Часть 1
15 августа 2019 г. в 02:54
Дорога тянется и тянется меж огромных пшеничных полей, словно мост, перекинутый через - море? озеро? реку? Безграничное пространство, заполненное тихими шуршащими волнами и поднимающим их ветром. Он спутывает и бросает в лицо пряди волос, будто тоже приняв их за золотые колосья. Чугук пытается спрятать их за ухо, но чья-то невидимая рука снова и снова касается прядок, тянет невесомыми пальцами, завешивает глаза. В какой-то момент он перестаёт обращать на это внимание. Идёт дальше, глядя вперёд, словно сквозь тонкие кружевные шторы.
День почти подошёл к концу, но от асфальта всё ещё поднимается жар, словно память о полуденном солнце, тающая в подступающих сумерках. Всю эту дорогу можно было бы так назвать - памятью, угасающими воспоминаниями.
В тот раз они перепутали остановки. Сошли с последнего автобуса, как два дурака, и долго-долго шли через это море пшеницы, внезапно срываясь на бег на спор. С её маленьких ног слетали балетки, и она прыгала смешно на одной ноге, подбирая их. А он смеялся над ней. Она не обижалась. Никогда. Только улыбалась. Он учил её строить рожи, она повторяла послушно, не зная, зачем. Ей всё это неизменно шло, девушке его друга, красивой, словно цветение сливы весной.
Чугук улыбается, будто пытаясь отразить те эмоции, что излучала она. Окидывает дорогу перед собой рассеянным, ищущим взглядом. Старается вписать образ Чун Мэ в декорации тянущегося до горизонта потерянного в золоте шоссе. Её - такую нелепо городскую, в бело-розовом платье и новых туфлях, такую неподходящую, но тогда казавшуюся до поразительного уместной здесь.
Не получается. Всё разбивается на обрывки, которые можно додумать, но не вспомнить. С каждым разом как будто кто-то убирает по несколько кусочков из разноцветного паззла. Так дико думать о том, что однажды он не сможет вспомнить того дня.
Чугук походя срывает почти спелый колосок, торчащий выше остальных. Мнёт его в ладони.
Это так глупо, так иррационально - выйти, как и тогда, на остановку раньше, зная уже прекрасно все ориентиры. Идти вдоль полупустого шоссе в завораживающе однообразном пейзаже, игнорируя изредка проезжающие машины. Смотреть, как садится солнце.
Тогда им не попалось ни одной попутки. Чун Мэ всё ждала, что кто-то из их маленького братства рожденных на Рождество подберет их. Обещали же, что приедут, послали их первыми. Одних, хотя ни Чугук, ни Чун Мэ ни разу ещё не были в этом загородном домике, отданном Син Рёну какими-то там родственниками. Их снабдили всеми необходимыми указаниями, сказали: припозднятся совсем немного, все - по разным причинам. Чугук был уверен, что никто из них так и не появится до завтрашнего дня, но не говорил об этом вслух. Ещё он был уверен, что больше Чун Мэ ему не доверят. Ещё бы: вытащил из автобуса раньше времени, вынудил идти через поля в неудобных туфлях. Она наверняка сотрёт ноги, а Син Рён его съест с потрохами. Но Чун Мэ ни на что не жаловалась и никому не рассказывала про их маленькую глупость, так что буря чудесным образом обошла Чугука стороной. Чун Мэ всегда смягчала их конфликты.
Иногда ему казалось, что она была неким клеем, волшебной нервущейся нитью, связывающей их друг с другом, не дающей рассориться и разбежаться в разные стороны, потеряться - в работе, хобби, десятках других людей.
Вся ирония в том, что она ей не только казалась.
В тот раз они все задержались, в этот раз - Чугук знает точно - не приедут. Что-то разбилось. Как, когда - он не заметил. Никто из них никогда не разбирался во всех этих нюансах отношений между людьми, во всех этих чувствах. Это была не их роль. Они – пятеро, близкие с самого детства, объединенные одним общим днём, случаем, - с самого начала будто разделили между собой некие обязанности. Чун Мэ учила их понимать. Не загадки вселенной, не уравнения. Друг друга. Других. Учила прощать. Любить. И, наверное, Чугук был плохим учеником. Он так и не понял всего этого. Хотел понять, но…
Темнеет слишком быстро, закат выходит смазанным, полускрытым облаками. Странно, кажется, в тот раз солнце держалось на небе дольше – они успели дойти до дома. Дни будто стали короче. А может быть, это он, Чугук, идёт слишком медленно.
