Полчаса

      «Все идет по плану.»       Слышат они по рации, и замирают.       Потому что, для одного это исполнение мечты, для второго возможность ее исполнить ценой своей жизни. Это знают они оба. И они уже столько раз об этом говорили, поэтому просто молчат.       Я вернусь. Я вернусь.       — Полчаса, — шепчет Ацуши, утыкаясь лбом в плечо Федора.       Его мальчик обречен.       Достоевский это понимал с самого начала. Обречен — это мысль. Тогда почему она так горчит на кончике языка? Так ощутимо. Ведь мысли не материальны.       Слегка развернувшись, он прижимает блондина к себе, укутывая в плащ. Словно от всего мира. Ровно на те полчаса, что у них есть.       И мечтать не как все.       Ради мечты Федора, гибнут все, кто ему дорог. Гоголь, Гончаров, Ацуши. Что останется Достоевскому в конце пути?       Полчаса. Он и Я.       А Ацуши тем временем жмется к брюнету, крепко обнимая за талию, под плащом. Руки сжимают ткань рубашки, мягкую, белую. Словно божественное одеяние. Федор неземной, мальчик-тигр понял это, когда только пришел. Но, одновременно с этим он человек, потому что, сквозь тонкую рубашку чувствуется тепло его кожи, и об этом знает только Ацу. Знает ту мягкую улыбку, которая скользит по губам Бога, когда они наедине.       Кончиком носа, утыкаясь в шею, вдыхая запах Достоевского — моря и хвои. Моря, что смоет все на своем пути и хвои. Леса, что дает жизненно необходимый воздух всему живому.       Как во сне, я не я.       — Я так не хочу оставлять тебя одного, — горько шепчет младший. И его понимают. Потому, что в итоге Достоевский останется один. Просто не сможет больше никому открыться, потому что, такого света души, как у мальчика-тигра больше не будет ни у кого.       «Так не оставляй», — хочется сказать, но брюнет лишь слегка наклоняется, ведя кончиками пальцев по щеке юноши, очерчивая контур скул, и прижимаясь губами к губам.       Целовать небеса…       Горько. Сладко и от этого еще ценнее. Медленно, не желая заканчивать. Слегка покусывая губы, давая утонуть в этом ощущении. Последние воспоминания должны быть именно такими. Их не должно омрачать одиночество, которое Федор почувствует потом. Он думал, что почувствовал уже все его грани, но через полчаса он почувствует абсолютную пустоту.       Полчаса поезда под откос.       Через полчаса взорвётся бомба, до которой может добраться только тигр. Для этого все уже готово, и времени у них остается совсем чуть-чуть. Потому, что, не понятно переживет ли Ацуши этот взрыв. Хватит ли у него сил и регенерации. Он просто не хотел, чтобы мир существовал и дальше… Раз в нем есть ложь, боль и обман.       Каждый сам, каждый сам полчаса       По своим адресам полчаса       Ацуши вздрагивает в теплых объятиях, от воспоминания теплых карих глаз. От ощущения крови на своих руках. Она пропитывала одежду, когда он прижимал к себе Осаму. От ощущения боли, пустоты и скорой утраты. Его вновь обманули, потому что все, кроме него знали, что собирался сделать Дазай, куда пойти. Вновь обман, одиночество и боль. Это ждало его впереди.       Периодически срабатывала вспышка Исповеди — способность уже было невозможно контролировать. Успеть довезти до больницы было невозможно. Это знал Дазай, это понял Ацуши.       Обида. Жгучая, больная и невыносимая зарождалась внутри. Отравляла всё существование.       — Осаму, только не так, — шепчет Ацуши, потому что голос не послушается. Потому что он сорвется.       — К сожалению так, Ацуши-кун, — голос мягкий, как и всегда, будто не Дазай истекал кровью, будто не на его теле были кровавые цветы ран.       Зачем тогда всё? Раз все то, во что он верил, сейчас билось на осколки. Которые рвали внутренности на части, смешивались с кровью и впивались в сердце.       Немой вопрос, прочитанный в удивительных глазах тигра, оставался не отвеченным. Как могли они все позволить Осаму так с собой поступить?       — Возможно, Он поможет тебе найти ответ, — тонкое, перебинтованное запястье ложится на плечо Ацу — из последних сил, — но не ходи к нему.       Зареветь, убежать…       Федор знает, что он вспомнил. Он понимает слова Осаму, который не хотел, чтобы потеря была двойной. Потому, что через несколько минут они потеряют друг друга.       Но знал ли тот, что Достоевский потеряет тоже? Потеряет часть своей Души, потеряет Любовь, и что ему останется лишь призрачная Надежда. Он не любил последнюю, но сейчас из-за невозможности просчитать предельную силу тигренка, оставалось уповать только на нее.       Ацуши знает, что Федор может молчать все оставшееся время, но не потому, что не хочет говорить. Потому, что они понимают друг друга без слов.       — Мне нужен твой голос, — отчаянно просит Накаджима, вцепившись в Федора мертвой хваткой, не желая выпускать ни на одну минуту, из тех, что у них еще остались.       Аметистовый взгляд теплеет, длинные пальцы ерошат светлые пряди волос, как всегда немного снисходительно. За этой хрупкой ширмой он прячет всё свое смущение и теплоту по отношению к парню.       — Вернись, и я скажу тебе три слова. Которые ты желаешь услышать всей душой, — тихий голос звучит над самым ухом Ацу, губ которого тут же касается улыбка. Нежная, теплая и светлая.       Я вернусь. Я вернусь.       Вернуться оттуда живым. Ради одного. Не ради других, как было до этого, распыляясь на части и отдавая всего себя.       Вернуться ради одного.       Вернуться ради него.       Чтобы услышать заветные три слова. Чтобы не оставить того, кто постоянно одинок. Вернуться теперь ради себя. Чтобы быть счастливым.