***
Это замечают. Но особого значения не придают, у всех своих дел полно. Её кто-то окликает, но она лишь делает пометку краем сознания, больше машинально, чем осознанно. Её замечают, но уже привыкли, она не интересна, даже Потапкину, чем Пушкарёва и пользуется. Розовый подарочный пакет, что она тащит за собой, укрытый аурой несуразности, так же не вызывает интереса. Воропаев секретаршу выбирал придирчиво. Настолько, что даже Кира смеялась, по поводу того, что у него слишком высокие планки в выборе женщин. Александр только усмехался, каждый раз говоря, что он выбирал не женщину. Он выбирал себе цербера. И выбрал: белозубого, с внешностью нимфы и чутьём пророка. Она всегда знала, кого впустит, а кого нет к нему, знала, кого стоит пропускать немедленно, а кого стоит ненадолго придержать, "помариноваться" перед встречей, по голосу определяла настроение и намерения звонивших, всегда отвечая правильно, в плане того, как выгоднее и удобнее боссу. Александр снова смотрит на замершую у его стола Пушкарёву, на розовый пакет, готовый вот-вот упасть на бок, после чего поднимается с кресла и идёт закрывать дверь в кабинет, мельком проверяя, на месте ли его собственный цепной пёс - вон же, Ждановский, с поводка сорвался, может у них это массовое, как гриппозное поветрие? И точно - Церберши на месте не оказывается, и даже посвиста чайника не слышно. На его памяти, секретарша исчезала так только пару раз, и в оба случая, повод был действительно серьёзным. Мда, значит разговор выйдет очень непростым и важным, а так же очень личным. Воропаев закрывает дверь на замок, снова окидывая покачивающуюся, словно от невидимого ветра, от напряжения, Пушкарёву. "Если вообще выйдет..." повисает в черепе, но валится, как и пакет на столе, от звука щелчка, рассыпая по столешнице содержимое. Пушкарёва молчит, лишь бледнеет ещё сильнее, до полупрозрачности, закусывая щёку изнутри. Александр хмурит брови и молча садится обратно. Отодвинув руками коробочки и игрушки, добирается до похороненных под грудой этого романтического мусора документов. Изучает, позволяя себе лишь изредка бросать на Екатерину Валерьевну короткие взгляды, быстро возвращаясь к чтению и подсчётам. А потом, добирается до последнего, - даже не документа, - а так, письма в коричневом, крафтовом конверте, подписанным знакомым, до зубового скрежета, почерком Малиновского. После знакомства и с ним, Воропаев по-новому осматривает сначала свой стол. Если бы Пушкарёва вылила на него ведро с содержимым выгребной ямы, он бы не испытывал такой гадливости, как при взгляде на это... этот шоколадно-плюшевый и без меры приторно-романтичный распотрошённый труп чужой души. Что ж вы, ироды, наделали?! Его мутит так отчётливо, что он удивляется, как до сих пор не стошнило Пушкарёву. А может быть, уже, вон же, какая бледная. "Страшный оскал бизнеса" поедом ест сам себя отвращением. К себе, к ним, к этому жуткому миру. Отодвинув от себя "инструкцию", и с удовольствием поддавшись желанию вытереть после неё руки (помыть бы их ещё, и самому - вымыться. А ещё - сунуть под душ Пушкарёву, под горячий, пока совсем не заледенела), он только уточняет: - Почему я? Вы же, Екатерина Валерьевна, уж кем точно не являетесь, так это мстительницей. Вздрагивает, снова. И Воропаев снова ловит себя на мысли, что скоро ему придётся ловить её в самом прямом смысле, когда этот разговор доломает в ней её внутренний стержень. Пушкарёва - прямая, как оружейное дуло поверженного "Варяга", внутри пустая, лишь измазанная, как пороховой гарью, грязью чужих слов. - ... Сегодня... - Голос - не голос, металлический рваный скрежет, шорох стальной стружки по полу. - Я говорила с Кирой. Она спрашивала о том, есть ли кто-то у... Жданова. - Не сдаётся, ой не сдаётся врагу наш гордый "Варяг"! Не называет, ни Андрюшенькой, ни Андрей Палычем, и Александр уже считает это победой, хоть и понимает, что у Екатерины попросту язык не поворачивается называть этого гада по имени. - Я сидела, зная, что не стоит говорить, потому что так хотелось крикнуть, во всё горло, гордо "Это я, я! Он меня любит, меня, а не вас!", а потом... - Если бы мужчина не вглядывался, то мог бы и не заметить легчайшего жеста в сторону пакета и прочего. - И... как-то... оно само. Воропаев почти видит кровь, капающую у неё с руки, расползающуюся тёмным по бурой одежде. Да, кровь точно была бы, у Пушкарёвой слишком маленькие, слишком изящные ладони, чтобы задушить телка-Жданова. Так что, кровь обязательно была бы, когда она в состоянии аффекта его убила. Стукнула бы по затылку тяжелым бюстом или зарезала осколком стекла, ой, да просто бы вонзила карандаш в глаз, что первое бы под руку попалось. Александр в который раз отмечает, какой Андрей - везунчик, что просто не понимает собственного счастья, но так же отвлечённо, как бежавшая к нему Пушкарёва - чужие взгляды. Он просто встаёт с ней рядом, и медленно, точно пробует потянуть за конец оторванного поводка, снимает с неё очки. Он бы и за волосы её потянул, обнажая шею, можно было бы, сейчас - можно, потом бы даже не вспомнила, но... Но как бы он не озверел от предательства Жданова и Малиновского, ему не столько нужно, сколько хочется, хочется остаться человеком перед Пушкарёвой. Потому что тут, в такой ситуации, когда ничего внутри человеческого не осталось, помочь может только человек. - Почему я? - Повторяет он, смотря ей в глаза, прямо, без уверток. Блестят стеклянисто от непролитых слёз снайперскими прицелами, бездушно и мерно, даже зрачки почти неподвижны. Были, пока не фокусируются на нём. О да, убила бы. Но не его, и сейчас эти взгляды - холостые патроны, пустые торпедные оболочки без заряда. - Потому что это был самый разумный вариант. - Наверное, он сам не совсем в себе, но сейчас этот ответ кажется логичным, может быть, из-за упоминания