Необратимые

Напряженные пальцы Гермионы лежат на простом светлом столе, как будто приклеенные. Гарри стоит в дальнем углу, прислонившись к стене и прикрыв рукой лицо. Это длится не первую минуту. Человеческий запах и подавляемая жажда уже вызывают у Грейнджер хроническую тошноту, однако тошнота сейчас волнует ее далеко не в первую очередь. Она давит, но только в довесок ко всему остальному. – Они, наверное, начнут переживать, – говорит Гарри слегка охрипшим голосом и хмурится в тщетной попытке вспомнить имена: – Вампиры, которые тебя охраняли. – Я скоро пойду, – бросает Гермиона. Сложно назвать конкретную причину, почему она все еще сидит в кабинете главы аврората. Могли проснуться старые привычки искать в беде поддержку друга, могла сказаться моральная усталость. Если возвращаться к общине – нужно говорить твердо, серьезно и решительно. Это не про то, как чувствует себя Гермиона сейчас. – Ты считаешь, мы виноваты? – спрашивает Гарри. Она поднимает на него глаза и думает: будь она частью мирной общины лет на десять дольше, ответила бы положительно, без всяких сомнений обвинила бы авроров, потому что сработали хуже некуда. – Твой человек обезоружил Петру, – тихо говорит Гермиона, снова отведя взгляд. – Убил ее дикарь. Она неожиданно ощущает, что приврала, ограждая Гарри от чувства вины и стыда за команду, но старается не подать виду. – Тебе придется доказывать это вампирам, Гермиона. – Я знаю. – Они будут одержимы местью. Гермиона кивает и медленно встает. Она понимает, что чем дольше она тянет, тем хуже все становится: запах человека влечёт и одурманивает, где-то там, в замке, Элмерс мрачно слушает Эмиля, чтобы затем начать говорить самому. Гарри машинально наблюдает за тем, как Гермиона одергивает рукава и приглаживает волосы назад. Эти жесты уверенные, но новые для нее – несвойственные той Грейнджер, с которой он жил в палатках и бился с Пожирателями. – Сделаю все, что смогу, – обещает она. Гарри шепчет ей в спину «пока», она тихо отвечает, перед тем как выйти за дверь навстречу Чарльзу и Николасу, и все это кажется каким-то нелепым, словно предрассветный сон. Чарльз сразу же протягивает черный стакан. – Выпей перед трансгрессией, – говорит он, ничуть не удивляясь искривленному лицу Гермионы – от полного осознания жажды и новой ее волны. – Откуда это здесь? – спрашивает она, принимая дар. – Из общины передали, откуда же еще, – отвечает Чарльз. Наблюдает, как Грейнджер делает глоток за глотком и закрывает глаза, приветствуя благостное облегчение. – Что ты за женщина такая? Какого черта закрылась в кабинете без нас? «Отупела», – без иронии думает Гермиона, потому что не может даже в точности вспомнить момент, когда залетела сюда вслед за Гарри. Она шипела ему что-то – именно шипела, – зачем-то повторяла, что Петру убили, как будто сам Гарри был не в курсе. – Больше так не буду, – по-детски произносит она вслух, и Чарльз недовольно закатывает глаза. Понурые авроры провожают трех вампиров пристальными неотрывными взглядами.

