Не затягивай так туго Эни, ты что, хочешь задушить бедняжку?
Пульс на горле Люка бьется о его ладонь, как крылья птицы. Он должен ослабить хватку, дать мальчику больше возможности для дыхания… но это трудно. Он перетряс всю галактику, как ранец, и обыскав все щели и трещины в поисках этой драгоценной, неуловимой жизни. Теперь, когда Люк наконец-то в его руках, он не помнит, как называется то, что он чувствует, — теперь это был уже не поверхностный образ, и не выхваченная из сна туманная фигура, рожденная его измученным сознанием, но настоящий человек, его плоть и кровь, чьи мускулы дрожат от напряжения после недавней битвы и боли от полученных ран, его сердце колотится так сильно, что он чувствует это даже сквозь свою броню в том месте, где мальчик был прижат к его груди. Это была не радость, это было что-то гораздо лучше.Я не боюсь, Эни. Конечно, будет больно, но только представь, когда он наконец будет здесь!
Рыдание застревает в напряженном горле мальчика, а голос в его мыслях становится немного глубже, более певучим, и все еще таким любимым... ...это хорошо, когда ребенок плачет, Эни, это означает, что он жив и силен. Как звучала та песня, которую Падме считала слишком грустной? Он не может воскресить в своем разуме это воспоминание; оно пугливое, привыкшее к темноте, в которую он загонял его тысячу раз. Напряженные мышцы мальчика наконец расслабляются, его гипервентиляция исчезает, и он стал дышать ровнее и тише, возможно, Люк слушает его, но, скорее всего, он просто потерял сознание. Хотя он молод, силен и полон жизни, но сегодня для него достаточно было потрясений. Ему нужно где-то отдохнуть.Я могу улететь пораньше и подготовить комнату для малыша…
У него будет комната, вот только она будет не та, которую она хотела; не на Набу, не с видом на сад; у него нет необходимого склада ума для такого заботливого жеста. Спартанская каюта на борту военного корабля — это лучшее, что он может сделать… но там будет тихо, и по крайней мере, там будет кровать и целые стопки тепловых одеял, которые он сложил там за последние три года, в неуклюжей и глупой надежде, что они каким-то образом покажут мальчику, что его отец может быть чем-то большим, чем враг. Этого может быть достаточно, чтобы Люк немного успокоился… или если покой — это слишком много, чтобы просить, пока он может довольствоваться хотя бы его подделкой — сном. Засыпай… это кажется было частью песни, и там было что-то о воде… Путь до шаттла был слишком далек для мальчика в его нынешнем состоянии, поэтому Вейдер осторожно поднимает его, стараясь не тревожить его раненую руку. Слабый толчок оставшейся рукой — это все сопротивление, на которое смог собрать силы Люк, такому собственническому обращению с собой. Он совсем ему не в тягость, Люк легкий, как перышко, и старый страх вспыхивает в его груди с новой силой.Что, если я уроню ее и погублю ее жизнь? Не смеши меня, Эни. К тому же, у нас будет мальчик!
Мальчик… и это самое странное. То, что Палпатин лжет ему — это закон природы, ложь Оби-Вана не вызывает удивления. Но то, что ему солгала Сила, вот что поражает больше всего. Ведь в течение двадцати лет он оплакивал дочь, не сомневаясь в том, что говорила ему Сила, не больше, чем сомневался в своих глазах, которые видели, что космос черен и на Татуине поднимались два солнца, но вот, галактика дарит ему сына. Родительство, как и говорят многие, кто это уже испытал: шквал сюрпризов и разрушенных планов.Ты увидишь, что я полон сюрпризов!...
Глупое дитя, как будто он уже не понял этого за последние три года. Глупый старик, который все равно был удивлен. Обратно они поднимаются через промышленные уровни, через белые залы, которые выглядели как больничные коридоры, отчего казалось, что они путешествуют по краю сказочной границы другой, менее раздираемой горем жизни. Той, где Падме всего лишь дремлет в соседней комнате, отдыхая после трудных родов, а он ходит с ребенком на руках, укачивая его, чтобы он уснул. Голова Люка упала ему на плечо, вырвав его из его мечтаний о несбывшимся. Он чувствует, как дыхание мальчика неосознанно начинает синхронизироваться с ритмом его дыхания. Сейчас Люк не бунтарь и не будущий джедай; сейчас он подобен ребенку, который знает лишь голос и прикосновения отца. Спи и помни… вновь в его мыслях возникает отрывки из песни, но она неполна, к тому же он все равно не сможет произвести звук, который был бы хотя бы отдаленно похожим на музыку. К тому времени, как он поднимается на борт шаттла, сон разгладил морщины и хмурые складки с лица его сына, и Вейдер проводит весь полет за тем, что изучает его в приглушенном освещении командной кабины шаттла. Впереди их ждут трудные дни. Люк может быть избит, но сломлен? Это вряд ли. Этот прыжок в пустоту, был вызовом не иначе; такой вызов не так легко укротить. Люк не будет с готовностью принимать его дисциплину или наставления. Он не скоро признает притязания своего отца на него. Он будет плеваться, шипеть и делать все возможное, чтобы спровоцировать своего похитителя, и скорее всего он даже будет настаивать на том, чтобы он убил его.Мама и Сола всегда говорят, что первые три месяца самые трудные.
Стоит того, думает Вейдер, чтобы увидеть человека, которым он станет. Стоит того, думает Энакин, чтобы увидеть его вообще. Он несет Люка всю дорогу, не обращая внимания на возмущенные и растерянные взгляды каждого существа, мимо которого они проходят; только мальчик существует для него сегодня. Ему никогда не приходит в голову позвать медика; он сам перевязывает искалеченное запястье сына, руками того, кто имеет достаточно глубокие знания таких травм. Более добр к сыну, чем к себе, он даже сначала вводит обезболивающий гипоспрей. Когда все необходимое сделано, он садится рядом с кроватью и зачарованно наблюдает. Отдых-это неправильное название того, что Люк делает, когда спит, он то бормочет громкую чепуху, то пиная простыни, то ворочаясь и ворча. Неуправляемый, энергичный, даже во сне. Этот мальчик станет всем, чем должен был стать его отец в юности, пока горе и яд джедаев не превратили его в жалкое подобие себя. Он будет сильным. Он будет могущественным. Он будет спасением для этой разбитой и несчастной галактики, Сила повелевает это, звенящим обещанием, которое сияет позади него, как восход солнца, позолотивший границы грозовых туч. Все именно так и будет. Но пока он тот, кто нуждается в спасении. Он погружает свои пальцы в волосы Люка, как когда-то делала рабыня, когда мир был слишком жесток для другого мальчика, и ее голос срывается с его губ, словами и нотами, напевая ее внуку. Тише, дитя мое; успокойся, любовь моя, Не плачь; спи, пока тебя качает ручей… спи и помни мою последнюю колыбельную, так я буду с тобой, когда ты увидишь сон. Люк спит… в данный момент. К середине ночного цикла корабля он просыпается, дезориентированный и напуганный. Будут крики, рыдания, борьба и неразумные отказы есть или принять утешение. Позже, без сомнения, такая детская драматургия истощит его терпение. Но не сегодня. Сегодня он новоиспеченный отец, и звуки издаваемые его ребенком — это музыка, которую он так давно жаждал услышать.