Помаши мне рукой с другой стороны Луны

Фургон. Страх. Юнги несется со всех ног, кричит что есть мочи, но голоса не слышно, кажется, что он просто закрывает и открывает рот, как аквариумная рыбка. На языке солёный привкус, слёзы стекают вниз по подбородку, и вот он делает рывок, снова кричит, но его голос прорезается лишь, когда между ними остается каких-то десять метров. Хосок оборачивается на его вопль с недоумением в глазах, а через несколько секунд его силуэт озаряется слепящим светом фар. Эта вспышка навсегда вьелась в подсознание, как последующий за ней звук удара и образ человека в маске, что отражается в зеркале заднего вида. Пекло Агония Самый жуткий из всех. После него всегда россыпь мурашек по коже и трудно дышать. Парень стоит у небольшого строения, единственный путь на выход из которого — это квадратное окно с решеткой железных прутьев. За ним комната, обычная, диван у противоположной стены, перед ним журнальный столик, ковёр с бордовым ворсом, и всё бы ничего, но комната объята огнём, а ковёр пропитан кровью. Посреди этого хаоса, без сознания, лежит его Хо. Юнги хватается за раскалённые прутья, пытается хоть немного погнуть металл, но тот, естественно, не поддаётся, он хрипит и задыхается, пробует просунуть меж них голову, кашляет и мычит от боли, всё тщетно. Комната заполняется черным дымом, он чувствует, как жар опаляет волосы, слышит, как сердце делает болезненый кульбит. Потолок с грохотом обваливается. Озеро. Беспомощность. Прозрачный, гладкий, как поверхность нового зеркала, и блядски прочный лёд. Вокруг на километры вперёд, во все стороны лишь замерзшая вода, земли не видно, а над головой повисли свинцовые тучи. Он сидит на льду голыми коленями, на нём только домашние шорты и старая красная футболка. Ветер пронизывает до самых костей. Его сковало, но не холодом, страх охватил каждый миллиметр тела, потому что он знает, что последует дальше. Его голос. Он поднимает голову раньше чем услышит его. Юнги видит, как Хосок идёт к нему быстрыми шагами. На лице недовольное выражение, он тепло одет, в куртке и шапке, но всё равно обнимает себя за плечи, нос раскраснелся, ветер раздувает пряди выбившихся каштановых волос. Он прекрасен. Но больше всего на свете, Юнги хотел бы не видеть его здесь. Он старается предупередить об опасноти, он машет руками, отчаянно пытается прогнать его прочь, однако предсказуемо не может вымолвить и слова. А потом гул, холодная твердь под его ногами дрожит и идёт трещинами, слышится всплеск, Хо пропадает из виду. Сейчас начнётся самое страшное. Юнги, как по сценарию, медлено опускает глаза на лёд, всматривается в синюю глубину. Его тошнит, к глазам подступает влага, в горле что-то клокочет, когда он видит поднимающиеся к поверхности пузыри воздуха, а следом за ними переполненное ужасом лицо. Хосок там, подо льдом. Он тонет, захлёбываясь студёной водой, отчаянно барахтается и мычит, стучит об лёд кулаками, разбивая костяшки в кровь. Юнги с паникой наблюдает, как последние силы покидают его тело и под тяжетстью промокшей одежды он погружается на дно, но всё, что Мин может сделать, это скребсти лёд ногтями, бить твердь в напрасных попытках его спасти. Снова и снова, снова и снова, пока последние пузыри воздуха не исчезнут, ударившись о поверхность. Когда он совсем упадёт, спрятав голову в изгибе рук, заглушая рвущиеся одинокие рыдания, пойдёт снег, и белоснежные хлопья смешаются с алым. Яичница. Надежда? Наименее пугающий, но достаточно, чтобы Юнги потерял всякое желание жить. Они сидят за столом, вместе, завтракают. Парень каждый раз думает, что сегодня обойдётся. Всё будет хорошо. Но нет. Это снова происходит. Хо давится и умирает от удушья у него на руках. Русская рулетка. Случай. Только здесь он может говорить. Это злая шутка. Не иначе. Пять пистолетов. Все прижаты к голове его парня. Один у правого виска, другой у левого, третий ствол упирается в затылок, дуло четвёртого под побородком, а пятый целит прямиком в лоб. Губы у Чона сжаты в тонкую полоску, глаза плотно зажмурены, а сам он трясётся, как осиновый лист. Он рвано втягивает носом воздух и крепче стискивает