о сестре. Или потому, что "враг моего врага - мой друг", слишком древний принцип, чтобы бездумно его отторгать. После его кивка и ещё более пристального взгляда, Пушкарёва всё же оживает, близоруко моргает и отводит взгляд, добавляя тише и сначала даже бессмысленно: - Вы, Воропаевы, всегда прямо говорите, чего хотите. - Кира опять завела свою шарманку про "хочу любви"? Впрочем, в этот раз он даже не злится, не на неё. А Екатерина закрывает глаза и шепчет: - Я устала от лжи. Пали, пали, бастионы стали. Варяг сделал свой последний выстрел и сейчас умиротворенно тонет, отдаваясь на волю волн. Даже не зная, что в этот раз, попала в цель. Александр давит ей на плечи, мягко, но настойчиво, усаживая на стул. От лжи устала, от себя, но не от собственной верности. Бывают, редко, но случается, рождаются такие люди, которым патологически нужно быть верными. Кому-то или чему-то, человеку или идее, не важно, главное - быть. Уж он-то знает, сам такой, отчасти, и она - такая же. Воропаев почему-то вспоминает детство и то, как ему приходилось постоянно выхаживать животных. Так всегда было: Андрей живность находил, Кира - жалела, а вот ухаживать за животными приходилось Александру. Мыть, кормить, лечить... Дрессировать и воспитывать, если всё получалось. Хоронить, если сделать ничего нельзя было. И сейчас он просто не позволит Жданову погубить Пушкарёву, как не позволял раньше, наигравшись, просто так выбрасывать щенят и котят за порог, чтобы другие с ними разбирались. Жданова, не смотря на наличие очков, читать именно заставляли, из-под палки, как не старались, не привили любовь к книгам, поэтому и эмоциональный диапазон - как у табуретки. Из ценной породы древесины, дорогой, узорчатой, лакированной, но табуретки. И не знает он, что в ответе, в ответе за тех, кого приручил, особенно намеренно. И ответ этот держать надо не плюшевыми мутантами и засахаренными шоколадом открытками, а заботой, настоящей, а не "по инструкции". Ничего, Александру не привыкать - ни к переделыванию того, что не сделал Жданов, ни к женским истерикам. Да господи боже ж мой, у него две сестры, и обе чувствительные, что камертоны, тронь - рассыпятся, и он знает, как управляться с женскими слезами. Знает, хоть и не находит это дело приятным. Но одно дело хрустально-звонкие Кира и Кристина, а другое - цельнометаллическая, литая Пушкарёва. Александр думает лишь мгновение, после чего идёт к скрытому бару и наливает отнюдь не символические пятьдесят, а все двести, не коньяка, а самой настоящей водки, для чего приходится открывать бутылку. Ставит беззвучно стакан перед дамой, обозначая: - Пей. - После чего, подумав, добавляет (чем чёрт не шутит?). - Это приказ. Екатерина вскидывает голову, сама смотрит ему в глаза, ищет что-то. И уже - не просто выгнутое стекло прицелов, нет, Александр снова видит, знакомую по полушутливым пикировкам, сталь. Удивительную, шоколадного оттенка сталь в бархатном обрамлении ресниц, только сейчас между ними нет стекла, поэтому мужчина позволяет себе любоваться. А Пушкарёва снова отводит взгляд первой. Нет, не отводит, опускает, кивает, что-то для себя определив. К стакану припадает, словно дорвавшийся до оазиса путник в пустыне или матёрый самоубийца-рецидивист - до чаши с ядом. Пьёт, не залпом, но быстрыми, четкими глотками, не отрываясь до самого конца. А уже потом, Александру действительно приходится ловить - и её, и стакан из руки. Пушкарева не давится, не кашляет, просто, так и не открыв глаз, совершенно естественно, начинает заваливаться на бок. И Воропаеву кажется совершенно естественным её поймать, садясь на соседний стул и приобнимая. Другой рукой, пусть и не удобно, тянется к телефону, набирая номер Виноградовой - лучшей из знакомых ему утешительниц. Тем более, что при всём том, что уже здесь случилось, большего Пушкарёва ему не позволит. Нет, не так - она не позволит ему большего, если он станет свидетелем её срыва. Укроется, как бронёй листового железа, стыдом, не подпуская ближе, а этого он допустить больше не может. Пушкарёва, привалившись к его плечу, еле заметно подрагивает, как от озноба, дышит тихо и глубоко, точь-в-точь большой пес, отходящий от наркоза после тяжелой операции. У него был такой, преданный, почти так же, как Екатерина - Андрею, только он так и не отошёл, и Александр всё оставшееся время был рядом, гладил по голове всё глубже и глубже проваливавшегося в сон-смерть зверя, как сейчас начал гладить, для себя исподволь, успокаивая, девушку. Ему не кажется забавным тот факт, что пса оперировали после того, как пьяный подросток-Андрей, повздорив с отцом, вскочил в первый попавшийся автомобиль и почти сразу наехал на собаку. То, что их обоих покалечил один человек, видится ему закономерным, чем-то вроде кармического воздаяния. Которому только предстоит случиться. Юлиана появляется, когда Пушкарёва начинает приходить в себя. В сознание, а не в нормальное состояние, потому что первый шок уже прошёл, но эмоциональное цунами только собирается погрести их обоих под собой. И это не смотря на то, что сама Екатерина даже на ногах не держится. К машине Виноградовой Воропаев относит её на руках, и нет в этом ничего романтического, хоть он и старается нести её как можно мягче и спокойнее (заслужила, после такого-то!), пусть даже у него на затылке начинают от ужаса приподниматься волосы - как и тогда, он почти не чувствует веса. Жданов, скотина, ты до чего человека довёл, что взрослую девушку от ньюфауленда не отличить?!! Аккуратно устроив (и даже пристегнув, безопасность - прежде всего!) Екатерину на заднем сидении, Александр тихо-тихо поясняет Юлиане ситуацию в общих чертах, и то, чего он от неё ожидает. Оставлять просто так ситуацию он не собирается, как и саму Пушкарёву, но и обсуждать дела она просто не в состоянии. И Воропаев всё-таки