Тогда они торопились – она была слишком легко одета и мерзла в летних сумерках. Он отдал ей свою куртку, немного великоватую даже ему самому, а на ней и вовсе висящую мешком, так что молочно-белые ладони даже не показывались из длинных рукавов, когда Чун Мэ взмахивала руками. Он на ходу сочинял короткие шутливые стишки об их путешествии. Она смеялась. В закатных лучах волосы Чун Мэ казались розовыми.
Чугук не знал, как мог бы назвать её. Подруга, сестра – кем она была для него? Как можно было обозначить это чувство? Может, та белокурая девчонка могла бы сказать, но разве тогда он стал бы спрашивать её об этом?
А теперь осталась только память. Нет ни самой Чун Мэ, ни каких-либо чувств. Пусто.
Шоссе уже начинает казаться бесконечным, замкнутым в кольцо, из которого нет выхода, когда поля наконец сменяются деревьями. Они подступают к дороге так близко, что последние остатки солнечного света застревают меж ветвей. Чугуку приходится достать фонарик, чтоб не споткнуться в темноте.
Старый дом встречает молчанием. Здесь никто не живет, лишь кто-то из их пятерки – теперь четверки - приезжает порой. Может, чтобы привести мысли в порядок. Побыть наедине со своими воспоминаниями.
Они успели собраться здесь впятером раза два или три. Чун Мэ хотела, чтобы это стало традицией – приезжать сюда каждый год, всем вместе, откладывать все дела ради возможности встретиться, поговорить. А теперь они будто боятся оказаться здесь одновременно. Словно есть нечто постыдное в том, чтобы приезжать сюда без причины. Может, они просто не хотят больше видеть друг друга. Всё внезапно так поменялось. Син Рён ожесточился, Тонг Джук окончательно замкнулся в себе. Ханан… нашёл целую кучу людей, которых мог бы поставить выше. Может быть, это правильно. К чему держаться за прошлое? Глупо думать, что общий день рождения действительно может сделать их близкими людьми. Так не бывает. Если подумать об этом рационально – что их вообще может связывать? Они слишком разные, всегда были.
Переступив порог дома, Чугук щелкает выключателем, но темнота остается нетронутой. Незваному гостю приходится и дальше освещать себе путь фонариком, проходя вглубь комнаты.
Лампочка перегорела, нужно найти новую, но где, где? Он даже не представляет. Так давно не приезжал сюда.
Когда они с Чун Мэ оказались здесь впервые, тоже вот так наугад открывали шкафы, пытаясь отыскать необходимые вещи. Где найти чай? Они не догадались взять его с собой. Какую-нибудь теплую одежду для Чун Мэ? Вечер, плавно переходивший в ночь, выдался необычайно холодным. Что вообще им делать тут одним? Они ничего не знали. Их находка в итоге была совершенно неожиданной – полупрозрачный футляр с фломастерами, наполовину высохшими уже, старыми. И, вместо того, чтобы ставить чайник, они, как маленькие дети, сидели на полу и рисовали на руках друг у друга. Потому что бумаги не нашли, а всё это разноцветье – штук тридцать, наверное, - уж очень хотелось опробовать. Ходили потом разукрашенными долго-долго. У Чун Мэ от запястья до локтя тянулась ветка цветущей сливы – Чугук очень старался, выводя её толстым, неудобным, чуть расплывающимся на коже маркером. У самого Чугука на тыльной стороне ладони распласталась желтая хризантема, неровная, но пышная.
Теперь он сам не знает, радоваться или нет, когда в темноте выдвижного ящика его пальцы натыкаются на пластмассовый бок пенала. Сейчас, наверное, от этих фломастеров больше нет проку. Лампочка обнаруживается рядом с ними. Чугук достает её осторожно, вертит в руках, будто сбившись с мысли. Откладывает.
Стул не выглядит слишком надёжным, но потолок неожиданно высок для того, чтобы дотянуться до лампы рукой.
