Мотылёк

      Эта история не обо мне.       Хотя, как и все истории, произошедшие здесь, она рассказывает о моей неискупимой вине. Если раньше я называла себя Разрушительницей, то теперь – недостойна и этого. Хантокар-Убийца. И никак иначе.       Добро пожаловать на место твоей гибели.       Всё началось задолго до того, как я сама поняла, к чему приведёт очередная моя ошибка. Сесил, мой дорогой Сесил, который так старался не слышать мои мольбы о прощении – все мои грехи однажды приводят к тебе. Но в этот раз ты сам стал главной причиной моего покаяния.       Ты был ребёнком, когда я совершила необратимое. Давно – так давно, что сложно представить. Наивный, весёлый и любознательный, тогда ты ещё не знал, какая судьба отныне тебе предназначена. Не знал, что уже на следующее утро твоя мать испугается собственного сына и сделает всё, чтобы тот не подходил к ней так близко, что она могла бы рассмотреть тихое свечение, исходящее от мерно перемещающихся по детской коже лиловых полос и пятен. Эта женщина была слаба. Слишком слаба, чтобы принять великое предназначение своего – нашего – сына. Пока она избегала тебя годами, молча заливая память алкоголем, я наблюдала за тобой день ото дня и, в конце концов, сама начала считать тебя кем-то большим, чем просто ребёнком, которому предстоит спасти город, ставший родным нам обоим. И оттого мне теперь так невыносимо снова вспоминать это. Хантокар-Убийца. Обращает в прах всё, что любит.       Данные мною силы должны были помочь тебе, наконец, услышать мой голос. Теперь ты мог слышать и порой даже видеть всё, что захотел бы, так что это дало тебе очевидное преимущество среди других стажёров на Общественном радио, и ты довольно скоро сменил старика-Бёртона. Как только ты обосновался на своём собственном шоу, я начала пытаться пробиться в эфир, чтобы рассказать мою историю и попросить не только снисхождения – помощи. Но мой маленький подарок, моргающий десятком глаз по всему твоему телу, не сработал. Ты видел всё, Сесил, ты рассказывал об этом в эфире. Свет бегающих между пальцев полос освещал для твоего взора все уголки вселенной. Ты знал всё о каждом, видел чужое прошлое, как своё, одновременно переживая сотни событий десятков жизней, всё ещё сидя у микрофона на уединённой радиостанции. Ты знал обо всём на свете. Кроме меня.       А потом появился Карлос. О, Карлос! Простил ли бы ты меня, если бы знал всю глубину моей вины? Я сделала всё, чтобы ему – с его научной заинтересованностью и полным багажником мигающих, тикающих и пищащих приборов – удалось попасть в наш город. Мой дорогой, одинокий Сесил... если уж у меня не вышло сделать из тебя спасителя Найт Вейла, я могла попытаться хотя бы просто сделать тебя счастливым.       Я знала, что ничто и никто не заинтересует здесь Карлоса так, как ты. Только обосновавшись в лаборатории у пиццерии Толстяка Рико, он включил висевшее на стене радио и услышал голос, который говорил о нём. И хоть он никогда не мечтал, чтобы о нём рассказывали по радио, он долго не мог сосредоточиться на работе, просто стоя под приёмником и слушая звуки твоего голоса и все те невероятные вещи, которые ты говорил. «Что ему нужно? – произносил тогда ты. – Что за идеальная и прекрасная прическа?». Карлос не смог удержаться, чтобы задумчиво не провести рукой по волосам. Он впервые за всю жизнь слышал голос, который настолько быстро и безраздельно завладевал бы вниманием всех, кто его слышал. Спокойно и размеренно человек на радио захватывал пространство лаборатории, атом за атомом отвоёвывая каждую комнату и коридор, куда просачивался его голос. «Что за идеальное и прекрасное пальто?» – прозвучало по радио, и Карлос замер, потому что знал, что никто не мог видеть его новое пальто, которое он купил всего неделю назад, ведь в Найт Вейле было слишком жарко, и оно всё ещё лежало рядом с водительским сиденьем в его машине. Он специально не хотел показываться в нём кому-то на глаза, ведь его могли счесть идиотом, путешествующим по пустыне в пальто. Карлос смотрел на своё радио, не в силах оторвать взгляд, и совершенно не слушая то, что голос говорил дальше.       Он чувствовал, что все тайны этого представляющего научный интерес городка раскроются в одно мгновение, стоит ему лишь узнать имя человека на радио. Не то чтобы он так уж сильно в этом заблуждался, но на самом деле ему просто хотелось посмотреть в глаза тому, кто, кажется, знал о нём чуть ли не больше, чем он сам – хотя он, конечно, ни за что не признался бы в этом никому, особенно самому себе.       