Another night by your side

… И вот Далтон вновь небрежно плюхается рядом, подминая под себя скрипящий кожаный диван; вот расстегивает вторую сверху пуговицу белой, смявшейся от пыли и пота рубашки, вот проводит свободной рукой (в другой — неизменно сигарета) по загорелой, с остатками грима шее и вот наконец бормочет: — Встань и налей мне чего-нибудь. Но Клифф знает его настолько хорошо, что даже не встает, а просто придвигает стакан виски, в котором, глухо ударяясь друг о друга и переваливаясь, шипят кубики льда. Рик залпом выпивает и беспомощно-обидчиво морщится. Клифф знает и это выражение, и все, что последует позже: все его упаднически-истеричные диалоги, все его любимые фразочки-ярлыки, которые он подобно «званиям» раздает всем, кто ему сегодня не угодил. Словно выдает Оскар в номинации «Мудак дня». Выбор персонажей колеблется день ото дня, но Клифф и так все знает наизусть. А потому просто сидит рядом, вытянув ноги на придиванный столик, с которого по неуклюжести уже успел столкнуть пепельницу. Но Рик не обидится и не попросит её поднять. Он живет в своем мире — мире обид, сентиментальных реминисценций и эфемерных мечт о славе и признании. По телевизору опять крутят какой-то прошлогодний концерт: на экране то и дело мелькает загорелое, всегда ехидное лицо Дина Мартина. Он опять затянул какую-то меланхоличную джазовую ерунду, которая очень уместно ложится на болтовню Рика. И тут все по классике: он уже не тот Рик, мать его, Далтон; он стареет, становится обрюзглым и ворчливым; тексты в голове не задерживаются; он, словом, видите ли, не нужен. — … К черту, блять! Они меня — я их! После этого Рик в сердцах стягивает кожаную куртку, отбрасывает её на пол и беспомощно, в очередной пьяной истерике, тычется носом в плечо Клиффа. От Рика пахнет чудовищным перегаром, горячей пылью дорог, гримом и чем-то еще, знойным и терпким, вызывающим странное, жгучее щекотание между ребер. Словно выкуриваешь кислотную сигаретку или травку. Клифф, поддаваясь, еле заметно касается носом его прядей и, стараясь придать своему жесту больше родительской заботы, стараясь этим завуалировать истинный порыв, поправляет их. Время переваливает за два. Рик наконец встает и, пошатываясь, все-таки идет к спальне. — Ты сейчас себе лицо разобьешь. Неразборчивое рычание, ругань. Рик неумело хватается за стены, чуть не срывая бесчисленные ковбойские постеры со своим лицом, развешанные везде. Вот он накренивается. Клифф реагирует, ловко перехватывает его за талию, невольно задерживая руки дольше обычного и прощупывая сухие, мальчишеские бока Рика. — Говорю же, разобьешь. Кто тебя тогда вообще примет? — Ты намекаешь, что меня берут только из-за красивого лица? — Далтон наваливается на него, трется грудью о плечо. — Ну ты… Они загримируют и… Для удобства Клифф берет его за запястье, сжимает покрепче. Уже коридор. Рик переходит опять на что-то слезливо-неразборчивое. — А может и хер с ним. На меня же и так не смотрят девки… Я им не нужен. Наконец он усаживает Рика на кровать. Тот опять начинает обидчиво трястись, в пьяной истерике тереть свое красное, взмокшее лицо. Клифф садится перед ним на колени, обхватывает уже оба запястья — нервных, сухих, с пульсирующими венами. Рик, конечно, еще тот идиот. Ему не нужны женщины. И Клиффу, признаться, тоже. Рик просто еще не понял, что их близость — это своего рода негласный брак, который, может быть, покрепче, официального. Клифф, как заботливая женушка, готовит ему, возит его от одной съемочной площадки до другой, от бара до бара, утешает каждый раз, когда Рика задели и тот, нервно жуя сигарету, не может вымолвить и