Артёму страшно...

      Артёму страшно, когда он хлеб хватает грязными руками, даже лица не скрывая, желанием одним руководствуясь: только бы детей своих накормить, ведь они два дня не ели. Денег нет, а государство всё казну растрачивает, а на что? На праздники и балы, на войны, без которых обойтись можно, а тут вообще-то люди бедные дохнут, как животные, прямо на улицах от голода, от болезней, которые возникают из-за грязи, потому что им, бедолагам, не только мыться негде, но и жить. И когда слышит ругательство со стороны ворчливого дедульки, сердце сжимается, потому что он против себя поступает, против принципов собственных, но не может он эту буханку отдать. Дети ведь голодные. Он хлеб прячет под жилетку и идёт в «дом», местечко, где они прячутся, на подвал больше похожее, чем на какую-нибудь каморку тесную, туда свет через малюсенькие щели проникает. Детишек жалко, он своим потомкам эту смерть голодную оттягивать будет, пока сам не умрёт.       Артёму страшно, когда он нащупывает кости одни под сорочкой жены (верхнее платье она на ночь снимает). Он остатки этой самой буханки ей отдаёт, чувствуя, как живот собственный в болезненном спазме заходится, но решения не меняет. Он ей твёрдо говорит, что поел ещё на базаре, а Кристина верит ему наивно, кивает согласно, только при этом условии соглашаясь принять пищу спасительную. Дзюба её по плечу гладит и в лоб целует, когда она кусочек первый в рот кладёт, смотрит на неё, понимая, сколь сильно самому есть хочется. Женщина ему кусочек предлагает, он отказывается, ведь ей нужнее, она ведь совсем уже тощая, а так быть не должно. Со вторым кусочком мужчина слюну жадно глотает. С третьим сжимает зубы. Но он не будет есть, ведь ей нужнее, да и остатки заканчиваются после третьего кусочка.       Артёму страшно, когда он крадёт ожерелье у ювелира и относит его в ломбард, надеясь хоть немного денег раздобыть. Даже когда всё не по плану идёт и его выставляют, прикрикивая, что уловки оборванцев не работают, что Господину всё расскажут, а ожерелье заветное всё-таки отнимают, а ещё сверху по спине больной ударяют, ему не страшно за себя, он за детишек боится. Он «домой» со стыда не возвращается. Нечего детям и жене надежду на еду вселять. Нет еды, значит отца нет тоже. Ему, правда, помогают. Он скитается по городу, надеясь время скоротать, а его какая-то женщина останавливает ночью, когда луна на небе прямо над головой расположена, да вручает корзинку с хлебом. Дзюба смотрит сперва с ужасом, пересчитывает буханки поштучно, их семь, затем выслушивает тираду о том, что нельзя детишек бросать (видимо, таких отцов много было), что нервничают они ведь. Он имя её спрашивает, обещая молиться за неё до конца своих дней, а сам за колени обнимает, плакать начиная. Она отвечает, что её зовут Екатериной, и улыбается загадочно, когда Артём голову поднимает, спасителя своего видя. Кудри шикарные каштановые, улыбка яркая даже ночью — такой ангел чистый. Не просто так Екатерина — чистая, непорочная. Дзюба бормочет про то, что она его спасительница, не удерживается и обнимает крепко-крепко, а затем корзину берёт и по пути домой шесть буханок прячет, а одну относит детям, желая накормить. Себе кусочек маленький оставляет, жене — в разы больше, а детям — самая большая часть, остальное. И смотрит счастливо и улыбается: ещё неделю они будут жить спокойно благодаря спасительнице — Екатерине. Он жене тихонечко рассказывает, на всякий случай, где буханки лежат, и успокаивается, мирным сном засыпая, однако желудок еды ещё просит.       