Ему пришлось созвать срочное городское собрание, чтобы выведать твоё имя. Покончив с формальной частью и объявив горожанам, что они живут в исключительном с научной точки зрения месте, Карлос подошёл к старушке Джози (которая была так любезна, что даже принесла кукурузные маффины) и спросил невзначай, что за странное радио-шоу он слышал в лаборатории. Та улыбнулась и посоветовала ему заглянуть на радиостанцию, махнув рукой в сторону здания с большой антенной на крыше. Карлос задумался. Ему не давала покоя закравшаяся в голову мысль о ненормальности, неправильности этого места, этого шоу... этого голоса.       «А он... – начал Карлос и помедлил, пытаясь подобрать слова. – Понимаете, вон там, – он указал рукой куда-то в толпу, – я там видел семейную пару, у которой ребёнок – человеческая рука. Понимаете, только рука! Это, конечно, беспрецедентно с научной точки зрения, но... – Карлос колебался. Он казался самому себе сумасшедшим. – Да и эти... господа... за вашей спиной, – он понизил голос, – признаться честно, меня немного смущают». Старушка Джози ободряюще улыбнулась – она сама только недавно привыкла к Эрике. Карлос провёл рукой по волосам, пытаясь скрыть не только страх показаться некомпетентным, но и боязнь оказаться правым в своих опасениях. «Этот ведущий, – произнёс он достаточно тихо, чтобы никто из толпившихся недалеко горожан не мог его услышать, – он... человек?».       Джози задумчиво взглянула в сторону Эрики и помолчала несколько секунд, которых оказалось достаточно, чтобы Карлос успел пожалеть о заданном вопросе. «Ну, – сказала она наконец, – по большей части, да». Карлос поблагодарил её, сказав что-то про научный интерес и большую ценность, которую Найт Вейл для него представляет, и пообещал немедленно отправиться на радиостанцию и провести там несколько поистине уникальных исследований. Он кивнул и его идеальные волосы качнулись, обрамляя напряжённую квадратную челюсть.       Ты видел это. И ты мгновенно влюбился.       Но Карлос медлил. Он со своей командой учёных отправился в Дезерт Крик и долго стоял, глядя на несуществующий дом. Ему пришло на ум, что весь этот город такой же несуществующий и ему просто кажется, что он есть, потому что он видит людей, дома и дороги, потому что он должен быть. Он стоял, обхватив челюсть ладонью и пытаясь заставить себя отказаться от ужасной идеи поехать проверить радиостанцию, ведь всё, что он уже успел увидеть в Найт Вейле было чертовски пугающим и совершенно не поддавалось научному обоснованию и элементарным законам логики. Карлосу казалось, что он попал в ужасное, смертельно опасное зазеркалье, где дома не существуют, хотя находятся между двух таких же домов и было бы гораздо логичнее, если бы они были настоящими.       «Я поеду туда прямо сейчас, – подумал Карлос. – Я должен».       Но он не поехал.       «Нам стоит измерить сейсмическую активность, – сказал один из команды учёных. – Ведь это то, что мы обычно делаем, когда пытаемся понять, что не так с тем или иным местом, верно?»       «Да», – коротко ответил Карлос. Он был рад, что ему не придётся сдерживать данное самому себе обещание. Он не хотел задумываться, что может увидеть на станции. Но как же сильно его тянуло в место обитания этого удивительного голоса, который видел – именно видел – его насквозь!       Он пытался с головой окунуться в работу, в первый же день своего пребывания в городе обнаружив несуществующие – снова несуществующие! – подземные толчки, которые, однозначно, должны были быть, но при этом их, совершенно точно, не было. Карлос смотрел на мигающие мониторы своих устройств, наморщив лоб и пытаясь в уме складывать и вычитать мелькающие на экране числа только для того, чтобы занять голову и не думать о том, о чём думать не стоило. Он был здесь, смотрел на изредка проезжающие по шоссе 800 автомобили и понимал, что занимается бесполезной работой, просто констатируя факты, какими бы невероятными они ни были, всего лишь давно существующие и никому не нужные факты; разыскивает вопросы, на которые нет смысла искать ответ. И всё это в то время, когда из притормаживающих у обочины машин доносятся звуки того, что действительно представляет настоящий интерес для науки.       Солнце клонилось к закату. Карлос и его команда учёных выяснили, что день продлился на десять минут дольше положенного. На самом деле, это открытие, по большей части, было сделано человеком по имени Ньют и теми, кто стоял рядом с ним, потому что сам Карлос продолжал складывать и вычитать в уме большие числа, только для вида внимательно разглядывая часы. Он надеялся, что в такой поздний час на радиостанции уже нечего делать, но, только выйдя на улицу, услышал тот самый голос из одного из распахнутых окон – он как раз сообщал о том, как десять минут назад учёные сидели вокруг стола в небольшой запертой изнутри комнатке, где не было никого, кроме членов команды. По спине Карлоса пробежали мурашки, и он вздрогнул. Он упорно пытался найти для самого себя оправдание, чтобы не ехать на станцию. «Уже слишком поздно, – думал он. – Эфир, скорее всего, заканчивается, да и дорогу в темноте будет найти сложнее».       