нерожденным позавидовал

“я останусь и буду думать о вас и о вашей жене.” кириллов действительно думал о них, и думал много. об америке, о швейцарии, о том, что зря marie сейчас родит, лучше бы не родила. — никогда, никогда не вспомянем о старом ужасе! — раздался голос шатова снизу. копошение, хлопок двери. алексей хотел проведать молодую мать, но вспомнил, что напугает. “никогда ты уже не вспомянешь о старом ужасе, ни о чём не вспомянешь”, — за последнее время отчётливых мыслей было так мало, что эта сбила кириллова с ног. не было ни радости, ни ясности, одно лишь предвидение. они, бедные, не переживут. никто. алексей не помнил, как выполз в коридор, один лишь воздух вокруг переменился — не такой спёртый. из тени на него смотрели два мелких, будто выцветших глаза. — ты сюда забрался, пока они ходили, да? — подзывает котёнка пальцами, — у меня курица есть, но тебе рано. животинка неуклюже, недоверчиво приближалась. инженер не настаивал, возвращаясь к себе. — нужно дождаться только, да? — маленький кот задел лапой открытое "откровение" и спрыгнул со стола, соглашаясь. кириллов уселся в углу дивана. на тёмных лёшиных брюках вихрастый щедро оставил белёсых волос, заверяя, что всё произошедшее и происходящее неотвратимо. — а ты со мной останешься до конца? — касания мокрого холодного носа навевают воспоминания, — я бы хотел не при том, при тебе хоть. котёнок тычется в шею, укладывается у алексея на плече, тихо мурлыча, поддерживая диалог. нетерпение заходилось в разуме, взгляд тяжелел, не движился. приходила старуха справляться о шатове, удивилась, когда бледнеющий юноша попросил молока. она принесла, тогда как marie забылась тревожным, нежеланным сном. — знаешь же, что ты самый свободный, стало быть, из нас? — маленькие коготки впивались слабо в кожу, — “ты таким же хочешь быть?”, — хочу, я своеволен и буду. “— а шатов если придет, я вас спрячу в ту комнату. — шатов не придет.” минутная стрелка рвалась к трём, тусклые глаза последний раз мигнули во тьме, на брюках только брызги крови.