не настолько козёл, чтобы её заставлять. Пусть и знает, что ей нужно отвлечься на какое-нибудь дело. Поэтому она к нему и пришла, чтобы нагрузил, чтобы подавил, чтобы помог. Рядом с Воропаевым ей никогда не приходилось ни скучать, ни лениться, всегда в напряжении, в тонусе, в порядке, чтобы исполнять свой долг. Александр говорит с Юлианой, а про себя выговаривает Пушкарёвой, что та слишком верная. Что просто не выживают такие, слишком быстро приручаясь теми, кто не достоин такой верности, как это было с ней. Зорко сердце? О, нет, не наш случай! И если сама Екатерина близоруко щурится, то её сердце - дальнозорко, раз не заметило, какие чудовища оказались рядом. Зато, когда оказалось разбито, зализывать раны пришла именно к нему, казалось, самому неподходящему и далёкому. Потому что различила, почуяла, что он-то оценить эту верность сможет верно... А поговорят они потом. Когда будут готовы. Оба. ...Церберша в его кабинете умело выправляет, заново наклеивая на пакет звёзды, кивает на прозрачный файл с ксерокопией и печатью нотариуса о заверении, после чего уточняет, где именно место этой розовой, битком набитой притворством, пакости. Место ей - на свалке, а то и в печи для мусора, но Александр посылает секретаршу к черту (то есть, в кабинет к Малиновскому), и когда та уходит, откидывается в кресле, позволяя себе расслабиться и устало, через силу, улыбнуться. Хорошая девочка.***
Несколько дней спустя, так же, как Пушкарёвой, он наливает своему посетителю алкоголь. Но теперь уже точно, терапевтические пятьдесят грамм коньяка, чисто для налаживания разговора, а не шоковой терапии. Из-под стёкл на него смотрят пристальные, но всё же наивно-щенячьи глаза, однако от напитка не отказываются. Забавно, если саму Екатерину Александр ассоциирует с ньюфаулендом - существом, прежде всего, необыкновенно умным и верным, и только в последующую очередь - на диво сильным, хоть и не совсем подходящим собственному облику, то Зорькин, даже после знакомства с документами и личной встречи, упорно видится ему спаниелем. "Жених" пришёл уточнять по поводу своей "Невесты". Воропаеву хватило взгляда, чтобы определить, какие у них на самом деле отношения, без всякого предварительного письма Екатерины. Неет, так уточнять, по поводу попранной чести своей девушки не будут, так беспардонно-обреченно заступаются за самое дорогое, защищают стаю, семью, тех, кто давно стал её частью. Не напоказ, по-павлиньи раздувая хвосты, а упрямой косолапой сапой, наступая на собственные слишком длинные уши. Николай, в отличии от Екатерины, давится первым же глотком, кашляет. Александр вежливо выжидает, когда он придёт в себя, и только после этого улыбается, что бы Зорькин ни в коем случае не посчитал это насмешкой над ним. - Ваше недоверие мне понятно, и даже приятно, поэтому предлагаю заключить контракт. - "О ненападении" вполне вписывается окончанием фразы, но этого Александр не произносит. Спаниели - охотничьи собаки и у них хорошее чутье, даже слишком. Вот и сейчас, Николай поправляет очки, поднимая лицо и кивает. Несколько часов они подробно обсуждают все пункты и формулировки так, и чтобы Воропаев не ушёл от ответственности, если навредит им, ему и Пушкарёвой, и чтобы перед законом всё не выглядело слишком уж похоже на рабский договор. Зорькин косится на него ещё сильнее, для себя незаметно погрызывая верхушку дорогущей золотой ручки. Воропаев на диво уступчив, его уточнения и предлагаемые правки лишь делают договор более удобным, мобильным, а не изворотливым. Да и подписывая его у адвоката, прямо под суммой, которую он обязуется выплатить, если всё пойдет прахом по его вине (и которую он сможет собрать если только распродаст всего себя на органы, предварительно взяв кредиты во всех банках города), выглядит Александр необъяснимо для него довольным, что всё-таки напрягает, не смотря на возникшее между ними хрупкое доверие. Что ни говори, а действовать против Малиновского и Жданова намного удобнее, имея часть акционеров компании на своей стороне. Да и в плане интриг и увёрток Александр, продолжая звериную тему, собаку съел. И их, такой удивительно наивный, но действенный план, чем-то ему импонирует, хоть он, получив информацию, тут же выявляет несколько его недостатков, на ходу предлагая пути их исправления. Воропаев не собирается говорить ему, что он не будет их использовать, будет, так же, как и они его. Но вот предавать явно не станет. Слишком часто оказывался предан сам. - Ну, надеюсь, после этого вы хоть немного мне доверяете? У меня нет намерений вам вредить, я испытываю слишком сильные и серьёзные чувства по отношению к Екатерине Валерьевне. Он буквально слышит, как в шестерёнках мозга Зорькина происходит замыкание, в который раз за день. Ладно, стоит быть с ним хоть немного милосерднее: - В основном это восхищение её умственными способностями. Нужно иметь хорошую смекалку, чтобы скрывать такие хорошенькие ножки! - Успокоился. Чудно. Пусть, пусть думает, что эта - вся правда. Зорькин лучше Воропаева знает, что на столь очевидные подкаты Екатерина не среагирует, а после предательства Андрея ещё долго и упорно будет лечить разбитое сердце, слишком долго и упорно, чтобы обращать внимание на мужчин. Он не будет говорить о том, насколько был рад услышать на следующий день в трубке ещё надтреснутое от слёз, "спасибо". И как торопливо выпаливал такие формальные фразы, лишь бы продолжить разговор, при этом не спугнув, как заверял, что им необходимо обсудить план действий, проработать стратегию и тактику, но, учитывая все обстоятельства, так прямо им общаться не стоит (и не потому, что он опасается разоблачения - после всего случившегося, остальные скорее поверят в то, что Пушкарёва начала за ним шпионить, чем предала Жданова, а потому, что Екатерине просто будет тяжело находиться