Ничего из этого не подходило.       Он был рад, что ничего из этого не подходило.       Он учёный, в конце концов. Он обязан был тебя увидеть.       Дверь в здание радиостанции была небольшой и неказистой и совершенно не стоила того, чтобы её разглядывали десять минут. С заходом солнца в пустыне похолодало, и Карлос достал из машины своё идеальное пальто, сначала осторожно держа его двумя пальцами и прикидывая, не мог ли он всё-таки случайно показать его кому-то. Затем, решив, что этот вопрос не особо-то представляет научный интерес, а значит ответ на него совершенно не обязательно чётко формулировать и подкреплять доказательствами, он надел его на лабораторный халат и поднял воротник, пытаясь защититься от пронизывающего ветра. Теперь он стоял и смотрел на закрытую дверь, не решаясь войти на станцию. Что ждёт его там, внутри? – думал он. Вдруг обладатель всевидящего голоса не любит гостей? Или не любит учёных? Карлос стоял, и его волосы развивались на холодном ветру, пока рука неосознанно поднялась и сжалась в кулак, готовая в любое мгновение постучать в дверь.       И тут она открылась. Ты помнишь, Сесил, как впервые встретился с ним лицом к лицу, расплескав от неожиданности кофе себе на руку? Карлос отшатнулся, всё ещё держа руку со сжатым кулаком поднятой, и изо всех сил пытался не смотреть широко распахнутыми глазами на твоё предплечье, по которому от горячих капель напитка спешно разбегались в стороны тускловато светящиеся полосы, всё больше напоминающие быстро извивающиеся щупальца. Карлосу потребовалось меньше секунды, чтобы понять, что перед ним растерянно хватает ртом воздух обладатель того самого всевидящего голоса. Не потому что он был учёным. Просто для обычного сотрудника радиостанции у стоящего напротив человека было, пожалуй, слишком много глаз – пусть только два из них и выглядели обыкновенными и не были излучающими мягкое свечение часто моргающими рисунками на коже.       Молчание затянулось. Карлос всматривался в лицо, которое так хотел и так боялся увидеть весь этот день. В тусклом свете фонаря над входом оно казалось зловещим – глубокие чёрные тени обрамляли нос и подбородок, а глаза, даже те, обычные, человеческие, выглядели удивительно белыми, смотрящими насквозь, оценивающими, заглядывающими в самые дальние уголки души. Карлосу захотелось убежать со всех ног, исчезнуть, провалиться под землю, лишь бы избежать взгляда этих глаз. Но он знал, что стоит ему скрыться от них, за дело возьмутся другие – те, что разбросаны, кажется, по всему телу лишь для того, чтобы следить за каждым его шагом.       Уже позже, стараясь не показывать волнения, он трясущимися руками разматывал тонкие провода на приборах и слышал, как где-то за стенкой радиорубки раздаётся низкое утробное рычание и громкие крики. «Всего лишь руководство станции», – ответил ты на немой вопрос. Карлос еле заметно вздрогнул и сделал вид, что поглощён подготовкой своих устройств. Он поднёс одно из них к, как тебе показалось, микрофону, и оно запищало, как целое гнездо разбуженных птенцов. Ты даже не подумал, что прибор отреагировал не на оборудование, а на того, кто сидел прямо за ним. Руки Карлоса тряслись так, что это было уже сложно скрывать. Стоя в нескольких метрах от тебя, он косился на линии на твоих руках, и те косились на него в ответ.       Он всегда боялся тебя, Сесил. И как же безнадёжно он был прав.       Он боялся тебя, каждый день включая твоё шоу, но всё равно продолжая делать это, продолжая снова и снова вздрагивать в темноте опустевшей к вечеру лаборатории, когда ты вдруг произносил его имя. Он слушал, как ты говоришь обо всех этих ужасающих и невероятных событиях, рассказываешь новости самого жуткого места во вселенной, и всё его существо кричало, чтобы он выключал радио и убирался из этого проклятого города так быстро, как только смог бы. Но каждый раз он включал маленькую серую коробочку на стене, чтобы услышать, как завораживающий голос назовёт его волосы идеальными. И почти каждую ночь, засыпая иногда под звуки твоих тихих слов, он видел во сне, как ожившие щупальца соскальзывают с сильных рук и обхватывают его шею, обвиваются вокруг плеч, мерно мерцая в такт ускорившегося сердцебиения. Он слышал знакомый голос у своего уха, повторяющий слова восхищения – как те, что ты говорил в эфирах, но иначе, тише, интимнее.       