слова. Клифф настолько освоился, что знает его дом лучше самого Рика, который по сути является в нем хозяином. Не то что бы Клифф привязался (такие нелепые громкие слова для него обычно оставались только в кино), но он понимал, что по-другому не будет. Что ни он, ни Рик не найдут себе женщину. Да и потребности в этом Клифф кажется уже и не испытывал. К полураздетым, бесстыдно нахальным и красивым девчонкам хиппи, нарочито сильно виляющим бедрами и одевающим топы и блузки без лифчика, он не испытывал ничего кроме жалости. К Рику… Он старается не думать об этом. Его не приучили думать так. Где-то далеко, сквозь пелену кустистых деревьев доносится музыка. Голливудские звезды на то и звезды, что живут преимущественно ночью. Клифф примирительно вздыхает и, пытаясь разглядеть в полутьме глаза Рика, бормочет: — И они тебе не нужны. Рик реагирует не сразу. — Что ты еще имеешь в виду? Далтон усмехается. — Ты им тоже не нужен. В пыльном тумане спальни он наконец сумел разглядеть глаза Далтона, слезливые, светлые, с этим чуднЫм трагическим разрезом. — В конце концов… — Клифф медленно перебирает пальцы, немного ржавые на подушечках от сигарет. — Нет, вдумайся, так и есть. У тебя есть я. Рик устало, беззлобно освобождает руки и, чтобы скрыть подступившее волнение, начинает возиться с рубашкой. Не может. Клифф делает за него и это, смиренно, тихо, со снисходительной усмешкой. — Какого черта? Мы же не гомики. Клифф посмеивается, отбрасывает рубашку. — Нет, конечно. Ты же сам говорил. Больше, чем брат, но меньше, чем жена. Ты без меня никуда. — Меньше, чем жена. Так что иди нахер. Рик наконец ложится и начинает ерзать, подминая под себя подушку. Беспокойно двигаются мышцы на его раздетой спине, покрытой испариной. Клифф не обижается. Рик слишком привязан и беспомощен. Особенно сейчас — пьяный вдребезги, разгоряченный, сонный, подвластный ему еще больше. Клифф беспокойно облизывает губы, вспоминая, как обычно пользуются таким положением звездных курочек мужчины. Но он отгоняет это все и, скрипя, ложится рядом. Домой ехать уже не было смысла. Простыни, кажется, пахнут залежавшимся. Надо бы завтра поменять. А, впрочем, ерунда. Рик сегодня беспокоил Клиффа больше простыней. И больше обычного, чем обычно. Начиная где-то с того момента, как после съемок он забрался к нему в тачку и как обычно, вальяжно раскинув ноги, театрально нервно закурил, двусмысленно причмокнув. Клиффа вдруг передернуло — знакомо передернуло — словно горячая щекотка пробегается от всего тела книзу. Нет, все было как обычно. Клифф прибавлял скорости на поворотах, от чего Рик всегда приходил в восторг, они обсуждали Шерон с её «польским карликом», проскочившими мимо, и Рик так же смотрел по сторонам, так же жмурился от густого закатного солнца. А Клиффа не отпускало и странно хотелось потереться об него, уткнуться макушкой в рукав кожанки, пропахшей перегаром и виски (как по-ковбойски!) и всего этого хотелось так некрасиво и стыдливо, что Клифф даже забыл о своей привычной функции: улыбаться и вовремя кивать. Настолько хотелось, что это стало пульсировать в голове, отдаваясь во всем теле. И сейчас грохотало громче обычного, заглушая даже и вопли из соседней виллы, и звенящие на всю округу голоса Mamas & Papas из приемника. И чего его так разморило на Рика? Может, виной всему эта тягостная, зловонная духота? Или их двусмысленная и слишком долгая близость, которую, Бог знает, как расценивают все. А он как расценивает? Клифф рассматривает золотистые волосы на руке Рика. Невольно тянется, проводит тыльной стороной ладони вниз от локтя и к запястью. Путь к пальцам преграждает ремешок