Артёму страшно, когда его торговец хлебом хватает за руку, а рядом ещё и ювелир этот бешеный стоит. Он оправдываться начинает, когда его волокут без особого сопротивления (на него сил нет просто) на главную площадь. Объясняет, про детей рассказывает. Ему не верят, говорят: воруешь — будешь наказан. Его к столбу позорному лицом привязывают так, чтобы на руках тощих почти болтался, чтобы едва пальцами до земли достать мог, народ созывают на забаву. Руководителю города сообщают про то, что этот вор законченный, нужно меры предпринять. И Дзюбе назначают неутешительные удары плетью, причём столько, сколько пострадавшие пожелают, но обозначают предел: до смерти забить нельзя, потому что Господин где-то рядом. Артём оглядывает площадь, замечая спасительницу вчерашнюю, вероятно, с мужем, черты которого до ужаса знакомыми кажутся. От одного имени мужского, чьё имя настойчиво в голове звучит, сердце сжимается. Он голову гордо к столбу отворачивает, встать пытается устойчивее, его водой ледяной обливают. Он сглатывает нервно, а мозг кричит настойчивее: «Это Игорь!» Дзюба глаза с первым ударом прикрывает. Если это он, то падать в его глазах не хочется, куда уж ниже. Был при дворе, стал бездомным оборванцем. Второй удар как облегчение небесное приходится. Артём рад, что его наказывают за эти поступки. Мать его так воспитала, что обязательно наказание получить нужно за то, что сделал не по нормам принятым. Ему так легче, даже улыбка на губах скользит. «Только бы это был не Игорь или пусть бы, если и он, то не узнает», — думает мужчина, следом от удара вскрикивая. По коже, за два удара достаточно рассечённой, удар приходится в разы больнее. Когда всё заканчивается, Артём на ватных ногах с пьедестала своего спускается, мимо Екатерины и её мужа проходит с максимально опущенной головой. Она говорит мужчине своему: «Я ему вчера весь хлеб отдала, бедняга». Дзюба в комочек сжаться хочет, когда за поворотом ещё и собственную жену видит. Она его со слезами обнимает, в грудь солёные ручейки впитывая, но на спину не давит. Видела, значит. За руку берёт и ведёт домой, говоря, что хлеб ещё есть и суетиться пока не надо.       Артёму страшно, когда он через три дня видит, как воины государственные человека палками избивают. Он дрожит, как лист, когда один в его сторону смотрит. Он не должен умирать. Он жить должен, детишек кормить, они ведь маленькие совсем. Дзюба как трус сбегает, он дрожит, а ноги ватными становятся. Спотыкается на базаре, ровно у лавки с хлебом. Его продавец узнаёт, думает, что наказан мало, а жандармы тут же к нему, кричащему про то, что этот воришка ни разу не заплатил, подходят, руки за спину заламывают и снова по спине бьют, как в ломбарде, а кожа рассечённая взвыть вынуждает. Его ведут куда-то, и Артёму страшно за детей, они без отца остаться могут, за Кристину, как она справится с сорванцами, приунывшими из-за голода в последние дни, но не за себя. Ему руки вскоре верёвкой обматывают и к седлу лошадиному привязывают, заставляя идти пешком самому, унижение ко всему добавляя. Жандарм запрыгивает на коня, второй здесь и остаётся. Артём идёт, как ему кажется, бесконечно долго, но понимает — ведут его во дворец, значит, судить будет повелитель, отец народа. Дзюба по сторонам оглядывается, когда останавливаются возле конюшни какой-то во дворце, и ангела видит, спасительницу Екатерину. Он её по имени кричит, за что по голове получает, а она ближе подходит, сразу говоря, что узнала.       — Екатерина, помогите! Дети там! — Артём кивает головой в сторону, откуда его привели.       Женщина осматривает его внимательно с ног до головы. Замечает его истоптанные до кровяных мозолей ноги. Видит грязь, которую не отмыть за раз даже в бане. Обращает внимание на руки, изуродованные всякими царапинами. А он на колени падает, но не обнимает — руки связаны.       — Говорите, где, я им помогу, — уверенно она произносит, а Артём тараторит, объясняя место, где подвал расположен, а потом добавляет про ангела снова и плачет слезами настоящими, не скупыми даже.       Жандарм, придумав себе, что Госпоже с оборванцем общаться неприятно, снова его ударяет, поднимает силой и тащит куда-то. Дзюбе бесконечными кажутся лабиринты сада, но его в какой-то домик заводят, не во дворец, на колени опускают.       — Господин, на этого оборванца жалоб много, не платит, а ест, — объясняет ситуацию жандарм, а Артём зачем-то головой качает, будто говорит, что невиновен, а на господина этого смотрит с мольбой, потому что и имя, и отчество, и фамилию его знает.       — Оставь нас, дверь закрой, никого не пускай, — три распоряжения друг за другом высыпаются на солдата, и тот подчиняется, уходит, а Дзюба надеется, что его не помнят в ответ, потому что стыдно становится за отца, который всё состояние в карты проиграл и наследства никакого не оставил, хотя был первым из самых богатых в государстве. — Что же тебя жизнь так помотала, Артём? — спрашивает мужчина, а нищий ещё и глаза на ковёр опускает, стыдится. Его помнят, надежда уже рухнула. — Посмотри на меня, — требовательно произносят откуда-то сверху, Артём так в ковёр и смотрит, сапоги в своём поле зрения обнаруживает скоро. Господин на корточки опускается, за подбородок берёт и голову поднимает. Дзюбе ничего не остаётся, кроме как подчиниться, посмотреть в глаза прямо.       Игорь друга детства не узнаёт. Они бок о бок шли, росли и воспитывались, тренировались с саблями и упражнялись со шпагами, ломали языки, изучая одновременно английский, французский и испанский, проклинали математику и смеялись над учителем политики. Неужели это тот Артём? Это же он чудил, и они вместе за девушками в бане подглядывали, а иногда даже платья забирали и всё смеялись, за что потом от отца Акинфеева получали. А теперь он, вечно шумный Дзюба, молчит побито как-то, будто рабом настоящим стал.       — Артём, чудо моё, сними рубаху, пожалуйста, — Игорь надеется, что дело в тоне, которым он к нему обращается, поэтому тактику меняет, но нет, Дзюба не реагирует, смотрит на сапоги красивые, чистые и завидует, качая головой в знак того, что он не будет исполнять приказ.       Акинфеев из себя выходит, рвёт тонкий материал ровно по середине груди, заставляет Артёма, пошатывающегося от напора и от голода, подняться, и смотрит внимательно и ошарашенно. Сквозь кожу одни кости видны, смотришь сюда — выпирают рёбра, туда — живот впадает жутко, вот туда — тазовая кость торчит так, что смотреть страшно, а всё это слоем грязи украшается, и при этом он даже спину ещё не видел. Игоря от одной такой картины подташнивать начинает, Артёма всё ещё тошнит от голода.       Господин отходит к двери резко, что-то приказывая, и не отходит, пока ему не приносят то, что он сказал. Он сам ведро с тряпкой чистой заносит прямо в центр комнаты, а к Артёму двигает стульчик, чтобы сесть наконец смог, следом ещё один, на него он вазу с фруктами ставит, хлебом и стаканом с водой. Уговаривает, как ребёнка, рубаху снять, но снимает в итоге без согласия друга детства. Пока Акинфеев суетится, Дзюба догадывается и задаёт тихий вопрос:       — Екатерина — жена? — в простом предложении запинается от голода и от шока.       — Да, она моя жена, — отвечает Игорь бегло, смачивая тряпку водой, отжимая и начиная с рук смывать грязь. — Ешь, ты голоден.       — Моя жена…       — Артём, я уже распорядился, чтобы её нашли. Уже вечером вы отправитесь в баню и будете отъедаться в покоях, — бормочет Господин, а движения плавными успокаивающими становятся.       — Не надо искать, Екатерина знает, — Дзюба смотрит преданно в глаза прямо, как несколько лет назад перед отъездом смотрел.       — Хорошо, Артём! Только ешь, пожалуйста! — Игорь с груди всё смывает, к спине переходит и замирает, подтверждая только что вчера это он несколько дней назад это он был. Артём тянется за хлебом и кусочек привычно маленький ломает и тут же в рот бросает, рассасывая и искренне наслаждаясь. Акинфеев на эту картину морщится, друг ещё берёт, но такой же маленький и больше не притрагивается, говорит, наелся. Игорь не выдерживает, тряпку в ведро бросает и перед ним на корточки садится, лицо, тощее и измученное, в руки берёт. — Артём, пожалуйста, поешь плотно. Когда ты ел в последний раз? Я тебя с твоей семьёй из дворца не выпущу, слышишь? Здесь будешь, рядом. Всё закончилось, Артём, забывай это как страшный сон.       