С того самого первого дня, с первого взгляда в твои глаза, он боялся тебя больше, чем чего-либо в жизни, но даже этого страха было недостаточно, чтобы удержать его от частых звонков, оправданных для собственной совести срочными научными изысканиями. Почти каждый день Карлос приходил на станцию лишь для того, чтобы столкнуться с тобой взглядом и, быстро проговорив что-то о неправильно работающем времени, сбежать обратно в лабораторию, подальше от самой страшной угрозы этого города, которая по ужасному стечению обстоятельств при этом являлась и самой прекрасной его достопримечательностью. Убегать – лишь на это хватало его самообладания, но, только унеся ноги подальше оттуда, он всё равно возвращался к себе и включал радио, чтобы услышать голос, так пугающий его снова и снова. Иногда он забывался под звуки твоих рассказов и представлял, как медленно шевелятся губы, произносящие эти слова. Как скептически поднимается бровь в ответ на неприятные замечания героев новостей. Как напрягается лоб и сжимается челюсть при одном упоминании не заслуживших доверия горожан. Как маленькие морщинки у глаз появляются вместе с лёгкой улыбкой всякий раз, как речь заходит о нём самом. Тогда, просыпаясь на следующее утро, Карлос вновь доезжал до радиостанции, по дороге придумывая достаточно веский научный повод, и специально приходил чуть раньше того времени, когда начинался перерыв, чтобы понаблюдать из-за прозрачного стекла радиорубки, как отображаются на лице все те неподдельные эмоции, которые так отчётливо слышатся в каждой ноте невероятно живого голоса.       Он боялся тебя так сильно, что решил не замечать этого.       «Мне бы просто хотелось... жить», – подумал Карлос, получив вежливо выкрикиваемое совами приглашение на церемонию в честь года его пребывания в Найт Вейле.       «Жизнь всего одна», – понял он, отмывая с рук кровь – то ли свою, то ли Индейского следопыта.       «Я не упущу её», – промелькнуло в его голове за секунду до того, как он нажал на кнопку «Отправить», и СМС с просьбой о встрече на автостоянке в ту же секунду с тихим «бульк» высветилось на экране твоего телефона.       Когда ты подошёл к его машине, Карлос не улыбался. Он думал о том, как много всего произошло с ним за этот год. Когда он впервые услышал загадочный голос по радио, то был уверен лишь в том, что нужно как можно скорее бежать от него прочь. И он в ту же секунду побежал навстречу. Изо дня в день со страхом и недоумением заглядывая в твои глаза, он пытался нащупать там что-то, что не давало ему уйти. И только сегодня он впервые увидел за этими глазами настоящего Сесила Палмера – человека (по большей части), который больше всего на свете дорожил своим городом и своими репортажами, который раз за разом переступал через себя, чтобы быть достаточно профессиональным, который... Который проклял Найт Вейл и, не раздумывая, оборвал эфир на полуслове, услышав, что он – Карлос – мёртв.       Он сказал, что просто хотел тебя увидеть. Это было правдой. Ложью было всё, что он говорил раньше – про науку, исследования и жизни целого города, зависящие от коротких встреч в перерывах.       «Иногда всё кажется таким странным и враждебным, а потом ты вдруг обнаруживаешь, что под ним прячется что-то ещё, что-то чистое и невинное», – сказал он, глядя на заходящее солнце.       «Я знаю, что ты имеешь в виду», – ответил ты. Карлос поджал губы.       Ты не знал.       Он молча положил руку тебе на колено, и хаос линий на твоей коже ожил, пульсируя мягким светом. Ты не слышал, как Карлос сдержал вздох, и не мог видеть, как одним уголком губ он легко улыбнулся маленькому странному глазу на твоём предплечье.       Данная мною сила в твоих венах потянулась к нему, поддаваясь теплу его ладони на твоём колене, и вы оба почувствовали это. Ты положил голову на его плечо, и Карлос твёрдо решил, что ничего, кроме этого, не имеет значения.       Как бы мне хотелось чтобы так всё и закончилось. Чтобы вы сидели на капоте машины и наблюдали за шумным закатом, и чтобы не было ничего больше. Никогда.       Карлос смотрел на таинственное бездонное небо над «Арби'с», и оно напоминало ему океан. Ещё подростком, задолго до Найт Вейла, он жил почти у самого побережья, и его мать учила его нырять, доставая до дна рукой. Это было её любимое развлечение в жаркие летние дни – она погружалась под воду так глубоко, как только могла, лишь для того, чтобы коснуться кончиками пальцев мягкого илистого дна и тут же стрелой взлететь к поверхности. Карлос нырял хорошо, но ему никогда не удавалось прикоснуться ко дну.       «Когда ты ныряешь, – говорила ему мама, – кислород в твоих лёгких не дает тебе достичь дна. Если хочешь коснуться его рукой – закрой глаза, сделай глубокий вдох, а затем выпусти воздух из лёгких. Весь без остатка. Позволь ему раствориться в земной атмосфере».       «Но ведь… – удивлялся мальчик, – разве это не опасно?». Он, конечно же, знал, что мама в любой момент готова подхватить его на руки и вынести к берегу, но всё же расставаться с тем, что позволяет ему жить, было нелегко. К тому же, его мама... кто бы спас её?       «В этом и смысл, – она улыбалась. – Сними барьеры, забудь о себе и своей жизни, отдайся чёрной манящей глубине. Никакая жертва не ценна, пока есть страховка. Перережь ремень безопасности. Чем больше воздуха ты хранишь в своих лёгких, тем меньше вероятность, что он тебе понадобится. Только избавившись от него, ты сможешь опуститься действительно глубоко». Она говорила это и ныряла, поднимая фонтан солёных брызг и исчезая под тёплыми волнами. Карлос следовал за ней, но ему так никогда и не удавалось избавиться от всего воздуха, полностью отдавшись океану.       «Никакая жертва не ценна, пока есть страховка, – пронеслось в его голове, когда он вглядывался в чёрную бездну небосвода. – Перережь ремень безопасности». Карлос был слишком счастлив, чтобы вспомнить, что, когда он стал постарше, эти же слова мама однажды сказала о его отце.       Он утонул в тебе, Сесил. Он выбрал в тебе утонуть.       Но чем больше времени вы проводили вместе, тем хуже всё становилось. Нет, конечно, это не было виной Карлоса и, тем более, твоей, просто так уж совпало, что разрозненные осколки разбитого на множество миров Найт Вейла всё скорее приближались друг к другу, и всё больше пробуждалась сила в твоих венах. И всё сложнее было держать её под контролем. Обнаружение старых кассет, потеря Карлоса в пустыне другого мира, приход Стрекс – всё это подкосило тебя. Ты не мог владеть собой так, как прежде, ты начал замечать вещи, которых видеть не хотел. После провала твоей революции ты впервые почувствовал, что твоё тело сильнее разума – все узоры на коже излучали ослепительно яркий свет, и пульсирующая в них энергия собиралась у кончиков пальцев, готовая вот-вот вырваться на свободу ядерным взрывом. Ты чувствовал это. И ты испугался.       Я утирала слёзы, глядя на то, как ты смотришь на свои трясущиеся руки и пытаешься понять, что делать дальше. Я надеялась, что с помощью этой силы ты сможешь говорить со мной – или хотя бы просто слушать, но вместо этого я была вынуждена лишь наблюдать, как медленно разрушается твоё тело, а вместе с ним – и твоя душа. Я не знала, Сесил...       Не знала...       Я отворачивалась, чтобы не видеть, как ты с криком просыпаешься посреди ночи и выскакиваешь из комнаты, надеясь, что разбуженный Карлос не успеет понять, что случилось. Ты закрывался в ванной и, глядя на занавешенное плотной тканью зеркало, кадр за кадром проматывал в мыслях ночной кошмар, к которому невозможно было привыкнуть. И ты злился – на всех вокруг. На меня, хоть и не зная о моём существовании, но проклиная того, кто сделал тебя таким. На мать, которая никогда не пыталась помочь. На Карлоса – за то, что лежит в той тёмной комнате, взволнованный твоим резким исчезновением, и ни о чём не спрашивает, ведь стоит ему задать лишь один вопрос, и ты тут же раскрыл бы все карты, устав хранить с каждым днём всё более яркий секрет. Ты ненавидел даже самого себя – за злость и обвинения других, за то, что вот-вот сорвёшься, и, особенно, за эти сны, в которых ослепляющие рисунки оживают лишь для того, чтобы обернуться против всех, кого ты любишь. И чем дольше ты сидел на полу запертой ванной, зажмурившись и сжимая дрожащие кулаки, тем яснее чувствовал разливающийся по венам жар, подкатывающий к пальцам на руках и ногах, к шее, к глазам. Только ценой невероятных усилий тебе удавалось восстановить дыхание и медленно вернуть себе здравый рассудок, после чего разбегающиеся рисунки успокаивались и только слабо поблёскивали в сумраке плохо освещённой комнаты. Ты устал изобретать новые способы привести мысли в порядок. Сначала помогало ощущение холодной воды на коже, но это работало недолго.       Я закрывала глаза ладонью, чтобы не видеть, как ты каждую неделю заходил к Джону Питеру – ну, помнишь, фармацевту – за новой дозой успокоительных. Ты понимал, что только так можно контролировать этот смертоносный свет, растущий внутри тебя. Тебе было нелегко, и все это видели, но ты не говорил ни слова, лишь надевая одежду из плотной ткани, которая не пропускала бы усилившееся мерцание сходящих с ума линий, точек и щупалец.       Но Карлос видел это. Он, в конце концов, был учёным, и понимал, что ещё одна пустая упаковка таблеток в мусорном ведре – не лучший признак. Он не спрашивал, что с тобой происходит, уверенный, что ты сам рассказал бы ему, если бы считал нужным. А ты... ты берёг его, считая, что стоит Карлосу узнать причину твоих ночных кошмаров, как все они тут же воплотятся в реальность.       