Необратимые

– Тебе нравится вид из твоего окна? Гермиона хмурится и слегка сдвигается, приподнимая голову с руки Драко, чтобы посмотреть на бордовые шторы. Хороший вопрос. Вспомнить бы для начала, что за ними. – Из своего я вижу лес, – говорит Малфой, когда молчание затягивается. – Густой и темный, как все в этом доме. – Иногда мне кажется, что в замке не так страшно, как на первый взгляд. Драко пару секунд глядит на макушку Грейнджер, а потом, так и не дождавшись объяснений, спрашивает: – У тебя что, этап необоснованного оптимизма? Гермиона напрягает мышцы, чтобы перевернуться на спину и сесть, и Драко нехотя вытягивает руку из-под ее шеи. Какое огорчение: они не породили и толики тепла. Сплошная стужа, расплывшаяся по всей поверхности кожи, кровати и стоящая невидимыми облаками в воздухе. – У меня дурное предчувствие, – признается Гермиона, пока Драко бездумно рассматривает ее голую спину. – И что ты собираешься с ним делать? – Готовиться. Драко лениво тянется за рубашкой, и Грейнджер радуется про себя, что он перестал наблюдать за каждым ее движением: потому что Петра, очевидно, одевается куда изящнее – вспомнить хотя бы тот очаровательный жест, которым она оправила юбку у малфоевской двери. Под окном переговариваются вампиры, вышедшие на ночную прогулку, и, хотя среди них явно есть молодые, веселые интонации отсутствуют. В груди у Гермионы туже затягивается неясно откуда взявшийся узел, о котором она и говорила Драко: близится буря. Слишком долго было слишком спокойно. Грейнджер не привыкла бороться с сигналами интуиции: без предчувствий – а они не что иное, как неосознаваемый опыт или забытые знания, так Гермиона считает, – без предчувствий она давно была бы мертва. На первом курсе, на пятом, после свадьбы Билла и Флер – конкретный момент не так важен. За отодвинутой шторой оказываются непримечательные кусты, серая дорожка, окольцовывающая замок, и, конечно, лес. – Грейнджер, я решил спросить тебя кое-что. Гермиона возвращает себя в реальность комнаты, где Драко ловкими движениями пальцев застегивает молнию на иссиня-черных брюках. – Спасибо, что сообщил о своем решении. – Если бы ты была человеком, ты бы доверилась мне и пришла бы на встречу? – Как твой отец? – Да, я как раз об этом. Малфой скрывает, насколько трудно ему далось это спросить. Дело даже не в том, что Гермиона ответит, – для нее этот факт был практически осязаем. Загвоздка в том, что такие вопросы не задаются первым встречным людям или малознакомым вампирам. Даже стоя здесь, у окна, сильно, как будто назло себе, упираясь боком в подоконник, она видит его ресницы. Недлинные, почти прямые. Они теряются на фоне лишенной теплых оттенков кожи, но уделишь достаточно внимания – и тут же падешь жертвой их обманчиво беззащитной красоты. Гермионе хочется понять, как пахнет вампир Малфой. – Честно? – бросает она тихо и передвигается по-кошачьи вальяжно, сама того не замечая. – Назови хоть одну причину приврать. Она пожимает плечами, соглашаясь, и наконец встаёт совсем рядом, так что нервного содрогания пальцев будет достаточно, чтобы руки соприкоснулись. – Я бы ни за что не доверилась. Ни тебе, ни себе. Это чистой воды самоубийство. В этот момент Драко имеет бесспорное право отойти, оставить ее, разочароваться, даже оскорбиться, но он просто позволяет Гермионе втянуть воздух рядом с его шеей. Нет, нет. Что-то все-таки чувствуется. Немного тепла, ток, взаимное отчаяние? – Почему именно ты оказалась здесь? Почему со мной? – интересуется Драко едва слышно. Его губы касаются ее скулы, затем линии подбородка, где потом нежно проскальзывает язык, обозначая вопросы как окончательно риторические. Кажется, он пахнет влажным морским камнем и северным ветром, но это слишком странно и неправдоподобно, чтобы признаваться вслух, так что Грейнджер просто снова тянется к молнии на его брюках, вытряхивая из головы любые хотя бы немного красивые ассоциации.