рядом с ним, пока она не примет всё случившееся, да и он так и не знает, как себя с ней вести), поэтому предлагает перевести в виртуальную плоскость. Следующий за этим невнятный, но явно весёлый звук, Воропаев предпочитает распознавать как согласный смешок, и, обменявшись контактами, они прощаются. Первые письма, не смотря на полную формальность стиля, полны искренности с обеих сторон, а вскоре и вовсе начинают походить на их уже привычные шутливо-двусмысленные, приятные обоим пикировки. Сияние чужого разума согревает Александра даже сквозь экранные пиксели, и пусть оно омраченно случившимся, Воропаев знает, что так просто сдаваться Екатерина не намерена. Да и он - тоже. В конце, уже снова в его кабинете, когда Зорькин собирается попрощаться и уйти, Воропаев роняет: - Я слышал, у вас имеется личный интерес к Клочковой. Я могу помочь и с ней. У Николая дергается кадык, а Александр видит, как его воображаемый Зорькин-коикерхондье встаёт в охотничью стойку.***
" Всё-таки поветрие..." - Осознаёт Александр, когда Кира пересказывает ему о том, как Милко описывал драку. У дизайнера интуиция сродни лучшему собачьему нюху, не зря столько раз со своей коллекцией попадал в точку. Да и в представлении Александра за ним давно закреплена афганская борзая, способная быть какой угодно капризной, но с очень хорошим охотничьим чутьём. И если слушать о том, как сестра выговаривала Екатерине за пощёчину неприятно, то в одном он согласен - Пушкарёва редко делает что-либо "случайно". Саму драку они не подстраивали, хотя и обсуждали, с подачи Александра, возможность потасовки - что ни говори, а он Андрея знает лучше их. И опять-таки, Жданову повезло, что бывшая влюбленная, не отрастила, по совету Воропаева, на такой случай себе когти, а ведь могла, было время. Но тратила его на то, чтобы убедиться, какой же Жданов на самом деле подлец. Не убило в ней, и сама не убила, ни его, ни надежду, вот и приходилось её душить, мерно, по капле, из себя изживая. Ведь так казалось просто надумать себе, что всё это розыгрыш, глупая и жестокая шутка того же Малиновского, а после страдать, пытаясь во всём разобраться. Воропаев гордится тем, что она нашла силы прийти к нему, осознать сразу, как всё на самом деле и не сдаться, пойти до конца, пусть и не будучи к нему готовой. Ничего, ничего, она сильная, она обязательно со всем справится... Он верит в неё. Тем более, он не позволит ей пройти этот путь одной. Она слишком много сделала, чтобы позволить всему этому сломить её до конца. Да и не надо - решающий удар он сделает сам. Жданов, гладенький, нервный, по-змеиному выговаривает всем на собрании, что Александр ненавидит Пушкарёву, что он её личный враг, а Воропаев продолжает держать ехидную улыбочку, успокаивая себя недавними воспоминаниями о том, что дождавшись, когда уйдёт Кира, сам вошел в кабинет с двумя чашками чая наперевес. Знал, что шмыгающей носом Екатерине нужно будет восстановить баланс воды в организме. Дурак ты, Жданов. И слепец, раз принял собачью преданность за двуличную расчётливость. Разве она хоть раз, хотя бы раз, давала повод тебе в ней усомниться, а? Александр протягивает чашку, но видя, как дрожат губы, говорит, сурово сдвинув брови, говорит: - Так, не плакать! Вот, пей. Не плакать, оно того не стоит. - Пушкарёва ещё косится с сомнением и дрожью на блюдце в своих руках, и Воропаев, тише и мягче, добавляет: - Это приказ. Чашка в руках у неё всё ещё подрагивает, но в глазах уже появляется стальная твёрдость. Александр скрывает улыбку, делая глоток из своей чашки. Получилось. ... Когда чашка наполовину опустела от напитка, а глаза Екатерины - полностью от слёз, она выдыхает и совершенно спокойным тоном произносит: - Я так больше не могу. Хочу уехать куда-нибудь. - Так езжай. - Она смотрит на него, удивленно моргая. - А как... - Пушкарёва, мы же всё уже обсуждали. Твое присутствие, несомненно, могло бы довести спектакль до фантасмагории, но оно не обязательно. А тебе - и вовсе вредно, с этих гадов станется снова назначить тебя во всём виноватой. - Она тушуется, но Воропаев не даёт ей утонуть в вине. - Сами идиоты, довели фирму до разорения, ты же только выполняла свою работу. То, что будет с ними дальше, полностью заслуженно, а я так и вовсе считаю, что это слишком мягко. Заверенная нотариусом копия Инструкции прожигает двойное дно в ящике его стола. Если бы кто-нибудь попытался провернуть с ним такое, Воропаев бы затаскал его по судам, а после - по банкам, собирать компенсацию за психологический ущерб. За Екатерину он готов лично перегрызть Малиновскому и Жданову глотки, но с этим стоит повременить - слишком рано, Пушкарёва может воспринять смерть Андрея слишком близко к наскоро заштопанному сердцу неким вариантом искупления. Но нет, подняться фениксом из той смеси пепла и грязи её влюбленности, Воропаев не даст. Да и Кира плешь проест, если на свадьбу жениха придётся вызывать не телефоном, а блюдечком по столу. Она улыбается, а он, сдерживая себя, позволяет только легонько сжать её ладонь, даря поддержку. - Поезжай с Юлианой. Отдохни, попробуй себя в новом деле, оставь всю свою боль здесь. Я говорю это не потому, что хочу отослать подальше, а потому что тебе стоит позволить себе отдохнуть. От всех нас, в том числе - от себя и своей ответственности. Она улыбается, уже чуточку ярче, не зная, что сжигает этой улыбкой ему душу. Он - выживет, выдержит, сильный, и тоска точно его не сломит, но... Но как же ему не хочется отпускать её от себя! Хоть он и знает, что надо и это действительно пойдёт ей на пользу. - Мне считать это приказом? Бааатюшки! Екатерина Валерьевна, так вы, оказывается, и флиртовать умеете? Господи, эта женщина не перестаёт удивлять кладезью своих талантов... От того, чтобы начать её целовать, удерживает только удивление. Но, справившись с