Он заглядывал в твои глаза в поисках ответа, но ты лишь отводил взгляд, вставал и шёл налить стакан воды, чтобы запить лекарство. А потом возвращался и с еле слышным вздохом садился на диван и потирал костяшки пальцев, думая, что Карлос не замечает. А он закрывал глаза и вспоминал, как первый раз увидел тебя там, у двери на радиостанцию, напуганный до потери сознания, но всё же отчаянно стремившийся встретиться с тобой лицом к лицу. И теперь, сидя прямо напротив, он смотрел на твою сгорбленную фигуру и думал, что, может быть, всё ещё боится. Не так, как обычно боятся пары, когда один из них вдруг начинает вести себя странно и отстранённо – боялся не за отношения и не за счастье друг друга, а прямо как в его первый день в городе, когда Карлос впервые услышал твой поразительный голос и все те невероятные вещи, которые ты просто не мог знать. Он видел, как по ночам ты вскакивал и выбегал из комнаты, и всё твоё тело мерцало ярче, чем обычно, ярче, чем должно было, и ему было интересно, но при этом он чувствовал, что ему несказанно повезло, что вас разделяет толстая запертая дверь ванной. Иногда он слышал тяжёлое дыхание, реже – звуки ударов кулаками о стены. И дверь ванной уже не казалась достаточно толстой. Карлос никогда не сказал бы этого, но, хоть его сердце и разрывалось каждый раз, когда он видел, как ты принимаешь свои таблетки, он всё же был благодарен тебе за это.       Несколько раз, когда за завтраком вдруг наступала неловкая пауза и казалось, что теперь самое время сказать то, на что давно не находилось сил, Карлос пытался заговорить об этом, пытался спросить, что происходит с тобой, как давно это началось и, главное, чем он, со всей его наукой и целой лабораторией гудящих приборов, чем он может тебе помочь? Но всякий раз не хватало какой-то секунды, и тишину маленькой кухоньки нарушал твой голос, а Карлос незаметно поджимал губы и опускал взгляд, рассматривая плавающие в кружке чаинки и слушая произносимые тобой слова в безуспешной попытке отгородиться от тревожных мыслей и погрузиться в знакомый и такой любимый тембр.       Он никогда не решался заговорить. Карлос и сам не знал, боялся ли он причинить тебе боль, обидеть тебя недоверием или просто... боялся тебя. Он больше не знал, чего от тебя ожидать. Он видел, что твои таблетки почти не работают, и периоды холодной отстранённости сменяются ночными припадками неконтролируемого гнева, из-за следов которого наутро было страшно заходить в ванную. Карлос смотрел на то, как ты сгораешь, и совершенно не представлял, что же он может сделать.       Хотела бы я ему подсказать... Всё, что я могла – лишь смотреть на плоды своих ошибок и надеяться, что твоя сила всё же позволит тебе меня услышать. Но ты всё ещё не знал, не хотел знать обо мне, и даже радиоволны с моим голосом превращались в твоём разуме в шум пустого эфира. Может быть, твои таблетки всё же работали, или я была не права с самого начала, и даже без них эта сила продолжила бы скрывать меня от твоих глаз. Я не знала. Я смотрела на тебя, в растерянности принимающего существование неисчислимого множества миров, и не знала. Смотрела на обескураженного Карлоса, с восторгом оглядывающего людей, которых не должно было быть на улицах его Найт Вейла, и не знала. Я не могла понять даже то, почему с восстановлением целостности этого мира и закрытием всех трещин между измерениями твои силы не исчезли, а продолжали набирать силу, всё горячее пылая и всё ближе подступая к кончикам пальцев в моменты внезапных вспышек страха, гнева или даже радости.       Карлос видел, что всё становится хуже.       «Сесил, – несколько раз пытался сказать он, – я вижу, что всё становится хуже!». Он не знал, что и почему, но не мог не замечать, как стремительно ты начал меняться, как холоднее ты и растеряннее, как уходят из твоего голоса нотки так любимых Карлосом эмоций. Слушая радио, он не мог больше представлять, как напрягаются уголки твоего рта или как у смеющихся глаз собираются морщинки, потому что не слышал ни одного звука, говорящего о дрожании мускулов на лице. Ни одного звука, принадлежащего живому человеку. Но Карлос продолжал молчать, проглатывая слова недоумения и лишь издалека наблюдая за тем, как ты вновь выбрасываешь пустые упаковки от лекарства.       Знаешь, ты молодец, Сесил. Ты действительно старался. Я видела, как тяжело тебе давался этот секрет, и как каждый раз ты убеждал себя, что не выдаёшь его лишь ради блага Карлоса и всех тех, кто мог пострадать от силы, которую становилось всё тяжелее контролировать.       Да, ты ошибся.       Но посмотри на меня. Чья вина тяжелее?       Я разрушила всё. Ты – всего лишь не принял таблетки.       