Игорь снова тряпку в руки берёт и за спину заходит, пытаясь аккуратно смыть грязь, но задевает царапины крупные, и из них комочки вымывая. Закончив со спиной, господин на колени опускается, закатывает неприлично свободные штанины и ноги отмывать начинает.       — Ты этого не должен делать, — бормочет Артём. — Игорь Влади…       — Ты мой друг, и я твой тоже, не вижу в этом ничего плохого, — перебивает Акинфеев, понимая, что от этого человека он категорически не хочет слышать обращения по имени и отчеству.       — Я думал, мы больше, чем друзья… были по крайней мере несколько лет тому назад. Или ты меня таким не хочешь… видеть? — стыдливо произносит Дзюба, прекрасно помня, что они вдвоём вытворяли. Отец его за это женил быстрее, разлучить пытаясь, и у него это вышло. Два лучших друга друг друга потеряли на несколько лет, и эта ошибка одного сломала точно, изменила в корне.       Игорь на вопрос не отвечает. Пауза перед словом «видеть» неоднозначной кажется. Он молчит, переваривая, ноги домывая и тряпку бросая в ведро, ясно давая понять, что закончил. Артём с надеждой смотрит, которая из рук ускользает с каждым шагом господина. Акинфеев будто время тянет, берёт ведро и выносит слугам за дверь. Дзюба со стула поднимается, на ногах пошатывающихся устоять пытается.       — Так молчать и будешь? — голос ломается, сипит, Артём ничего с этим сделать не может.       — У меня жена и дети теперь есть, Артём, — говорит Игорь, а сердце артёмово удар пропускает. — Как раньше не будет уже, но я всё ещё хочу тебя… видеть, а теперь только с умножением на два. Ты никуда больше от меня не денешься, всю жизнь оставшуюся под носом моим проведёшь. Я о каждом твоём шаге знать буду, слышишь? Буду знать, что съел, что сделал, куда гулять ходил, с кем виделся. Тебя это выбесит, конечно, но я буду следить за тобой. Беречь буду.       — Я не буду так жить, — возмущается Дзюба, понимая, что друг не шутит.       — Будешь, Артём, тебе деваться некуда, потому что это приказ твоего Господина. И следующий приказ сразу же: съешь что-нибудь ещё прямо сейчас.       Дзюба раздражительно яблоко берёт и надкусывает через «не могу», и оно таким вкусным кажется, что он Игорю бы в ноги упал и благодарил бы за этот приказ, если бы сейчас не обиделся, как мальчишка. У него дыхание сбивается, а на глаза слёзы наворачиваются, плечи дрожать начинают. Акинфеев это замечает, поэтому подходит и обнимает аккуратно, чтобы спину не задеть.       Артёму больше не страшно. Когда он со своими детьми и женой в баню идёт, он даже шутку отпускает, но дёргается от каждого шага слуг, что позади идут, не смея приказа Господина ослушаться. Ему привыкать придётся к ним, как к жизни на улице привыкал. Кристина за ширмой тряпицей банной обматывается, Артём пока сыновьям помогает вокруг бёдер обмотать, затем сам на место жены становится и справляется с собственной тряпицей. Мужчина сыновей придерживает, чтобы не упали от слабости, пока через порог переступают. Он их на полок сажает, и Никиту, и Максима. Кристине руку подаёт, помогая зайти на дрожащих ногах и забраться к мальчишкам. За ними следом две служанки заходят. Жена улыбкой внезапно заливается и в плечо своего мужа утыкается носом, радуясь, что всё, наконец, закончилось. Артём её приобнимает, хихикая. Девушка подаёт вазу с фруктами, мальчишки тут же их уплетать начинают, а родители только и похихикивают. Дети с жаркого полка первыми слезают, и их служанки намывают: два раза волосы короткие моют и несколько раз мочалками трут, чтобы точно всё отмыть, а затем выходят вместе с ними и помогают одеться, хотя это мальчишки и сами могут. Артём просит служанок не возвращаться и сам жене помогает намыть волосы, сам её трёт, заботливо каждый комочек грязи смывая. Кристина ему помогает, улыбаясь и радуясь, что всё происходит так, как в самом начале их отношений было. Дзюба шутить заново учится. А когда оба всю грязь смывают, мужчина в изгиб между шеей и плечом женский утыкается, вдыхая запах чистый. Не удерживается, целует нежно и отдалённо слышит, как хлопает дверь. Голоса мальчишек наперебой с кем-то что-то обсуждают, и Артём с ужасом понимает, что в баню Игорь зашёл. По голосу узнаёт и от жены как ошпаренный отскакивает. Оба тряпицы данные снова наматывают и выходят в предбанник. Кристина стыдливо за ширму прячется, Артём замирает перед Акинфеевым, не зная, куда от его взгляда деться.       — Зайди ко мне, — приказывает Игорь.       — Как прикажете, Господин, — нервно сглотнув, произносит Артём, понимая, что дистанцию стоит выдержать, чтобы недопонимания в семье не возникло.       Акинфеев улыбается и за дверью скрывается, мальчишек напоследок по головам потрепав.       Артёму страшно, когда он к Игорю идёт. Там его ожидает ещё и управляющий дворцом. Его спрашивают про покои, всё ли устраивает, всё ли нравится, предлагают поменять что-то. Дзюба говорит, что всё шикарно и хлопот не требуется. Управляющий вскоре откланивается и покидает покои первого человека государства.       — Ты такой забавный, когда обращаешься ко мне, как к Господину, — спокойно говорит Игорь, с кресла поднимаясь и вокруг него ходить начиная. — Вы с Кристиной такие милые по рассказам служанок, ужас прямо. Тё-ё-ём, ты чего молчишь?       Обращение по ушам режет, Артём себя сдержать от смущения пытается.       — Меня раздражает вот этот твой контроль! — Дзюба голос повышает, но тут же замолкает и глаза в пол опускает.       — А теперь всегда так будет, а знаешь почему? Потому что ты женат, а я собственник, и ты это знаешь. Всегда так было. И если вы решите ещё потомков сделать, я об этом узнаю сразу. Хочешь, чтобы как раньше было? Тогда правила принимай и всё.       — Зачем хотеть как раньше, когда всё равно уже ничего не получится? Я не понимаю, Игорь! — Артём говорит эмоционально очень на тонах повышенных, а сам дрожит, поцеловать и обнять хочет. — Ты Господин теперь, а я кто? Оборванец с улицы? Да, Игорь? Для чего это всё, вот объясни мне? У меня даже титула нет теперь, отняли за долги! Ты не можешь просто так взять, поселить меня во дворце и дать высокую должность! Это согласовывать нужно, слышишь? А я не хочу, чтобы ты из-за меня от реально серьёзных проблем отвлекался! Посмотри на улицы базара, Игорь, я там не один такой! Там каждый второй такой, ворует, чтобы детей прокормить только, а за это поркой наказывают. Там люди умирают. Выйди, посмотри! Серьёзные проблемы не решаются, а ты мной заняться хочешь.       — То есть ты от помощи отказываешься, правильно? — Акинфеев щёки артёмовы рукой сжимает. — Значит, будешь это всё зарабатывать! Я не могу решить такие глобальные проблемы! Думаешь, Екатерина просто так по улицам болтается и хлеб раздаёт?!       — Я понимаю, что ты решить это совсем не можешь! Но ты вспомни, когда последний раз нищих кормили, когда организованно накрывали столы и давали корку хлеба и воду? Ещё при твоём отце, Игорь! Почему ты этого не делаешь? Где забота о народе, в которой ты клялся? Да почему же, чёрт возьми, я это говорю? Не должен, да? Не имею же права перед Господином! Извините, разрешите откланяться!       — Не разрешаю! — тявкает Игорь, за руку тянет и к стене прижимает, игнорирует то, как Дзюба нос морщит от боли, прошедшей по всем увечиям от плети. — Артём, я ведь по-хорошему хотел! Такое у тебя спасибо, да? Молчи, Артём, слушай и запоминай! — Акинфеев голос понижает до фальшивого спокойного. — Ты здесь, потому что я так хочу, и никто не сможет сказать и слова против, потому что я первый человек в этой стране, и даже ты не должен противостоять моим решениям, Артём. В следующий раз наложу на тебя санкции, ты понесёшь наказание, а сейчас иди в свои покои и думай над тем, что ты мне сказал.       — Извините, Господин, — бормочет Артём тихонечко совсем и к выходу идёт. Уже следуя по коридору, он слышит, как Игорь стражу приказывает, чтобы привести завтра же организатора. Дзюба улыбается невольно, за других бедняков радуясь и за то, что друг детства его услышал.       