ним, Воропаев улыбается, отвечая так же полусерьёзно-полутепло: - Если так тебе легче, то да, считай. Катя кивает, а один телефонный звонок спустя, Юлиана уводит Пушкарёву за собой, приводить себя в порядок. Перед акционерами Екатерина не только выглядит, но и чувствует себя совершенно спокойной и уверенной. Она ему верит, верит, что он сделает так, как они договаривались, даже если её не будет рядом. На следующее утро, на собрании, перед всеми лежат папки с документами на обе фирмы, заявление об уходе Пушкарёвой Е. В. по собственному желанию и доверенностью на Никамоду на имя... Воропаева, естественно. Сам Александр, видя, как все ошарашены, начинает объяснять, в чем тут дело (не касаясь особо щекотливых моментов, естественно, но и не скупясь на насмешки Жданову и Малиновскому), но завершить не успевает - разозленный Жданов прёт на него дуром через стол, багровея лицом и шеей, явно собираясь задушить. Александр совершенно по-звериному скалится, усмиряя этого бугая одним ударом с правой. Это Катя, милосердная Катя, обошлась одной оплеухой, даже без царапин, но он так просто простить не может. Когда Жданов-младший валится под стол, и сердобольная женская часть вскакивает, кидаясь ему на помощь, Александр поправляет галстук, и добавляет ему с ноги в пах. Рычание под столом переходит в визгливый скулёж, и нет, ему совершенно не стыдно. Особенно когда он ловит взгляд Павла Жданова, неподвижно сидящего на своем месте. Если бы Андрей не кинулся на Воропаева, бывший директор пошел бы по стопам Тараса Бульбы и прибил бы собственного сына сам. ... А вечером Юлиана присылает ему фото Кати, сидящей на песке с покрасневшим от египетского солнца кончиком носа. Александр улыбается, ощущая одновременно и счастье, и покой, и гложущую изнутри тоску. Он сам себя сравнивает с псом, потерявшим любимую хозяйку. Киру с Инструкцией он предусмотрительно знакомит пару дней спустя, когда она более-менее спокойна, а он сам - от неё далеко. Свадьба состоится, скорее вопреки всему: Кира собирается стать женой Жданова уже просто из принципа, походящего на идею-фикс. Царапины от Кириных ногтей на лице Андрея радуют Александра ещё целый месяц.***
И всё как-то, слишком, неестественно быстро, входит в колею. Павел Жданов берёт на вооружение предоставленный через Воропаева финансовый план Пушкарёвой, с удовольствием (единственным, что он получил от этой ситуации) знакомится с Зорькиным, явно найдя в нём своего настоящего кармического сына. Даже Кира, с его помощью (Юлиана занята, а у него навыки против истерики ещё высоки) споро одолевшая первый гнев, впрягается наравне с ним в антикризисную тележку, попутно готовясь к свадьбе, от которой ей уже нужен только штамп в паспорте и развод - как очередная галочка в списке вещей, которые она должна сделать в своей жизни. Даже у Зорькина с Клочковой всё нормально - Воропаев действительно помог ему советами, и та скоро будет у него с рук есть. С ней, с простой, как чихуахуа, почти не требующей ухода, и у них явно всё будет хорошо. Об этом Александр позаботится хотя бы потому, что Николай - близкий друг Кати и его счастье для неё тоже важно. Опасения вызывает только Жданов, внезапно примеривший на себя образ трагического героя, и нашедшего, что он ему впору. То ли у него от стресса окончательно слетела крыша, то ли он нарочно, как Гамлет, косит под умалишённого, чтобы все от него отстали, но так талантливо, что даже Малиновский считает его маньяком. Роману, кстати, он тоже врезал, позднее, когда они были одни. Очень аккуратно и чётко, не ударяя даже, целуя кулаком переносицу. Выжига только охает от неожиданности, сползает вполбока по стене, высмаркивая-выхаркивая кровавую юшку на пол. Смотрит настороженно и зло, но не лезет, чует, как всякая уважающая себя дворняга в несчётном поколении, что если полезет, с ним будет то же, что с неповоротливой Моськой, попавшей под лапу слону. Александр как никогда рад тому, что Пушкарёвой здесь нет. И до рыков в подушку зол, что не мог улететь вместе с ней. Он пишет ей каждый день, да и она ему отвечает так же часто. Это не унимает его тоски, но хоть не даёт сорваться. Помнится, он как-то сравнивал Катю с цепным псом... А на деле, является им сам, мечется кругами, чуть ли не таская за собой будку. Письма, пусть и электронные, а не бумажные, дышат морем и югом, греющим душу тёплым солнцем. С каждым днём ей становится легче, с каждым днём, не смотря на расстояние, они всё ближе. Тем более, что Юлиана больше не посылает ему фото, говоря, что готовит ему, напару с Екатериной, сюрприз. Он случается, хоть и раньше времени - перебирая ночью каналы, не в силах уснуть, Александр натыкается на трансляцию какого-то конкурса и едва не захлёбывается кофе. Катю он узнаёт сразу, пусть и думает, что совсем свихнулся, раз уже видит такие галлюцинации. Хотя, нет, это не галлюцинация - будь это глюк, то рядом с красавицей-Катей был бы Жданов, а не этот незнакомый парень. Александр оставляет недопитый кофе на тумбочке и всё-таки встаёт с постели за коньяком.***
