Россия - родина слонов

Нетерпение давно уже охватило деревенских, и вот он наконец-то явился. Главный инквизитор оказался молоденьким и просто до ужаса красивым с прямым хрящеватым носом, большими немного сонными глазами и темными кудрями. Можно было бы сравнить его с античными статуями, но, во-первых, никто у нас подобных статуй не видел, а, во-вторых, такие статуи обычно обладали внушительным спортивным сложением, а наш новоприбывший был слегка сутуловат и, на сколько это возможно было угадать под священнической рясой, тощ. Мы дружно вздохнули, кто-то облизнулся, но Старый Майкл цыкнул зубом, и толпа откатила назад, подобная морской волне, чтобы дать несчастному инквизитору дорогу к городской управе. Но тот решил задержаться, видимо, и ему была свойственна странная страсть городских интеллигентов к знакомству с простым людом. С нами, то есть. — Отец Зигфрид, — представился он тихо, но все услышали, потому что в деревне у нас принято хранить молчание, когда говорят другие. Кто-то в задних рядах от обиды на то, что ему не дают рассмотреть инквизитора поближе (и может даже отчетливо увидеть закатный отблеск солнца в его каштановых кудрях), присвистнул и громким шепотом спросил: «Немец, что ли?» — Нет, — ответил немного смутившийся и от того сделавшийся еще тише отец Зигфрид, — поляк. По матушке. По матушке — это в корне меняло дело. По матушке у нас разрешалось быть хоть диким папуасом и иногда по субботам, не чаще раза в месяц, носить в носу кольцо, чтобы отдать дань памяти предком. Но по отцу любой новоприбывший обязан был восходить к древним английским корням, чтоб никаких папуасов или, прости господи, норманнов. К полякам у нас, конечно, относились примерно, как к слонам: кто-то в принципе знал о их существовании, но подозревал, что это выдумки. А тут вон как, живой поляк, хоть и по матушке, да еще и инквизитор. Мы с некой толикой уважения, содержания которого стало слегка больше в процентном соотношении, посмотрели на отца Зигфрида. Тот вяло улыбнулся, показав нам слегка неровные, но очень белые зубы, и к половине жителей деревни тут же пришла в голову мысль спросить, не является ли такой цвет зубов национальной чертой. Вторая половина приготовилась отгонять первую от и так ошарашенного инквизитора. Ему еще с ведьмой беседовать. Ведьма у нас тоже была колоритная и одна на все случаи жизни. А случаи бывали разные: корова разродиться не может — к ведьме, деревенские заскучали — тоже к ведьме, особенно под утро, в окна заглядывать и тяжко вздыхать. Если на улице холодно, то стекла от этого запотевают, ведьма злится, проклятия насылает, а там можно и письмо в ближайший город писать, взывать к церкви и требовать инквизитора, всё время нового. К нам на ведьму два раза не приезжают. Отце Зигфриду еще предстояло узнать, почему. Ведьма сидела на крыльце управы и лузгала семечки с неприятным треском. На ней была алая юбка в пол, зеленая кофточка и легкомысленная шаль под цвет рыжим волосам. От такого буйства красок — или от семечных кожурок, летевших во все стороны — отец Зигфрид отпрянул и чуть не вступил в лужу, благо какой-то молодчик успел подхватить нашего инквизитора. А то мало ли, сбежит еще, так и не устроив сожжение. — Ну, — ведьма покосилась на него своими разномастными глазищами и прищурилась. Вообще, она у нас была колоритная, очевидно-ведьмовская, с буйной рыжей порослью на голове, разными глазами и страсть каким неуважительным поведением. Любимым занятием ведьмы были богословские споры с деревенским священником — отцом Каином, который потому и отказался проводить сожжение, потому что это могло бы засчитаться как его полный проигрыш на теософском поприще. «Не смог найти аргументов в поддержку своей точки зрения, вот и сжёг», — сказала бы ведьма. Отец Зигфрид сделал суровое лицо и ступил на крыльцо: — Сударыня, вас обвиняют в колдовстве добрые жители этой деревни. Что вы можете сказать на это. — Ведьма я, и что дальше? Такого инквизитор не ожидал. На его практике предполагаемые ведьмы и колдуны чаще начинали визжать и крыть соседей такими словами, что молодой священник чувствовал, как его уши сами сворачиваются в свиток со священным писанием. А эта нагло лузгала семечки и не смотрела ему в глаза. И делала это всё с абсолютным спокойствием полностью уверенного в себе человека. Он сглотнул и кивнул. Костер на площади сложили быстро. У нас все готово заранее. Дрова мы обычно начинаем рубить, сушить и складывать в вязанки, как только отправляем письмо с требованием правосудия над ведьмой в город, так что к приезду очередного инквизитора горючие материалы высятся штабелями у каждого примыкающего к площади дома. Ведьма взирала на костер с видом ужасной скуки и иногда спрашивала отца Зигфрида, скоро ли уже её сожгут. На костре она вела себя превосходно. Свое восхождение она начала с того, что покрыла всех присутствующих односельчан отборным матросским матом и не менее отборными проклятиями, потому плюнула под ноги отцу Зигфриду (тот снова шарахнулся) и приникла щекой к столбу в центре кострища, задумчиво глядя на даль, где начиналась ночь. Приятно было, что в этот раз сожжение выпало именно на вечер: костер — дело зрелищное, а при свете дня половина его прелести теряется. Инквизитор прочитал нужные молитвы, и поджег дерево, которое занялось с веселым треском. Ведьма посмотрела на огонь, уселась у столба поудобнее, навалившись на него плечом с видом крестьянки, уставшей после барщины и отдыхающей в стогу, и запела. К чести отца Зигфрида хочется сказать, что он вынес целых сорок минут душещипательных романсов несгораемой ведьмы и только потом пустился в позорное бегство на своем коньке вдаль, туда, где ночь совсем уже залила поля. Отец Каин протянул ведьме целую курицу с травами, и та со вздохом сунула её в огонь. Тут уж и все остальные деревенские повытаскивали съестное и подошли к костру еще ближе. — Знаете, — еще тяжелее вздохнула ведьма, — а я ведь проиграла на нем целый соверен. Думала, что этот ваш инквизитор не выдержит и пятнадцати минут. — Чудо господне, — предположил Каин. Потом облизнулся. — Ну как там, курица не готова? Кто-то заиграл на дудочке.