе ещё крепче. Старые кошмары отступают назад… Он живой. Он человек. И любому человеку иногда нужна помощь. Даже самому ужасному врагу не пожелаешь стать Богом. Потому что Боги не умеют любить.