Три дня спустя он осознаёт себя в каком-то казино, в хламину пьяным, и не только пьяным. Осознаёт лишь потому, что Зорькин, взваливший его на плечо, пытается вытащить их обоих наружу. Бугаи-охранники по бокам не помогают ему в этом, больше походя на конвой. Александр ощущает себя уткой. Подбитой уткой, которой верный коикерхондье вытащил из воды и в зубах несёт охотнику, безбожно болтая. В последний раз он чувствовал, как его тошнило так же сильно, когда читал ту изуверскую Инструкцию... Александр чувствует, как в уголках глаз скапливаются слёзы. Катя, Катююшечка, да за что же эти изуверы так решили с тобой поступить?! Нелюди! Николай с длинными, по самую грудь, грустно опущенными мохнатыми ушами, машет лобастой головой, усаживая на заднее сидение джипа, а после Александр чувствует, как ухо холодит пластик телефона, и сквозь собственный тихий плач слышит мощное: -... Саша, проснись! - Машина трогается с места и Александр, тронувшийся окончательно, обнимает Катю. Нет, конечно же не Катю, её здесь не может быть, она там, где пески и пирамиды, его личный загадошный сфинкс с глазами из шоколадной стали. Но он видит перед собою Катю и обнимает её, потираясь по-кошачьи щекой о бархатистую ткань старомодной блузки, которую он видит вместо чехла сидения. - Катя! Катя-Катя-Катерина, нарисована картина! - Бессвязно бормочет он в трубку. Из неё слышится вздох, а после литое, как пушечное ядро, и столь же непреклонное: - Саша, возьми себя в руки. Это приказ. - Александр чувствует, как пульсирующие не в такт под наркотой (какую дрянь он курил? Или пил? Не дай бог - колол?!) зрачки расширяются, затапливая радужку от одного этого голоса, а горло наоборот, перехватывает от восторга, схожего с молитвенным экстазом. - Саша, пожалуйста, остановись. - Продолжает Екатерина, словно и не заметив того, как действует на него. - Дождись меня, я скоро прилечу, недолго осталось, всего несколько дней. Но, пожалуйста, перестань себя уничтожать, обещай мне. Александр обещает, он клянётся, он падает на колени, сваливаясь с сидения, он молится, он, кажется снова плачет, признаваясь ей во всём, во всех своих прогрешениях, прошлых и будущих, он признаётся-признаётся-признаётся ей в своей тоске, в своей одержимости, в своей любви к ней. Глаза Зорькина в зеркале заднего вида едва ли не больше, чем у самого Воропаева, и всё ещё взволнованно-собачьи. Александр карабкается на сидение, как на Джомолунгму, откидывается, ударяясь головой, и по-волчьи воет в потолок джипа от тоски. Ещё несколько дней! Дней! Это же... это же почти как вечность! Александр хрипло вдыхает, набирая воздуху для следующего воя, которые соседние машины принимают за сигналку, судорожно перестраиваясь в другой ряд.***
Утром у него жутко болит, точнее даже, не болит, а горит лицо. За этой болью укус от капельницы в локте под лейкопластырем - легкий поцелуй феи. Александр морщится, аккуратно касаясь щёк, безошибочно определяя сестринскую руку - ладошка у Киры тоже изящная, но тяжёёёлая... Стоит надееться, что к нему она была более милосердна, чем к жениху, и обошлось без использования маникюра - ему не хочется быть похожим на Жданова ни в чём, включая это. На кухне обнаруживается взъерошенный, чуточку помятый, но бодрый, Зорькин и цветущая, как майская роза, Кира, мирно с ним что-то обсуждающая. После того, как Виктория окончательно влюбилась-приручилась Николаем, обоим пришлось налаживать общение, но, в принципе, они достаточно непохожи, чтобы говорить только о работе и общих знакомых, и являются настоящими специалистами в своих областях, чтобы это приносило им некое подобие удовольствия. Зорькин отступает, отворачивается к плите, собираясь налить кофе и ему, а Кира наоборот, встаёт со стула, улыбается и крепко обнимает. Александр вздыхает, готовясь ей внимать. То, что сестрёнка наконец-то сбросила с себя шкуру вечно обиженной жертвы его не может не радовать, но вот пробудившиеся садистские гены... Воропаев кивает, принимая от Зорькина кружку, морально готовясь к пересказу всего того, что он успел натворить и что ему срочно придётся исправлять. Оказывается, он чуть не сорвал показ, чуть не угробил себя, и ещё чуть не довёл Милко до срыва, от чего тот заперся в кабинете Малиновского, несколько часов отказываясь оттуда выходить. Александр стонет в кружку, от чего Зорькин снова вздрагивает - воспоминания о том, как он выл внутри его машины, ещё слишком живы в его памяти. Катя прилетает через несколько дней, и Александр просто не должен, не может быть виноватым.***
Неприятно-колкое предчувствие настигает его за пару секунд до звонка Юлианы. Та говорит, что с Катей почти всё в порядке, кроме того, что настроение ни к чёрту и она умудрилась разбить очки и колени. При упоминании очков, Александр хмурится и просит передать трубку Кате. Та, судя по голосу, действительно в порядке, хоть и проскальзывают задорные, не к месту, нотки подступающей истерики. Нет, она не будет истерить, но и спокойной её не назвать. Уточнив у неё нужные детали (память у Пушкарёвой, особенно на цифры, что ни говори, великолепная), а у Юлианы выпросив фото разбитых очков, Воропаев едет в оптику, заказывать новые. Ещё через пару часов, уже с футляром на руках, но ещё не выйдя из торгового центра, он получает звонок от Виноградовой. Та, без меры чем-то довольная, говорит о чем-то отвлечённым, а Воропаев снова ощущает холодок по спине. Не сказать, что он параноик, но гадости он привык получать ото всех, включая себя, не то, что от судьбы. Аэропорты - жуткое место, хуже офиса, случиться может всякое. Например, что вынужденно сменят курс, и прилетит Пушкарёва не в Москву, а в Тегеран. Ну, или туда же отправят её багаж, или дальше, не в Тегеран, так в Ташкент. Напрягает то, что в этот раз закон Мёрфи направлен не против него прямо, но с этим он сможет справиться. Он прямо задаёт интересующий вопрос Юлиане, получая в ответ взрыв хохота, но после того, как она отсмеялась, то всё же смилостивилась и помогла. Подобрать и купить всё необходимое Воропаев успевает как раз к прилёту. Встречать их он выходит последним, когда Катина семья уже приехала. Уважительно кивает Валерию Сергеевичу(Жданов-Старший познакомил), вежливо улыбается его супруге, и только после этого поворачивается к троице (так, почему трое? Он же двоих отправлял?) прилетевших. Дважды пройдясь взглядом по чужой, явно мужской рубашке на Екатерине, буквально всучивает ей чехол с подобранной одеждой, бросая вместо приветствия: - Вот. Переодевайся. Быстро. Это приказ. Брови гречишного мёда медленно удивлённо ползут вверх. Юлиана явно