* * *

– Рады видеть вас, – неопределенным тоном приветствует Элмерс, после того как Гермиона, Чарльз и Николас в гробовой тишине проходят от дверей к своим местам за столом. Первым делом Гермиона разглядывает Драко. Очевидно, он ожидает и чувствует это: его лицо недовольно искривляется, призывая Грейнджер незамедлительно вернуться к своим делам. Она выполняет безмолвный приказ и спрашивает вожака: – Что мы пропустили? – Минуту молчания. Упрек. Она так легко откалывается от общины при малейшем ударе, что это не может не раздражать вампиров – в особенности, конечно, Элмерса. – Мне жаль, – говорит Гермиона. – Мне очень жаль. Она балансирует на грани, видеть которую ее научила война: старается показать, что ей действительно не все равно, приоткрыть створку своих настоящих чувств, чтобы никто незаслуженно не посчитал ее «ничего не понимающей», бездушной машиной, – но при этом не дать потоку переживаний хлынуть, снося на своем пути контроль, мысль и решение. – Кажется, некоторые отсутствуют, – деликатно отмечает Гермиона, особенное внимание уделив пустующему месту по правую руку от вожака. – Это что-то значит? – Мы взяли дикаря, – отвечает Элмерс. – Людовик, Джереми и Адам допрашивают его. Адама Гермиона практически не знает, Джереми может подловить дикаря на лжи, потому что все сегодняшнее столкновение держал ухо востро, а Людовик... Теперь совсем очевидно, что Людовик в общине – стратег и дипломат. Он сейчас с заложником вместе со своей обыкновенной улыбкой, в то время как Эмиль с его силой, тактикой и раздраженным видом – за общим столом. – Я бы хотела услышать вашу позицию по отношению к аврорам, Дрейвн, – говорит Гермиона. – Прошу прощения, если вам приходится ее повторять. Будь все в порядке, она взглянула бы на Драко, чтобы узнать, как он отреагирует на ее смирение после тех препирательств, которые она позволяла себе раньше. Но сейчас не возникает ни малейшего желания делать это, а любезный тон ощущается как неотъемлемая часть игры, в которой пропал или никогда не предполагался азарт. – Я считаю, что шанс сработаться ничтожно мал, – отзывается Дрейвн. – Но пока я не намерен нарушать хрупкое сотрудничество, потому что поттеровский отряд для меня вне подозрений. Пока. – Хорошо. – На ваше место в Министерстве взяли человека? «Не говорит "нового человека", – проскальзывает у Гермионы в голове. – Просто "человека". Взамен вампира Грейнджер». Элмерс, скорее всего, понятия не имеет, насколько специфично и характерно то, как он подбирает слова. – Да, думаю, на данный момент уже взяли, потому что основательно готовились. Жду письма от начальства с подробностями и вопросами. Естественно, придется передать дела. – Аккуратно, – без иронии просит Элмерс. – Потеряете влияние в Министерстве – перемирию может наступить конец. А вскоре и общине, как вы понимаете, – с почти успешно замаскированным нежеланием добавляет он. Гермиона внимательно смотрит на него и молча кивает. Если бы замок был магически настроен отражать все внутренние изменения и настроения жильцов, то прямо напротив вожака, на мощной каменной стене, в которую он уперся рассеянным задумчивым взглядом, расползлась бы широкая темная трещина. А в ее основании расцвела бы изумрудная роза, как на сарафане у Петры.