За окном слышен мерный шум, постепенно усиливающийся, - дождь? Тогда, много лет назад, они сперва приняли его за гудение мотора машины, выбежали на крыльцо - только чтобы увидеть, как морось мгновенно оборачивается стеной воды, шквальным, грозовым порывом. Было уже темно, лишь свет от двери выбивался на улицу, но двух неимоверно радостных людей это не смущало. Они стояли под козырьком крыши, подставляя руки под шумные потоки, падающие на землю с неба.
Чугук вновь проверяет свет, щелкает выключателем несколько раз, но ничего не меняется. Вторая лампочка, похоже, перегорела ещё раньше. Что теперь, искать ещё?
Он опускается на стул, смотрит на бесполезную теперь вещь в своих руках. Во всём этом есть что-то неправильное.
Она сгорела слишком быстро. За месяц, может, меньше. До последнего оставалась такой же прекрасной, как раньше, - только ещё более хрупкой. Её бледная кожа, светлые волосы терялись в стерильной белизне палаты, но глаза были тёплыми, яркими и живыми. Она улыбалась. Всё ещё улыбалась.
А потом улыбаться учился он – заново, на люди.
Чугук сжимает пальцы непроизвольно. Хрупкое стекло трескается в руке, его тихий звон – словно жалобный всхлип – растворяется в скрипе открывающейся двери.
Когда-то они спутали шум дождя с мотором машины, сейчас же – наоборот. Чугук понимает это, глядя на вошедшего. В темноте, нарушаемой лишь лучом фонарика, лежащего на столе и бессмысленно светящего куда-то немного в сторону от людей, выражения лица нового гостя не видно. Но по тому, как он мешкает в дверях, понятно, что он не ожидал увидеть кого-то здесь.
После минуты молчания и неподвижности пришедший наконец делает шаг в комнату, закрывает за собой дверь.
- Лампочка перегорела, - равнодушно констатирует Чугук, чувствуя, как что-то течёт по чуть саднящим пальцам – впились осколки.
Он часто представлял, как вот так, понемногу, стекают с его рук воспоминания, старые эмоции. Теряются где-то в пустоте без возврата.
- Знаю. Я привёз новую, - спокойно отвечает Тонг Джук, и по его голосу, как всегда, не разобрать, о чём он думает. – Встань.
Старый – бывший? – друг подходит почти вплотную, вынуждая Чугука повиноваться и освободить стул. Тонг Джук – личность загадочная, но решительная. Его не слушаться порой себе дороже. Чугук бы не удивился, если б тот насильно поднял его с места и отодвинул.
Вместо пререканий Чугук берет со стола фонарь, направляет его луч на лампу. Движения Тонг Джука чёткие, выверенные. Таков он во всём, кажется. Только однажды, случайно, Чугук увидел его каким-то другим, отличным от этого сдержанного хладнокровия. Сидя на террасе, Тонг Джук рассказывал что-то, долго, красноречиво, немного путано. До Чугука, остановившегося в нескольких метрах, пока не замеченного, долетали лишь обрывки фраз, и он не смог бы сейчас точно сказать, о чём говорил тогда его друг. Только Чун Мэ знала. Она слушала и, как всегда, улыбалась.
Свет загорается слишком внезапно, сопровождаемый щелчком выключателя. Чугук, потерявшийся в своих мыслях на несколько мгновений, невольно прикрывает глаза свободной рукой. Смотрит на красные разводы. Тонг Джук тихо ругается и уходит в другую комнату, ничего больше не сказав. Как выясняется позже – за бинтами и перекисью. Как он нашёл их так быстро – загадка. Наверное, это просто в крови у него – чётко и без промедлений выполнять поставленные цели.
Чугук изображает улыбку, в своей привычной манере объясняя что-то шутливо про слишком хрупкое стекло и слишком неловкие руки. Но его собеседник не реагирует на чужую болтовню и ничего не спрашивает. Чугук замолкает, вспомнив, как друг однажды заметил вскользь, что он слишком шумный.
Молчание кажется скорее неловким, чем умиротворенным. Они пришли сюда на встречу с призраком – не друг с другом. Этот дом должен был быть пустым. Глядя на другого его постояльца, Чугук ловит себя на внезапном приступе раздражения. Может, поэтому они и не виделись так давно? Избегали друг друга, предпочитая живым людям светлую тень, у каждого – свою собственную, самую дорогую. А впрочем, у каждого ли?