сдерживает ехидное "Что, прямо здесь?", Зорькин и вовсе не сдерживается, закрывает глаза ладонью (от чего улыбку заметить проще, но на это никто не обращает внимание), цитируя Лопе Де Вега. Катерина прищуривается близоруко (Александр специально подходит ближе, чтобы она не напрягалась) и, что-то прочитав по его лицу, кивает, забирая чехол. Юлиана показывает ему сразу два больших пальца в одобрении, и уводит её за собой, оставляя всех остальных разбираться. Улыбка у Супового (Кажется, Воропаев что-то припоминает о нём из писем Кати, но точно не имя. Только то, что фамилия как-то связанна с первым блюдом. Ботвинников? Борщов?) вымученная, почти жалкая, но всё-таки достойная, как тихое рычание шотландского терьера, загонявшего лису, но оказавшегося в берлоге медведя. Воропаев улыбается наоборот, широко, во все клыки, и так же щедро, до хруста, сжимая протянутую для приветствия руку. В глазах у Михаила обречённость пополам с упрямством маленького, но очень гордого охотника, и, честно говоря, Александру это даже нравится. Настолько, что он не чувствует желания вцепиться ему в глотку, как это бывает с любым мужчиной, который оказался к Кате слишком близко. Но и позволять ему оказываться ещё ближе, он не собирается. Дамы возвращаются, и Воропаев гордо отмечает, что выбранные им с помощью Юлианы и продавщиц вещи, смотрятся на Екатерине хорошо. Гармонично, пусть и видно, что ей не привычен этот образ, но при этом она чувствует себя уверенно. Увереннее, чем он помнит в любом другом, и это его радует. Он слишком счастлив от того, что она вернулась, чтобы всерьёз испытывать что-то, кроме радости. Она вернулась. И это - самое главное. Завершающим жестом он надевает на неё очки, явно под последним влиянием давно выведенных психотропов, слыша щелканья карабина, вроде того, как поводок пристёгивают к ошейнику. Александр не уверен в том, что хочет знать, на ком именно тот надет. Да и сейчас это совсем не важно.***
На следующем совещании, Александру самому впору цитировать классика. Только не Де Вега, а родного Булгакова: все очарованы, влюбленны, раздавлены появлением сиятельной Пушкарёвой! И это, всё это, стоит того. Стоит всех тех трудностей, что с ним были, когда он наравне со Ждановым-старшим начал управлять компанией, стоит всех косых взглядов и упрёков, что он наслушался буквально ото всех, от подозрений и откровенного недовольства. Да, почти никто так и не понял, каким образом он обо всём узнал и как у него оказалась доверенность. Людям куда проще поверить в то, что он принудил, сыграл на слабости Пушкарёвой, шантажировал, лишь бы получить нужное. Если бы кто осмелился это сказать ему в лицо, Александр рассмеялся бы сам. Шантажировать? Пушкарёву? Ох, как же мало, мало все о ней знают... Меньше, чем о нём самом, хотя, кому он сдался-то? Людям интересны только слухи о нём, потому что они куда "естественнее" правды. Особенно те, что производят Женсовет. Услышав парочку самых распространённых баек, Александр сам чуть в них не поверил, хоть и знает, как было на самом деле - настолько всё складно. А другие верят, да, почти все, кроме Ольги Вячеславовны, и, к его удивлению, Амуры, из Кириного ставшей почти-его собственным секретарём. На прямой вопрос, почему она не верит слухам, и относится к нему ровно, а не как остальные, Буйо улыбается, перетасовывая колоду и не глядя вытаскивая из неё нужные карты. Во взгляде её, темном, цыганочьем, он видит нечто, что видел в других глазах, другого своего секретаря, верной Церберши, что заставляет мгновенно поверить во все её предсказания, прошлые и будущие. - Видите ли, Александр Юрьевич, хоть я и верю девочкам, но своим картам я верю больше. - Она, улыбаясь, вытаскивает очередную карту, но вместо того, чтобы уложить её рядом с товарками в пасьянсе, кладёт ему в нагрудный карман. Александр, даже не видя карты, откуда-то знает, какая именно ему досталась и что она означает. Поэтому, так же не глядя, по старой-новой привычке перекладывает девятку червей во внутренний грудной карман, там, где ей самое место. Воропаев откидывается в кресле, похлопывая подушечкой пальца по губам, запирая в себе оды восхищения. Снежная нежная Королева Екатерина одним своим появлением замораживает-завораживает остальных, полностью отключая мозги за неуплату отопления. Кровь-с не приливает-с. Карта под другой его рукой, на сердце, как волшебный щит от всех волнений и тревог. Воропаев один из немногих, кто наслаждается этим балаганом. Компания у него скромная, но боевитая - Кира да Павел Олегович, а значит, они уже победили. Александр сам себя не узнаёт, когда слышит голос - мурлыкающий и томный, точно у пьяного мартом и валерьяной кота. Если судить по смешливым искоркам в глазах Екатерины и ласковой полуулыбке на губах, то очень, но остальные настолько поглощены происходящим, что не замечают этого. Ну, кроме Жданова, но тот чокнутый и ему никто уже не поверит. Только Кира под столом аккуратно его подпихивает в голень, чтобы слюни не пускал. Их обоих, и ещё бы Малиновскому подзатыльник дала, да не дотягивается. Само обсуждение всех возникших вопросов проходит на диво быстро, и Александр так же быстро избавляется от президентского ярма. Он и стремился к этому лишь потому, что точно знал - Андрей разорит компанию, едва получит в руки власть, и тот полностью оправдал его надежды, едва ли не не впервые в жизни. Екатерина Валерьевна, смилостивившись над бедными смертными, принимает на себя руководство фирмой. Не в ущерб её основному проекту, естественно. Ранее выбивавший карандашом нечто бравурно-торжественное по столу, Александр тут же ломает его пальцами. Ах, точно... Он почти забыл, насколько настойчивы бывают эти скотч-терьеры.***