* * *

– Драко. – Я занят. Звон склянок делает его ответ более внушительным, и Гермиона тактично замирает в проходе. – У меня кувшин пустой. Драко поворачивает голову так, как будто уверен, что это всего лишь предлог, но Гермиона и правда демонстрирует ему посудину, так что он сдается. – Давай сюда. Она шагает вперед, в облако особенно кислых, особенно насыщенных сегодня запахов лаборатории. Воздух в буквальном смысле пропитан остервенелой сосредоточенностью Драко, и Гермиона пытается поймать его взгляд, но не выходит. – Отдохни, – осторожно предлагает она. – Поспать в гробу часок-другой? – Можно попробовать и так. Он отрешенно наполняет кувшин и отдает обратно, возвращаясь сразу к двум небольшим блестящим котлам. – Ты не хочешь поговорить? – снова пытается Гермиона. Она чувствует себя некомфортно, но уходить без мало-мальски полезного результата не собирается. – Мне плохо, Грейнджер. Гермиона замирает и только медленно отставляет кувшин. Драко, резко прекратив всю деятельность и опершись руками о стол перед собой, смотрит на нее диким, воспаленным взглядом. – Драко, – шепчет она, – я знаю. Заканчивай. Она позволяет ему убрать огонь, накрыть зелья крышками – без его привычной ловкости, с преднамеренной осторожностью – и уводит в коридор, мягко подтолкнув в спину чуть дрогнувшей рукой. Он не противится, даже как будто не замечает, и идет при этом обманчиво твердо. Они усаживаются в квадратной темной гостиной с черным столиком между большими креслами, без лишних слов позволяя протекать мимо минуте, еще одной, пока часы в доме не бьют десять раз. Драко, полулежа, приподнимает голову, разыскивая что-то в комнате. – Давно ты пил? – Больше трех часов прошло. У меня однажды было что-то вроде передоза, Грейнджер, поэтому ты должна мне помочь. Он снова поражает ее своими признаниями, причем говорит таким тоном – бегло, но с нажимом, – что просто невозможно сразу оправиться и задать хоть какой-нибудь вопрос по делу. Гермиона выглядывает из гостиной, находит за соседней дверью кувшин и приносит его вместе с двумя пустыми стаканами. – Мне тоже скоро понадобится. Она наливает и протягивает Драко точную разовую порцию. Он выпивает с выраженной торопливостью, потом тормозит сам себя, заставляя медленно поставить стакан на стол, и при этом смотрит строго в глаза Гермионы. Грейнджер знает, что ее используют как точку опоры, рычаг самоконтроля, и она совсем не против. Если задуматься, можно прийти к выводу, что Петра либо вытаскивала Малфоя после первой передозировки, либо ограждала от остальных, либо занималась и тем и другим. Для Драко будет очень символично повторить тот неясный Гермионе, но определенно отрицательный опыт сейчас, когда предыдущая точка опоры потеряна навсегда. – Всё нормально? – решается спросить Гермиона. Драко кивает. Затем снова опускается в кресло, утопая в его мягкости, и сквозь накатившее наслаждение сытостью отодвигается, постукивая ладонью рядом с собой. Гермиона аккуратно садится на край, но вскоре сползает, чтобы было удобнее, и прижимается своим плечом к плечу Малфоя. – Это было в самом начале? Ты выпил слишком много смеси? – Да, через пару дней после того, как мне отдали кувшин в свободное пользование, – глухо отзывается Драко. – Когда ты появилась здесь, меня уже перестали называть истеричкой. Но это продолжалось довольно долго. Потому что обычно новички успокаиваются быстрее. – И к чему привело? – К особенно тяжелому и долгому приступу. Моему умершему организму непреодолимо захотелось чистой и свежей человеческой крови. Ну, и твоему захочется, если переборщишь. Гермиона пытается представить, кто мог бы дразнить Драко неприятной кличкой, и задумывается, помогало ли это ему, цепляя за самую гордость, или только делало хуже. Малфой рядом с ней расслаблен и тих. – Мне больно оттого, что наши потери начались с Петры, – говорит она вдруг, ощутив острую необходимость озвучить имя сейчас, наедине, чтобы разрушить какую-то стену отрицания, избегания. – Да, – после небольшой паузы произносит Драко, чуть хрипя. – Мне тоже. – И совсем тихо добавляет: – Мне хорошо с тобой. Спасибо. Гермиона закрывает глаза, готовая сказать то же самое, но сдерживается, чтобы не нарушить хрупкую волшебную и куда более значительную тишину. Потом она слышит, как Дора зовет ее по имени, и откликается, не двигаясь с места. Дора – такая же осунувшаяся и подавленная, как остальные, – заходит в гостиную, чтобы передать письмо от Стенли Броука. Она никак не реагирует на то, как близко Драко и Гермиона друг к другу, и почти сразу уходит, а Грейнджер разворачивает длинный пергамент и начинает изучать – план своего же перевода на должность «внешнего советника».

* * *

Ранним вечером Дрейвн зовет общину то ли на собрание, то ли на военный совет, и все за длинным столом по крупицам собирают в себе силы, чтобы сосредоточиться. Остановившись в стороне, Элмерс что-то недолго обсуждает с серьезным Людовиком, и Гермиона готовится слушать, что удалось выяснить у дикаря. Но Дрейвн усаживается на свой стул и тут же заявляет: – Мисс Грейнджер, может быть, я совершаю ошибку, начиная собрание с этого, и рискую потерять все ваше дальнейшее внимание, но хочу обрисовать важный вопрос и пока к нему не возвращаться. Гермиона пристально смотрит на него в ответ, ощущая что-то вроде фантомной боли от накатывающих предчувствий: как будто сильно, мощно забилось сердце. – Поиски камня закончены, наши вампиры возвращаются. Они привезут как раз достаточно, чтобы можно было приготовить вам одну порцию зелья для обратного превращения.