часов. Они давно не идут. А Рик носит, пытаясь строить из себя делового. Часы ни к чему — он вечно опоздывает. А без Клиффа вообще бы отбился. Но вот Клифф тянется к пальцам, скользит вдоль грубоватых бугристых костяшек, подхватывает безвольные пальцы. Рик молчит. Клифф придвигается ближе, вжимается в него. Безумие. Гребанное, мать его, безумие. Он хочет Рика: этого взмокшего пьяного Рика, о котором вообще не думал так. Он — надоедливая куколка, принцесса на горошине, недооцененная ворчливая звезда, чей свет становится все бледнее и бледнее. Клифф тычется в спину, трется о нее лбом. Желание уже раздирает, ревет, заглушая не только музыку и вопли, но тщетные крики совести того Клиффа Бута, правильного, насмешливого и нарочито небрежно-равнодушного к своему боссу. Но Рик ведь все равно все забудет. Губы беспомощно касаются седьмого позвонка. — Клифф, мать твою… Клифф замирает. Но Рик, словно поддаваясь лишь своему телу и забыв про сознание, выгибается и сползает чуть ниже. Выждав, наконец поворачивается на спину. Клифф растерянно смотрит на его сонное, обиженное даже во сне, но оттого лишь больше зовущее, манящее лицо. Что же они творят? Клифф, словно поддаваясь чему-то глубинному, этому грохочущему нечту, а не себе, перемахивает колено через Рика и, стараясь не сильно давить, садится на его бедра. Смотрит. В задумчивости тянется в карман за сигаретами, чиркает и закуривает. Так, для пущей смелости. В конце концов, он имеет право — после стольких раз, как Рик использовал его, как таскал за собой — он имеет и свое право его «поиметь». Бут стягивает взмокшую, прилипшую к груди рубашку, нагибается, опираясь руками о подушку. — Осторожней, господи… — Прости, Ковбой, — усмехается Клифф. Досада — нечаянно зажал рукой разбросанные по подушке волосы. Но вот все-таки нагибается. Черт, он же совсем разучился всей этой постельной ерунде. Может, даже никогда и не умел. Жену он обычно просто имел в одной и той же позе по утрам перед работой. А с мужчинами… К черту. Это всего-то Далтон. Клифф медленно трется о него, скользит бедрами вдоль напряженного, чуть приподнятого паха Далтона. Наконец выдыхает дым. И Рик, о, его невыносимый брюзга, чувствует. — Господи, опять «Лаки Страйк», — он тянется. — Каким же дерьмом от тебя разит! — От тебя не лучше. Клифф знает — это нужно поскорей закончить. Закончить, спуститься вниз и заснуть на диване, как делает это обычно Рик. Садиться пьяным за руль — безумство. Хотя пущее безумство — доводить себя до точки, трясь о бедра Рика. Тот, к ужасу, поддается. Не разжимая глаз, он сонно и неуклюже отвечает. И Клифф, против своей воли, мысленно отшвыривая измятые выпуски Плейбоя и всех его красоток, от которых он кончал, трется сильнее, сжимая изо всех сил подушку. В шелковой, мать его, наволочке. И откуда у Рика столько денег? Он ведь, между ними, говоря и посредственность по сравнению со всеми этими мэтрами. Но какие к черту мэтры, когда тут, в затухающем ночном зареве… — Что ты творишь? — Рик развязно улыбается в своем полусне, обращаясь словно не к нему. Мгновение. Словно наигранно киношный, долгий вздох. Клифф уже готов тянуться к тугому кожаному ремню, но еще хватается за отголоски разума. Сильнее. Быстрее. «Быстрее, Бут. Меня же Стив прибьет. Третий, сука, раз опаздываем. Быстрее!» — звенит в голове истерично-молящий голос Рика. Быстрее. Быстрее. Кровать уже качается. Клифф в отчаянии сжимает дубовую стенку кровати, чтобы самому не соскользнуть, не утонуть в этих взмокших смятых простынях. Рик что-то бормочет внизу, что-то пьяное и глупое. Но Клифф не может вслушиваться. Сейчас, еще мгновение, еще