зубы. — Номер, — чей-то грубый голос уже не в первый раз требует, — назови номер, а то они нажмут на курок все и сразу. Юнги колеблется, он не хочет ничего отвечать, не может себя заставить, зная, что исход его ожидает один, как ни крути. — Номер, — уже жестче, одно движение и оружие снято с предохранителя. Хосок громко сглатывает. Юнги знает последовательность, поэтому оттягивает неизбежное. — Четыре, — шепчет, — я говорю червёртый, стреляй из четвёртого, — уже громче говорит парень, подавляя дрожь в голосе. — Холостой, дальше. Хо нервно дёргается, по шекам, что все в саже, бегут влажные дорожки, очищая кожу. — Три. — Попробуем снова. Не разочаровывай меня. — Теперь пять. — Что ж сегодня тебе везёт, жаль, что от этого ничего не зависит. Два пистолета. Оба у висков. Хосок на грани истерики, но не роняет и слова, он открывает опухшие глаза и смотрит прямо на Мина. Смотрит так, что у Юнги обрубается приток кисторода к голове, он перестаёт соображать, может быть это и к лучшему. — Что ж, мы на финише, давай закончим на красивой ноте. Парень молчит, не разрывает зрительного контакта и лишь машет головой, как болванчик, успокаивает больше себя, а не того, в чью голову придётся выстрел. Повторяет мыслено: " Скоро всё закончится, скоро всё закончится, обязательно закончится». — Эй! Ты оглох? — Прости. — Не понял. — Прости Хоби, — парень закашливается, в горле стоит мерзкий ком. Хосок еле слышно выдыхает, но держит глаза открытыми. — Пять. Юнги зажмуривается изо всех сил. Выстрел в полной тишине кажется чудовищно громким. Имено эти сновидения повторяются чащё всех. Каждый раз, закрывая глаза, Юнги молится неизвестно кому, прося лишь об одном. Он мечтает увидеть кромешную темноту, мечтает чувствовать себя отдохнувшим и спокойным. Не кричать среди ночи, не садиться резко на кровати, от очередного ужаса, не просыпаться, потому что дышать от слёз не может. Он хочет забыть все эти кошмары и никогда не вспоминать. Но его подсознание считает иначе, оно тасует сюжеты, как карты, и выдаёт ему самые разные комбинации. Единственное, что всегда остается неизменным, всепоглощающее чувство потери и липкий, как патока, страх по пробуждению. Юнги до смерти боится, что когда-нибудь не проснётся, что сон может оказаться реальностью. Боится не увидеть напротив его обеспокоенное лицо, не услышать его заливистый смех, не почувтвовать меж пальцев его пушистые волосы. Боится потерять смысл жизни наяву. Его муки начались не так давно, наверное, полгода назад, но кажется, что они терзают его душу и тело уже, как минимум, вечность. Сначала парень списывал это на переутомление, волнение, слишком высокую или низкую температуру в комнате, нервное перевозбуждение, да на что угодно. Потом стал искать знаки, прочёл кучу пресловутых статей от " Почему мозг проецирует кошмары» до «К чему снится гибель близкого человека». Он пытался не думать, перестать прокручивать в голове увиденные картины, надеясь, что это принесет хоть какую-то пользу. Хосоку он не говорил до последнего, тот беспокоился, но никогда не задавал лишних вопросов, он знал, что если Юнги захочет, расскажет сам. Но старший молчал, становясь с каждым днём всё раздражительнее и тревожнее. Он правда хотел поведать ему обо всём, очень хотел, но не мог себя заставить. Ему было гадко от мысли, что он вынудит его переживать или напугает, а ещё он не хотел казаться слабым и уязвимым, не привык быть таковым. И сейчас, эта уязвимость дико пугала его, делала зажатым и осторожным до мелочей, тихим и подозрительным. Но тайное всегда становится явным. Хосок узнал случайно. Один раз, Юнги чудовищно опаздывал на работу и оставил свой дневник на письменном столе, а когда спохватился и вернулся за ним, обнаружил в комнате Хо. Тот выглядел совершенно растерянным и беззащитным, что сердце старшего невольно пропустило удар. Они поговорили, после этого стало легче. И засыпать, и просыпаться. Если Мин спал беспокойно, плакал или кричал, стонал или пинался, Чон тут же будил его и сковывал в объятьях, показывая, что рядом, и ничего не произошло. Тогда Юнги успокаивался и мог забыться дрёмой на некоторое время.