***
Камилю кажется, что неожиданная авария странным образом взбодрила его. Вытряхивая из коротких волос осколки стекла, он становится вдруг очень деятельным; адреналин распирает его, он отстегивается, шарит руками, видит рядом с собой осоловело моргающего Сашку, протискивается между передними сидениями и лезет назад. Слава встречает его чудовищно каменным лицом. — Леша не дышит, — сообщает он, но Камиль даже не успевает испугаться, отчетливо видя, как грудь Леши размеренно опускается и вздымается — глаза что ли Славе выбило? Да нет, вроде на месте. — Дышит он, что ты такое несешь, — отмахивается он. Правда, в отключке до сих пор, а это, наверное, нехорошо, но все же дышит, так спокойно, как будто спит. Камиль мог иногда подколоть Лешу как обладателя самого тщедушного тела среди них четверых, но он никогда не сомневался, что это самое тщедушное тело много могло вынести и постоять за себя, если нужно. Что поделать, Камиль и в школе за косички девочек дергал, и жену свою добился каким-то похожим способом, а теперь вот Лешу подкалывает таким же манером — и очень удобно получается, потому что подкалывают они все друг друга без разбора, смачно и со вкусом, и адресованные Леше колкости растворяются среди всех прочих — так, что и не вычленишь, и не поймешь, что же происходит на самом деле. Угораздило же им двоим из всех быть женатыми. В этом, кажется, есть какая-то особая ирония. — Сейчас вытащим его на свежий воздух, и оклемается, — Камиль старается быть оптимистичным и говорить бодро, потому что все будет хорошо: и Леша придет в себя, и они все доедут, куда намеревались, а уж там поговорят по душам. Может статься, Леша ему и в глаз заедет. Если допрыгнет, конечно, но это вряд ли. А все же, пожалуй, лучше сначала напиться, чтобы потом был повод сказать, что Леше все его, Камиля, признания привиделись в пьяном угаре. Нет, ну, а что? Может быть, это и не очень благородно, но зачем же сразу сжигать все мосты. Но Саша вдруг подрывается и кричит, чтобы Камиль не смел трогать, а не то сделает хуже, и его голос такой странно надрывный, такой почти истерический, что у Камиля закрадываются какие-то смутные, неоформленные сомнения, которые он быстро выбрасывает прочь из своей головы. Просто Саша перенервничал из-за того, что был за рулем в этот страшный миг. Не стоит его винить — к тому, же Сашка у них умный, плохого не посоветует. Камиль перестает тащить, но запястья Леши не отпускает, а зачем-то держит, держит, держит вполне сознательно. Если что — спишет на шок. А вот Слава, кажется, по-настоящему в шоке, в натуральном ступоре, глаза у него совсем круглые и застывшие какие-то. Камиль присматривается — на нем ни царапинки, никакой это не болевой шок, просто испугался их Слава. Но это ничего. С кем не бывает. А у Леши, наоборот, лицо спокойное-спокойное, и только маленький синяк расплывается на скуле. Обойдется, думает Камиль. Все обойдется, и у них, может быть, тоже.***
Слава сам от себя такого не ожидал. Вроде ноги у него не переломаны, позвоночник цел, руки там, голова, но двигаться никак не получается, так он и застыл большой бесполезной массой на заднем сиденье. Ну, а что такого, в самом деле? Саша впереди стучит зубами, так что слышно за полкилометра, Камиль хоть и суетится, но по большему счету бесполезно, а Леша и вовсе навалился ему на плечо совершенно неподвижный. Слава косит глазами и весь обмирает. Нужно, наверное, встряхнуть его, похлопать по щеке, позвать в конце концов, но вместо всего этого он сидит как истукан, даже его взгляд не движется, сконцентрированный где-то в районе Лешиного левого глаза, мягко закрытого. Закрытого до сих пор. Славе чудится смертный холод, исходящий от обмякшего тела, он не чувствует в этом теле никакого движения. Все, конец. Приплыли. Их неразлучный квартет очень скоро станет трио, и самое главное — он ничего не успел рассказать Леше. Ничего. Ничего. Можно подумать, в обычное время он бы признался. Да нет, конечно! Ни в жизнь! Ловеласы с сотнями женских номеров в телефоне не влюбляются в своих друзей. А если влюбляются, то молчат об этом так долго, как только могут — до самой смерти. И не обязательно до своей. — Ребят, Леша не дышит, — слышит он свой голос. Оказывается, он все еще может говорить, и челюсти все еще слушаются его; только челюсти — и больше ничего. Камиль подозрительно разглядывает их. — Ты что несешь? Дышит он. — И Слава вдруг начинает чувствовать Лешино дыхание, вот же оно, раз-два, раз-два. Живой. Так что придется Славе ждать до своей собственной смерти. Камиль вдруг развивает бурную деятельность, хватает Лешу за руки и мрачно глядит на Славу — очевидно, ждет, что Слава схватит того за ноги и поможет вынести из машины. Потом подключается Саша и что-то там возмущенно кричит со своего места, но Слава ни слушает ни одного, ни другого. Ему не до этого. Ему вообще ни до чего. Лешка жив. Будет еще шанс поговорить — но на самом деле не будет. Слава знает, что ничего не будет. Слишком слабохарактерный, слишком дорожит своей репутацией… настолько, что никогда и ни за что не поднимет эту страшную тему. Вот Камиль — мог бы. Даже Саша, наверное, смог бы рано или поздно. Камиль щелкает пальцами перед его лицом. — Чего тебе, — лепечет Слава, надеясь, что Камиль отвяжется; ему не до Камиля и не до разбитой машины, он весь в другом, уже не связанном с аварией. — Смотрите, оно разговаривает. Говорю, выйди из машины и заберись на дорогу. Саша вызвал скорую. Нужно встретить. — Что они, сами нас не найдут что ли? — бормочет Слава, но все-таки открывает дверь и вылезает наружу, медленный и тяжелый от своих тяжелых мыслей.***
Леша морщится — что-то, похожее на спицу, втыкается ему в висок, кажется, до самого мозга доходит; протянув ладонь, он ощупывает голову, но ничего не находит. Три лица глядят на него из тумана. Значит, пронесло. Все живы. Он моргает — смывается пелена перед глазами — и быстро хватается за ручку дверцы. — Народ, чего мы здесь сидим? Выходите скорее, сейчас может рвануть! — он что-то смутно помнит про пары бензина и искру, которая может поднять их всех на воздух. Так часто бывает в фильмах. — Да мы здесь уже полчаса сидим, — говорит Камиль, но послушно выходит следом. — Нам Саша запрещал тебя трогать. Говорил, мы тебя еще сильнее покалечим. — Да не покалечился я, — говорит Леша, уже отчетливо понимая, что так оно и есть — только голова немного кружится, а в остальном полный порядок. — Просто немного приложился. Они отбегают подальше, но машина, конечно, не собирается взрываться. Вдалеке звучит сирена. — Это скорая, — вяло объясняет Саша. — Я вызвал. Испугался, что ты вот-вот того. — Лучше бы ты эвакуатор вызвал, — добродушно говорит ему Леша; вообще-то он благодарен Саше за заботу — ему и остальным; вот только почему у всех такие похоронные, насупленные лица, как будто они услышали какое-то страшное предсказание? Наоборот, радоваться надо! Все целы остались. Или просто переволновались за него? Это приятно, не скроешь; всегда приятно иметь друзей, которым ты не безразличен, а у него таких ни много ни мало — аж целых три.