одно проклятое «быстрее» и… Рик вскрикивает в тишину. Не вскрикивает. Нет. Словно глухое эхо его голоса слишком громко ударилось о стены. Он тут же подскочил, подтянулся, стал растерянно высматривать что-то в темноте. Рик быстро посмотрел ему в глаза, но кажется не понял, кто это. Дольше он рассматривал свои джинсы. — Твою мать, какого хрена? Рик, словно пубертатный мальчишка, попытался примять его кулаком и, в отчаянии, перевернулся на живот. Клифф, выждав мирного хрипловатого сопения, наконец встал, неуклюже шатаясь и запинаясь, взял рубашку и вышел. Он переспал. Он… Одно дело, если бы он был какой-нибудь цыпочкой на побегушках, но он… Клифф растерянно поправляет ремень, все повторяя это бессмысленное «он», относящееся то ли к нему, то ли к Рику. Бут спускается в бар, допивает оставшиеся на дне стакана третьи за вечер виски, мнет зачем-то в руках подтаявшие кубики льда. Рик должен забыть. Если не забудет… Ему некогда думать, да и правда, кто он без Клиффа. Диван уютно скрипит. Клиффа мысленно все еще тянет, все еще хочется наверх, довести до самого конца, но его по привычке рубит. Странно — рубит после трех. И странно, что он не чувствует ничего особенно. Словно так и должно быть. Словно они старые любовники. Только в последнем пункте уже без «словно». *** Наутро Клифф ждал его в машине. Специально вышел пораньше, заготовив фляжку, если Рик захочет опохмелиться — а он, непременно, захочет вне зависимости от важности предстоящего дня. Хотя важность зависит — когда он волнуется, то выпивает почти до дна. Однако день вчера был и правда особенным. Рик не захотел. Хотя и вид у него был совершенно помятый. И он опять надел водолазку с кожанкой, хотя Клифф сто раз по-дружески говорил, что ему не идет. Рик открыл дверцу, сел, нахохлившись и опустив свой вечно дрожащий, словно готовый то ли к очередной истерике, то ли к ругани, подбородок. — Доброе утро, Ковбой, — снисходительно усмехнулся Клифф. — Может уже поедем? — Как скажешь. Только очки надень. Выглядишь неважно. Рик беззлобно огрызнулся, но все-таки принял очки. Странно, Клифф знал, что совершил, в общем-то, какую-то хрень. Но опять-таки ничего не чувствовал, если бы не поведение его строптивого босса. — А как я должен выглядеть, а? И что вчера было, Ковбой? Он спросил это уже после того, как они выехали с частной полосы. В голосе — милая издевка и забавное передразнивание на его манер. — Ты опять напился. — Да нет же! — Рик хлопнулся спиной о кресло. — Что вчера было с тобой? Какого хера ты вчера был у меня в кровати? И ты ж видел, что… Он запнулся. — Ты опять напился. — Да прекрати! Мы потрахались, — в сердцах шикнул он. Машина резко тормознула. По дороге, уже с утра, укуренные и разморенные, шатались хиппи. Нарочито медленно они проходили мимо, уныло пялясь и бессмысленно махая Клиффу. Рик наконец сдернул очки и, зачем-то протирая стекла краешком водолазки, продолжил. — Мы же не сраные хиппи. У нас не свободная любовь. У нас… — Больше, чем брат, меньше чем жена, — Клифф усмехнулся. — Этого не повторится. Не переживай, Ковбой. В любом случае, твой мужественный облик это не испортит. Рик все смотрит на него. — Не повторится ж говорю. Они приехали и, уже выходя, Рик — это явно далось ему тяжело — по-актерски добавляет. — Можешь не обещать. Клифф улыбается его нелепости и наигранности — Очки не забудь, гроза Дикого Запада. Рик взял и, хватая с заднего сиденья сумку, поплелся к площадке. Клифф вздохнул, щелкнув рычажком, включил радио и достал сигареты. — Гроза Дикого Запада, — прыснул вдруг он. Гроза Дикого Запада, которая только пару часов назад податливо рассекалась под ним.