Артёму страшно, когда он возвращается в покои Господина и обнаруживает его с саблей в руках. Он грешным делом думает, что всё: сейчас голова с плеч и всё. Он на Игоря с мольбой смотрит и боится, тот смехом заливается и саблю на стол кладёт.       — Каждое воскресенье возле каждой церкви будут проходить обеды для нищих, — сообщает Акинфеев. — Я хочу, чтобы ты составил меню: супы, второе, какой хлеб они съедят, какой с собой возьмут, компот или морс. Хочешь, можешь составлять это каждую неделю и отправлять по понедельникам в церковные кухни. И ты теперь мой советник, делай с этим что хочешь. И да, титул графа тебе вернули и скоро вернут поместье и часть суммы, которую твой отец проиграл.       — Игорь, ты… — Дзюба слова теряет, поэтому просто в объятия кидается, — волшебник, самый настоящий. Артём крепко его сжимает, а Игорь, боясь задеть всё те же увечья, руки на раз кладёт, к себе прижать пытаясь, случайно носом проводит по шее к уху, запах вдыхая и целует невесомо почти. Дзюба руками за шею притягивает и в губы выдыхает, тут же следом прижимаясь к ним. Он сквозь поцелуй улыбается и губу акинфеевскую в себя втягивает, мнёт, как в подростковом возрасте мял.       Дзюба при дворе рос, удивительного в этом нет, отец был вторым человеком в государстве после Господина, то есть отца Игоря. Мальчики за ужином познакомились, сначала друг друга на дух не переносили, а с наступлением возраста, когда сабли стали давать настоящие, их отношения в гору пошли. После занятий с оружием они долго ещё обсуждали, как и куда бить лучше, после изучения языков кривлялись, перемешивая все. Забав было много. Отцы их отстранять друг от друга начали, когда поняли, что сыновья о жёнах даже мысли не допускали. Мужчины паниковали, торопились, а когда увидели их вместе не то что даже держащимися за руки или обнимающимися, а целующимися так пылко, как отцы своих жён в первую брачную ночь целовали. Сыновей в охапку схватили и отчитывать прямо в саду начали, кричали громко, даже уши закладывало. Вечером мужчины ещё раз всё обсудили, взвесили и решили женить обоих. Артёма женили сразу, через две недели, на Кристине Орловой, которая фамилию честную получала — становилась Дзюба. Игорь через год только на Екатерине Герун, что тоже фамилию мужа получила. Первый смирился быстрее, ребёнка почти сразу зачал, Акинфеев всё совестью мучался, виноватым себя перед Артёмом чувствовал, поэтому первенцы у любовников с разницей в целый год родились, зато Игорь следом поспешил озаботить себя вторым ребёнком, дочерью, а Дзюба второго организовал через год после рождения второго сына, правда, про личную жизнь сына Господина он ничего не слышал. А потом случилось это: отец поместье проиграл в карты, они без дома остались и без денег. Старший Дзюба не выдержал — пулю в лоб пустил. Артёму тоже хотелось, но всё те же инстинкты и вечный вопрос «а кто детям поможет» ему помогли с желанием справиться. Матушка зачахла от болезни. Сестрица этого всего не застала, потому что замуж выдана была удачно. А Дзюба воровать приноровился, несколько лет вытянул, справился.       — Ты теперь всегда рядом будешь? — с надеждой Артём спрашивает, а Игорь его по волосам треплет и целует в лоб, а затем бегло в губы.       — Всегда, мой дорогой, ты от меня никуда не денешься, и я от тебя тоже, — отвечает Господин. — А жёнам знать не обязательно.       Дзюба ещё раз целует напоследок, пытаясь понять, изменились ли губы. Игорь его в ответ на это к кровати толкает, сверху нависает, запястья тонкие сжимая, и целует, издевается над губами.       Артёму не страшно больше. Он нашёл то, что потерял давно, и никогда он не чувствовал себя так счастливо. Дзюба Акинфеева ногами и руками, когда тот их освобождает, обнимает, блокируя все движения, и говорит о том, как счастлив на испанском, французском и английском одновременно. Игорь улыбается, произнося в ответ признания в любви на тех же языках. Они смеются оба, они счастливы.