- Ей нравилось это место, - внезапно произносит Тонг Джук, и это звучит слишком неожиданно, вызывает желание поморщиться не пойми от чего. – Она говорила…
- Да, - перебивает его Чугук, наверное, резче, чем нужно.
Хочется, чтобы он замолчал.
Это так неуместно, так… неправильно? Обсуждать её. Слишком личное, неловкое, болезненное.
Тонг Джук прерывается. Не смотрит в лицо собеседника, сосредоточившись на его руке. На секунду Чугуку кажется, что он выглядит сконфуженным, и это тоже – неправильно и непривычно.
Чугук отводит взгляд. Разглядывает рукава своей куртки – слишком длинные, бордовые, собравшие всю пыль, пока он слонялся в темноте в бесплодных поисках. Пыли здесь много, но, если приглядеться, дом всё же не выглядит таким заброшенным, как показался сперва.
- Ты часто бываешь здесь? – неожиданно для себя самого спрашивает Чугук, глядя на аккуратно расставленные по полкам вещи, на засохший букетик полевых цветов в вазе – очень изящной, белой с бледно-розовым узором, её привезла сюда…
- Иногда, - лаконично отвечает Тонг Джук, будто снова замкнувшись в себе, закрыв на замок внезапно проявившиеся ранее чувства.
Чугук не знает, что ещё сказать. Он мог бы начать нести всякую чепуху, как обычно. Но знает, что это только разозлит его собеседника, живущего в каком-то совершенно другом ритме, на другом уровне громкости. Наверное, они никогда толком не умели общаться друг с другом. Только она умела.
Внезапно Чугук испытывает даже некую радость от того, что с ним сейчас именно этот человек, а не какой-то другой. Почему-то совсем нет сил притворяться, выдавливать из себя слова – целый поток слов, шутки, веселье – всё, как обычно. Можно просто молчать, даже если тишина кажется колкой, будто еловые ветки.
Тонг Джук убирает бинты, вытирает с пола капли крови, всё так же – чётко, размеренно, пока Чугук стоит в каком-то странном трансе.
- Ты прав, ей нравилось это место, - тихо произносит он наконец, словно пересиливая себя. – Она бы расстроилась, узнав, что мы больше не собираемся здесь. Это хорошо, что ты поддерживаешь тут порядок.
Его друг – бывший? старый? – сначала молчит, потом чуть кивает, не поворачиваясь.
Чугук смотрит куда-то в пустоту перед собой и пытается вспомнить: как они общались раньше? О чём говорили? Какие эмоции испытывали?
Ничего. Почему он больше ничего не чувствует? Он может выбрать из памяти отдельные слова, действия, проанализировать их. Но всё это не вызывает никакого отклика. Как будто Чугук отделён огромной бетонной стеной от чего-то очень важного, от какой-то части себя. Может, он тоже изменился? Из всех чувств остались только плохие. Что сказала бы об этом Чун Мэ?
- Она бы расстроилась от того, какими мы стали, - едва слышно шепчет Чугук, то ли вслух отвечая на свой внутренний вопрос, то ли продолжая начатый разговор.
Чья-то тяжелая рука неожиданно ложится на плечо, чуть сжимая, неловко, но ободряюще. Потом так же неожиданно исчезает, заставляя задуматься, не померещился ли вообще этот жест.
- Я заварю чай, - негромко произносит Тонг Джук, уже выходя из комнаты, так что Чугук вновь не успевает рассмотреть эмоции на его лице.
Кем была Чун Мэ для него? Подругой, сестрой? Или, может быть, просто единственным человеком, который его слышал?..
А для самого Чугука? Что он чувствовал к ней? Ему кажется, что сейчас, спустя много лет, он знает правильный ответ. Ещё он знает, что больше никогда не сможет испытать это снова.
Что-то поломалось. Как стекло в пальцах.
Чугук встаёт с места и идёт на кухню вслед за своим – старым? бывшим? последним оставшимся? – другом. В этот раз он, кажется, готов его слушать. Но вряд ли Тонг Джук заговорит.