***
Когда он говорит, то будто расцветает. Взгляд его становится полным жизни, когда в сбивчивом ритме он раз за разом рассказывает очередную историю, яростно жестикулируя. Сегодня история была смешной: Чангюн смеётся вместе со слушателями, но не так, как они. Смех его такой же, как и он сам – призрачен, – и каждый раз Кихёну кажется, он один видит это. Пора бы, наверное, привыкнуть, но доброе сердечко опять трещит по швам. Кихён по одному отводит людей, увлекая сотрудников мелкой работой, а постояльцев скорым закрытием бассейна и обновленным стендом с экскурсиями. Кинув последний благодарный взгляд, Чангюн удаляется к лифту. Кихён бы хотел остаться с ним наедине, не послушать историй, но просто спросить «Ты как?». Однако знает, что, придя в свой номер, тот задергивает шторы, перед тем как упасть на кровать без сил. Дальше Кихён через дверь ничего не слышит. Как бы рано Кихён не приходил, он ни разу не заставал его. Мало того, в номере ни признака жизни: постель заправлена без единой складочки, на полу ни пылинки. Каждый раз ему кажется, он придумал этого человека с его усталой улыбкой и тьмой во взгляде, он придумал все его истории, даже тот трепет, когда он открывает дверь, он придумал. На кровати лежит очередной карандашный портрет кого-то из персонала. Кихён берёт его в руки – в этот раз горничная. Линии рваные, хаотичные, при том тщательно выверенные, каждая на своём месте. Видимо, человек долго вымерял под каким углом приоткрыть дверь в свой тёмный мир. Чангюн часто оставлял после себя пейзажи, портреты, скетчи. Они все казались похожими серыми пятнами, кроме, конечно, портретов, за что персонал безмерно любил художника. Рисунки были напоминанием, что Чангюн существует, а Кихён не сходит с ума. И для них у него была отдельная папочка. Обидно только, что себя на рисунках Кихён никогда не видел.***
Однажды он не пришёл. В назначенное время все уже были на месте: сотрудники из углов молча наблюдали за постояльцами на диванчиках, что неловко переглядывались. Тишину нарушали тиканье часов и Кихён, нетерпеливо барабанящий пальцами по стойке. Кто-то сидел в телефоне, кто-то следил за дверью, кто-то за секундной стрелкой. Дети же от долгого ожидания давно заснули. Скрипнула дверь. Все подняли головы, но тотчас же их опустили – зашедшая мадам в расшитом платье не та, кого они ждали. После небольшой речи об отеле Кихён дал ей ключи от номера и продолжил постукивать по несчастной стойке, пока ночь не вступила в свои права. На следующий день он снова не пришёл. И на следующий. И на следующий за ним тоже. С каждым таким вечером солнышко по имени Кихён неудержимо гасло. Раньше гиперактивный помощник, сейчас не отходит от стойки ни на минуту. Нервно теребя край пиджака, он смотрел на вход и что-то неслышно бормотал. – Ладно тебе, Кихён-и, – успокаивала его пожилая прачка, – вернётся, как решит свои проблемы. Иди развейся и помоги Хосоку с вещами Ли. Я пойду передам, чтобы тебя подменили. Кихён грустно, совсем как Чангюн, улыбнулся и кивнул. Что-то в его сердечке ёкнуло. С вещами господина Ли и впрямь пришлось повозиться, лифт сломался, а тащить дюжину огромных чемоданов на пятый этаж было не для хрупкого Кихёна. Хосок же отлучился перекусить и так и не вернулся. Несмотря на то, что Кихён полвечера провёл на лестнице с чемоданами господина Ли, ему действительно стало лучше. Спустившись в холл Кихён не сразу заметил странную вещь – прямоугольная, с метр в высоту, накрыта чем-то плотным. Подменявший его за стойкой Минхёк при его виде заметно оживился. – Кихён, ты сейчас такое пропустил! Где ты был? Кихён показал наверх, мол только что спустился, но Минхёк уже громко тараторил о своём невероятном приключении. Кихён слушал его вполуха. В самом дальнем уголке его мыслей отпечатывались обрывки минхёковских фраз: стоял я значит… восемьсот третий уровень в кендикраш… дверь! А я смотрю … Им Чангюн… –…такой прям свеженький, веселей обычного! И говорит мне «Передай вот это вашему рыженькому». Я ему «ага, ага», а он меня уже не слушал. Развернулся и ушёл, даже спасибо не сказал! Представляешь? На нетвёрдых ногах Кихён подходит к предмету, стягивает с него покрывало и видит… Кихёна. И это был далеко не обычный карандашный рисунок на вырванном из блокнота листе. Настоящий Кихён не светился изнутри, как он сам считал, в отличие от того, другого Кихёна. На его голове покоился венок из золотистых звёзд, некоторые из них взрывались, осыпая волосы цвета закатного солнца, лицо и плечи горящими искрами. На тёмном фоне и в тёмной одежде он подобно солнцу освещал всё, в том числе, казалось, и реальный мир. Кихён-настоящий постоял ещё пару мгновений перед тем, как рвануть к лестнице.***
Пробежать налегке три этажа было не так сложно, но отдышаться стоит. Кихён немного переводит дух и прислоняется к двери, однако слышит только стук собственного сердца. Оглядевшись по сторонам, Кихён тихо нажимает на ручку двери. Внутри его встречает густая, почти осязаемая, непроглядная темнота. Парень наощупь пробирается в дальний угол, где должно было быть окно, и неслышно, как он надеялся, раздвигает шторы. Кихён никогда не видел, как Чангюн спит. Честно, он думал, что тот растворяется в воздухе сразу как заходит в номер. Но разочарован он не был. Хрупкий, как стекло, как мираж, которым его всегда считал Кихён, и, если бы не умиротворение, то он будто сошёл со своей же картины, только звёзды горят серебром, а свет лунный. Кихён живо представляет, как Чангюн просыпается и прогоняет тьму новой для него искрящейся улыбкой. Они сядут друг напротив друга и будут переговариваться взглядами в их личном, никому не доступном мирке снова. Кихён дома. Он медленно присаживается на край кровати и долго-долго смотрит на спящего парня. Кихён наклоняется над ним, откидывает несколько прядей с бледного лба и еле слышно шепчет «с возвращением». Он не может совладать с собой и придвигается ещё ближе, всё ощутимей чувствуя чужое дыхание на своей коже. Щёки горят, но Кихён целует его. «Всего один раз», говорит он себе. Каждую ночь. Чангюн не спит ни в одну из них.