Как он оказывается в это втянут, Александр сам не понимает. Это единственное, кроме влюбленности в Катю, в чем они с Борщовым сходятся. Михаил тоже не понимает, что Воропаев делает в его ресторане, зачем помогает, в том числе и деньгами, неофициально, точнее, официально (точнее, заранее полностью оплачивая свадебный банкет Киры, который он решил перенести в заведение Борщова, потому что госслужащим нельзя заниматься бизнесом), и так же, как и остальные мужчины в день открытия становясь одним из персонала. Из-под стола, который они чинят на пару с Михаилом, точнее, из-под скатерти, почти ничего не видно, кроме расплывающегося в глупой улыбке лица Борщова да изящных ножек, в которых Александр мгновенно опознаёт Катины. Он рвётся наружу, едва не опрокидывая стол и ударяясь головой, но когда он видит Катю, больно становится почему-то в груди. Если бы у него был хвост, то сейчас бы он махал им так, что подмёл бы весь ресторан. Александр никогда бы не подумал, что может в кого-то влюбиться, вообще, но... Пушкарёва снова его удивляет. Он влюбляется в неё. Прямо сейчас. Во второй раз.***
На торжестве "для своих", Михаил долго собирается с силами, чтобы пригласить на танец Екатерину, но останавливается на полпути, споткнувшись об многообещающий (точнее, обещающий множественные. Переломы.) взгляд Воропаева и сворачивает в сторону, приглашая Киру. Сестру перед супружеством нужно выводить в свет, но Жданов, поймавший очередную волну помешательства пополам с вынужденным трудоголизмом, на это не способен, поэтому сегодня её сопровождал Милко, уже о чём-то воркующий с одним из официантов, годящихся ему в отцы, если не в дедушки. Кира пару секунд недоумённо смотрит на протянутую руку (точно так же, как сам Борщов), но после, оглянувшись на брата, вопросительно поднимает бровь и, ко всеобщему, в том числе и собственному, удивлению, соглашается. Пара выходит из них на удивление гармоничная, во всех смыслах. Михаил - почти смирился с тем, что его чувства останутся без ответа, но всё ещё испытывает эту тягу к тому, чтобы кого-то оберегать и окружать заботой. А сестрёнке как раз и нужна забота, нужно внимание, которые он может ей подарить. Не сразу, конечно же, но и эта простая истина тоже дойдёт до них не скоро. Сам он, не то, чтобы не хочет (хочет и очень сильно), но просто не может пригласить Екатерину. С той, полузабытной угарной ночи они так и не касались темы того, что он чувствует к ней. Александр вообще не уверен, не почудился ли ему тот разговор по телефону, но вот что он точно понял, так это то, что мужчины были достаточно злы и жестоки по отношению к Пушкарёвой. Навязывать ей свою, непрошенную, негаданную любовь, когда она только-только начала отходить от собственной, попросту нечестно и некрасиво. Александр снова чувствует себя псом. В этот раз - покорно замершим у миски с любимым лакомством с зажмуренными от команды "нельзя" глазами. Почти физически больно и душно от власти над собой. Нет, не так - от отсутствия власти над собой у себя самого. - Александр Юрьевич, что же вы не танцуете? Пойдёмте к остальным! - Она оказывается пред ним внезапно, словно ещё одна грёза, но на этот раз - материальная. Тянет на себя за руку, и Александр против воли криво улыбается. - Мне считать это приказом? Оба на секунду замирают, после чего Пушкарёва соглашается. - Да. Это приказ. - За все эти дни, эта короткая фраза звучала столько раз, что давно должна была потерять и смысл, и силу, но она словно наоборот, связывает их только сильнее. Воропаев выдыхает, рывком подхватывает хохочущую Екатерину, начиная кружить её по залу. Позднее, перед самым расставанием, он спрашивает, пойдёт ли она с ним на свадьбу сестры в качестве его "+1". Катя улыбается ему тепло, до солнечных зайчиков в животе, и с той же улыбкой... отказывает. Но лишь потому, что Кира уже передала ей отдельное приглашение, как на свадьбу, так и на девичник к ней, и приехать вместе точно не получится. Но вот быть - вполне.***
Свадьба получается шикарной! Кира, в лучшем платье, которое Катя видела за всю свою жизнь, сияет, чувствуя, что ещё немного, и она достигнет своей цели. Не мечты, как некогда было, но цели, которую быстро сможет оставить позади на пути к собственному счастью. Жданов, непривычно бледный, но даже гладко выбритый, говорит "да" вовремя и без понуканий, отлично понимая, что если будет выкобениваться, его утопят прямо в креме свадебного торта. Самым взволнованным и нервным на этом торжестве выглядит Воропаев. Он мнётся, молчит, мрачнея с каждым часом. При взгляде на Пушкарёву, его, кажется, отпускает, но после он упрямо, в совершенно собачьем жесте, вертит головой, и становится ещё мрачнее. Наконец, когда темнеет, он за руку уводит Екатерину в одно из потайных местечек ресторана (изучил, пока помогал), где они могут поговорить наедине, и смотря ей в глаза, пронзительно до боли, тихо говорит: - Полюби меня. - Что? Катя улыбается, смотрит на него удивлённо, почти так же удивлённо, как парой часов назад ловит, сама того не желая, совершенно случайно (со своей стороны, а вот по поводу Киры Александр не уверен), букет невесты. - Полюби меня. - Горячечно и тихо, шепчет, по-звериному бодая своим, жарким и чуточку влажным лбом, её. - Я не вынесу, если продолжу думать о том, что твоё сердце всё ещё принадлежит ему. Поэтому, полюби меня, это приказ. В глазах шоколадной стали, сейчас так похожей на тихое, полуночное золото, мелькает грусть, даже жалость, и Александр с силой зажмуривает глаза, сцепливая до скрипа зубы, не желая этого видеть и чувствовать. Снова. Но, когда его щеки мягко касается прохладная рука, лаская и успокаивая, он понимает, понимает всё. Было. Было, и она, она всё слышала, она всё помнит, и она... Он распахивает в неверии глаза, когда слышит её ответ. А Катя улыбается, кивком подтверждая его, повторяет, с явным весельем в голосе, но как никогда решительно и твёрдо: - Слушаю и повинуюсь.