* * *

Эмиль отменил тренировку. Совершенно будничным тоном, по которому невозможно было догадаться, что на него надвигается приступ и он об этом прекрасно осведомлен. Утром в комнату Эмиля заходят еще двое вампиров с мокрой тряпкой, принятой от Малфоя, и этим ограничивается подготовка к очередной, привычной или нет, но уже явно не пугающе новой для «старичка» общины череде часов, оголяющих самую сущность специфического долголетия. Гермиона не может определиться, слышит ли она хрипы сдерживаемой агрессии или надумывает это себе, принимая за устрашающие звуки любой скрип и движение воздуха. В библиотеке она оказывается, с одной стороны, по привычке – теперь скрываясь там от местной рутины залитых чернотой глаз и жгутов в зубах; с другой стороны – и надо сконцентрироваться на этом, как на спасительной соломинке рациональности, – она пришла прочитать кодекс. Наконец открыть его, игнорируя любые отвлекающие обстоятельства. Все шероховатости старого пергамента оказываются необычайно приятными на ощупь, и предчувствия уверенно заявляют: на него наложена магия. 1. Закон принятия в общину (Гермиона перепрыгнула через этап признательной, судя по всему, исповедальной даже беседы, то есть легко отделалась. Впрочем, выбора ни у нее, ни у общины не было). 2. Правила проживания в общине (критично строгое соблюдение процедуры сдерживания приступа. Никаких покушений на чужие личное пространство и приобретенную собственность, которой, тут же задумалась Гермиона, тут не так уж легко обжиться. Если только не имеются в виду разного рода партнеры, конечно… Тогда она уже кое-что нарушила). 3. Правила приготовления и потребления особого вида зелья (целая история преобразованных рецептов и недлинный ряд подписей зельеваров, берущих на себя обязанность обеспечивать «безопасной» кровью общину. Последняя, тонкая и завитая, – подпись Малфоя). 4. Порядок собраний и советов для сохранения безопасности общины (все верно, рассадка по возрасту с исключением годов, прожитых в диких условиях соответствующим образом. Созывать могут только вожак и первый помощник вожака. Когда говорит один, все остальные внимают). 5. Привилегии принятия окончательного решения (у вожака и еще раз у него, а если старые вампиры выразят несогласие, лучше удалиться на короткий разговор узким кругом приближенных, после чего вернуться на расширенный совет). И три листа, чуть более насыщенными чернилами подписанные как «Внешнее взаимодействие. Министерство магии и другое». После Министерства магии, о взаимодействии с которым Гермиона знает все наизусть, – пустой лист. Покрытый еще более толстым слоем магии, это чувствуется безусловно. Хмурясь, Гермиона проводит по поверхности пергамента ладонью, вглядывается, ожидая хоть чего-то, но тайна остается тайной. Не помогает и приложенная к пустой странице волшебная палочка, а самые рабочие в подобных случаях заклинания оказываются бесполезны. В конце концов Грейнджер решает положить кодекс на место, но расстается с ним совершенно на другом уровне восприятия, и еще долго глядит на него издалека, прохаживаясь вдоль полок в поисках чего-нибудь полезного для обучения беспалочковой магии. Эта загадка, бросающая вызов, вливается Гермионе в артерии вместо ее собственной крови, охватывает адреналиновым напряжением. От избытка чувств она снова решает вдохнуть, потому что остальных органов восприятия становится недостаточно, чтобы собирать и чувствовать всю витающую вокруг, неуловимую информацию. В библиотеке пахнет пылью, конечно – пергаментом, а еще почему-то старым одеколоном друга семьи Грейнджер, который вечно держался за полы собственного пиджака, словно боялся, что они разлетятся, открывая взору что-то весьма неприглядное.

* * *

Самостоятельные тренировки по невербальной и беспалочковой магии выматывают вполне себе физически, так что Гермиона даже удивляется отголоскам мышечной боли в напряженных руках и, кажется, где-то внутри головы. А когда после двух удачных попыток поджечь ненужную страничку, вырванную из блокнота, наступают огромными лапами на самолюбие три неудачных, из подсознания высовывается неприятная мысль. Может, магглорожденным это дается все-таки сложнее? Ерунда, что за идиотизм. И как удачно это озвучивается голосом Малфоя – как будто Гермиона снова ребенок, опять только-только вливается в общество магической школы и в глубине души боится ошибок больше, чем гневных троллей. И как вовремя именно его голосом… Встречи в лаборатории не избежать, кувшин снова пуст. Еще с лестницы становится ясно, что Драко и Петра в комнате одни, обсуждают что-то увлеченно и доверительно. Гермиона молча подходит к стойке, куда Малфой обычно ставит емкости с готовым зельем, и чувствует взгляды на своем затылке. – Я перелью? – спокойно интересуется она, не оборачиваясь. – Конечно, – отвечает Малфой с оттенком удивления и осторожности в голосе. Ревнует ли она? Задавая себе этот провокационный вопрос, Грейнджер не может ответить сразу, решительно и честно, потому что правды не знает. Скорее нет, чем да. Скорее нет. И высшая глупость – надстраивать над проведенной вместе ночью башню несуществующих чувств, просто чтобы это выглядело по-человечески. Стоять спиной, когда из-за нее явно прервали разговор, Гермиону заставляет скорее ощущение, что она лишняя клеточка в кубике Рубика, пытающаяся залезть в цветовое единство. И чтобы в итоге выстроить в общине кривой, несуразный любовный треугольник. – Тебе пришло письмо от Поттера, – вдруг сообщает Петра. Все лишнее со свистом вылетает из головы, остается только это. Грейнджер оборачивается, на всякий случай отставив наполненный кувшин. – И где письмо? – спрашивает Гермиона, прощупывая почву. Что-то не так – вот оно, это ощущение раскрывшей пасть тьмы, вот оно. – Его уже забрал Элмерс, – объясняет Петра ровным тоном, но в глазах читается подтверждение тягостных опасений. Гермиона механически переводит взгляд на Малфоя: потому что хочет, чтобы ей озвучили факты, прямо и в лоб, а Петра вдруг стала такой тактичной или такой любительницей интриги, что просто невыносимо. – Дикие разбушевались в Лондоне этой ночью, – тут же реагирует на ее призыв Драко. – Пятеро убиты. Аврорат переходит в активную защиту. Или в наступление. Оказывается, если вдохнуть в лаборатории, можно уловить застоявшийся, терпкий запах жженого волоса.