Каждая новая доза делала тебя всё более рассеянным, так что уследить за временем приёма становилось всё сложнее. И однажды тебе всё же не удалось это сделать. Ты был слишком растерян, слишком поглощён своими глупыми подозрениями, когда Карлос вдруг начал скрывать от тебя что-то. Ты думал... На самом деле, ты не хотел думать об этом, но мысли сами приходили тебе на ум, и вскоре ты убедил себя, что из-за твоей замкнутости Карлос не хочет делиться своими переживаниями. Ты вспоминал, как много лет назад вы с ним так же не могли произнести ни слова, глядя друг другу в глаза, но тогда это казалось так естественно и правильно и заставляло дышать чаще, когда кровь приливала к лицу от одного только «Эй, интересуешься наукой?» или «У твоего дома отличная кровля». Но теперь всё изменилось. Раздражённый как никогда, ты метался по радиорубке, стараясь не думать, к чему могут привести тайны Карлоса. Больше всего на свете ты боялся, что потеряешь его – после всего, что ты сделал, чтобы его спасти. Ты отчаянно жаждал узнать его секреты – чтобы только убедиться, что они не связаны с тобой. Ты думал, что Карлос больше не любит тебя. Как же слеп ты был всё это время!       Помнишь, Сесил, тогда, на крыше Общественного колледжа? Ты не мог собраться с мыслями и нёс чушь, даже не замечая, как сильно Карлоса тянуло к тебе – с первой секунды его пребывания в городе. Словно мотылёк, белые крылья которого отплясывают вокруг открытого пламени, он неосознанно приближался к тебе всё сильнее и сильнее, пока однажды полы его лабораторного халата не осветило мерцание твоей кожи. Стоило ему забыть о страхе обжечься, о риске расстаться с собственной жизнью, как тонкие крылья тут же покрылись копотью открытого пламени. Всё время, что он знал тебя, все его мысли были только об этом огне – таком опасном и манящем одновременно. Он мечтал открыть его тайны, даже если ради этого пришлось бы сгореть.       В этот вечер Карлос написал тебе сообщение. Он обещал рассказать обо всём, но ты не думал, что ему тоже захочется ответов?       «Искренность», – сказал он, размешивая сахар в своей кружке кофе. В ответ на твой недоумённый взгляд он продолжил: «Нашей любви её недостаёт». Он поставил кружку на стол и сел рядом, облокотившись о столешницу. «Что?», – рассеянно ответил ты, хотя прекрасно понимал, о чём говорит Карлос. Ты знал, это не могло продолжаться вечно. Однажды он спросил бы. Рано или поздно.       Он задал вопрос. И ещё один. И ещё. Вспоминая все ночные пробуждения и твои трясущиеся руки после них, каждый сухой эфир, проведённый под действием таблеток, каждый взгляд в сторону и вздрагивание от прикосновения. Он продолжал и продолжал говорить, и на его глаза навернулись слёзы, которые он успешно сдерживал несколько лет. Нетронутый кофе остывал, а Карлос уже стоял у окна, указывая рукой на город по ту сторону толстого стекла, который, как он считал, сделал это с тобой.       Ты сжал всё сильнее мерцающие кулаки. Твоя челюсть напряглась, и зубы плотно сомкнулись. На лбу появились морщины. Карлос продолжал спрашивать, уже не надеясь на ответы и не в силах остановиться; он широкими шагами подошёл и сгрёб в ладони твою рубашку, умоляя, сам не зная, о чём, а ты не мог ничего сделать, кроме как сбросить его руки и с силой толкнуть в плечо, резко встав со своего места и бросив быстрый взгляд на разгорающиеся непознанным огнём рисунки на коже. Ты злился, сам не зная, на что, и просто на всё сразу.       На то, что Карлос всё видел. На то, что заговорил сейчас. На то, что молчал столько времени. Ты не замечал собственных слёз, пока одна из них не стекла по напряжённому подбородку. «Как он может? – говорил ты себе. – Как он может вспоминать мне всё это теперь?!». Может быть, ты произнёс это вслух, а может – и нет. Это не имело значения.       «Ты должен быть мне благодарен! – перебил ты, проглатывая подступивший от внезапной обиды ком в горле. – Я ведь...». Ты хотел сказать, что никогда не стал бы скрывать что-то от Карлоса, если бы не переживал за него, если бы это не было опасно, если бы тебе не снилось, как свет из кончиков твоих пальцев проникает ему под кожу, раздвигает стенки артерий, просачивается в кровоток и капля за каплей высасывает жизнь из слабеющего тела, наполняя его ослепительным светом, льющимся из впалых глаз. Ты хотел сказать, что любил его – что любишь прямо в эту секунду, когда он смотрит на тебя с выражением обиды и разочарования на лице. Но ты осёкся, потому что не был уверен, что это правда.       «Почему ты не видишь этого? – кричал ты и плотнее сжимал кулаки, так что ногти впивались в мерцающие ладони. – Я хотел защитить тебя!». И Карлос отвечал, что это ложь, в которой ты сам себя убедил, что ты никогда не готов был ничем жертвовать ради их общего счастья и что на самом деле тебе всегда было плевать на него. Он продолжал говорить это, хоть и знал, что это не так. «Я не сказал тебе что-то лишь однажды, – он вышел из себя, – а ты скрывал чёрт знает что столько лет!». «Но ты никогда не спрашивал, ни разу не сказал, что тебя вообще волнует, что со мной происходит!» – выпалил ты, не задумавшись ни на секунду. И ты действительно верил в то, что говоришь.       Вены на твоей шее вздулись от напряжения, и ослепительно-яркие линии носились по коже вдоль разгорячённых мышц. Тебе было жарко. Свет, казалось, обжигал изнутри. Карлос что-то кричал в ответ на твои обвинения, но всё, чего ты отчаянно жаждал – чтобы он замолчал, чтобы прекратил эту нелепую ссору, чтобы он понял, наконец, что ошибался во всём, от первого слова до последнего.       Сквозь нарастающий звон в ушах ты услышал тяжёлые ревущие слова: «Как будто тебе так тяжело просто сказать слово, одно единственное слово, чтобы я знал, что происходит!».       «Смотри, если так хочешь», – огрызнулся ты в ответ и разжал ладони, выпуская на свободу ослепляющие лучи. Ты никогда раньше не чувствовал в себе столько силы, бурлящей где-то под кожей и готовой вот-вот вырваться из заточения. Рисунки в форме щупалец наполнились невыносимым сиянием и вмиг соскользнули с кожи, гигантскими змеями извиваясь в маленькой кухне. Свет залил пространство, и на секунду ты увидел, как Карлос, твой милый Карлос, заворожённо смотрит на разворачивающееся действо, и слёзы – уже не ярости и не обиды, а настоящего восторга перед чем-то прекрасным и непознанным – наполняют его начавшие краснеть глаза. «Что я... – промелькнуло в твоей голове, – что я наделал...».       Белое сияние наполняло комнату, и ты зажмурился, не в силах больше его выдерживать. В голове стучало и звенело, будто все органы разом сошли с ума. Будто ты сошёл с ума. Становилось всё жарче и жарче, и ты закричал, не в силах этого вынести – за мгновение до того, как из твоего горла вырвались первые хриплые звуки, услышав протяжный крик с другого конца комнаты. Карлос кричал от боли и страха, хватаясь руками за внезапно ставшую такой тяжёлой голову и падая на пол, но ты не видел этого, погружённый в собственную агонию. Последнее, что ты услышал тогда – грохот рушащейся стены между кухней и ванной и звон вдребезги разбивающегося зеркала.       Вот как всё было, Сесил. Ты лежал на полу, обессиленный и обгоревший, провалившийся в спасительное забытье. А потом, очнувшись, был не в силах пошевелить ни одним мускулом на лице. Ты ещё ничего не знал тогда. Но из закрытых спёкшихся глаз стекла одинокая слеза.       И вот ты здесь. Стоишь перед разбитым на мелкие осколки зеркалом и делаешь вид что не слышишь меня. Зеркало. Протяни руку, дотронься до острых краёв стекла. Оно больше не закрыто.       Я знаю, как тебе больно. Снова и снова в своей голове ты прокручиваешь последнее воспоминание о том пронзительном крике, утонувшем в белом огне. Твои обожжённые руки трясутся от холода, а перед ослепшими вмиг глазами проносится один и тот же образ – вновь и вновь испуганные глаза Карлоса, впервые увидевшего твоё лицо в тусклом свете одинокого фонаря. Тогда ты не видел, как он боялся тебя, Сесил. Ты никогда не видел.       Ты знаешь, что я здесь, ведь правда? Слышишь мои слова, обращённые к твоей разбитой душе. Просто не отзываешься, боясь последствий. Боясь осуждения. Боясь самого себя.       Ты часто дышишь и всё ещё видишь лицо Карлоса и его прекрасные, идеальные волосы, развевающиеся на ветру, и его прекрасное, идеальное пальто, в которое он кутался от пронизывающего вечернего ветра. Ты чувствуешь, что он здесь. Карлос, замечательный Карлос, не мог пострадать, не мог исчезнуть из твоей жизни, ты не мог... Ты попытался открутить кран, чтобы умыться холодной водой, как делал это раньше, просыпаясь от кошмара, но твоя рука соскользнула и палец коснулся одного из осколков, но ты не почувствовал боли, медленно сползая по стене и пачкая пол яркой и жидкой кровью.       Это только моя вина. Моя целиком. Я дала тебе эту силу. Я позволила твоей матери прятаться от тебя годами. Я привела сюда Карлоса, надеясь, что его научный интерес заставит его разглядеть в тебе больше, чем просто радиоведущего. И он сгорел в пламени зажжённого мною солнца.       Я бы просила прощения вечно, если бы это могло что-то исправить. Я бы отдала свою жизнь в обмен на его. Я бы сделала что угодно, лишь бы только ты не сидел сейчас на забрызганном кровью полу, дрожа от холода и повторяя, что Карлос в полном порядке, что он здесь, сейчас войдёт в эту дверь и обнимет тебя, скажет, что всё в будет хорошо, что всё наладится, что всё уже наладилось.       Прошу, не закрывай уши ладонями. Не отворачивайся. Хантокар-Убийца всего лишь хочет помочь.       Иди ко мне, Сесил. Иди ко мне.