Митинг

      Небосвод, несмотря на свою серость и молчаливость, определённо должен был окраситься в алый цвет и разразиться раскатистым громом, решив вмешаться в разборки глупых, ничему не научившимся за такое долгое существование людей. Да, на вряд ли мы ещё достигли вершину своего развития. Жестокие, грубые и уставшие - разве такими видели представителей прекрасного двадцать первого века? И долгая счастливая жизнь всё так же где-то там, далеко впереди.       Однако погода совсем не собиралась поддерживать кипиш и врываться в и без того разошедшийся на полную силу беспредел. Тем не менее, у каждого до сих оставалась надежда на какое-то чудо, а может и ненастье, которое что-то бы изменило в этой толпе суетящийся и бегущих…       Да, народ бунтовал и ждал справедливости. Но как бы не кипела горячая кровь в жилах и насколько затаившиеся претензии бы не высказывались ими, сил на скандал, на разрушения и непрекращающуюся бурю эмоций не было ни у кого. Куда уж там, их сердца стучали громче церковных колоколов и едва держащие их ноги слегка тряслись от неизвестности того, что будет хотя бы через минуту; лица покрывались ручьями пота, хотя погода особо жаркой и не была. Может быть, они бы даже крикнули одним разом такое, казалось бы постыдное «умоляю», чтобы их, огромную толпу заметили не только равнодушным и едва касающимся взглядом, а с невероятной силой человеческого понимания, заметив растерянность на лицах собравшихся.       Дорогой друг и читатель, ответь на нескромный вопрос: кажутся ли описанные люди тебе до смешного немощными или слабыми? Как уже сказано, у них немного сил на агрессивное отстаивание своего мнения и, вероятно, с таким же слабым чувством они и разойдутся. Но как трепещет иная душа от какого-то абсурдного благоговения и глупого вдохновения, что они породили, сами того не зная. После долгого молчания они нашли силы просто встать и выйти, выдержав на себе любые злобные насмешки и прошептать совсем робко: «Я живой». Сила их, такая трогательная сильнее осуждения и суеверий, она струится небольшой речушкой, дарующей влагу душистой траве и позволяя впитать в усталую землю свою прохладу. — Отпустите, прошу, прошу вас, мне больно! — кричала какая-то женщина, не очень то эффективно отталкивая от себя скрутивших её надзирателей за порядком. Один из людей в форме кратко приказал арестовать её, после чего бунтующая получила удар в живот и была обезврежена, как должен быть обезврежен опасный для государстваобщества преступник.       Размеренным шагом они наступали на толпу, в своем грозном виде и при отсутствующем у противников вооружении. Поглощали сотрудники полиции буквально каждого попавшего под их суровый взгляд человека, пинали и били без особого разбора всех. Почти безудержная стихия. Почти, потому что не до конца. Не до конца, потому что и не стихия вовсе. Но что-то сокрушающее, что-то необдуманно идущее вперед, что-то будто бы запрограммированное рассеять страх по округе. — Бежим! — крикнул кто-то в толпе и все, все ещё способные уйти и избежать ответа их силе-ручейку, рванулись с места, пытаясь не наткнуться на железные дубинки.       Среди них была низенькая, почти что утопающая среди народа стройная девчушка, изворотливая и прыткая, то и дело оглядывающаяся по сторонам, точно сосредоточенный на привычной функции выживания зверенок. Её редкие короткие курчавые волосы светло-русого цвета были на удивление ухожены, когда сама их хозяйка была уставшая и загнанная, почти что потерявшая свои черты лица, и маленькие поджатые губы, и курносый чуть покрасневший носик. Так она бы и бежала, в состоянии полуохоты и полуобороны, покуда не увидела бы её персональный лучик света среди гнетущей атмосферы хаоса. Это была она, её почему-то запрещенная с противным назойливым гоготом первая любовь, с такой сладко-приторной улыбкой и манящей к себе рукой.       Узкие недоверчивые глаза с любопытством уловили легкое движение пальцев и девчушка ловко завернула за угол кирпичной стены, где её и ожидали. Это тоже была самая обычная девушка, вечно поправляющая свои длинные темные волосы, растерянно смеющаяся над случайными гневными замечаниями матери, что сейчас и не подозревала, что её дочь полезла в самое пекло, и гордящаяся своей коллекцией жвачек. — Дариса, — удивленно смотрела русоволосая девушка, никак не ожидавшая такой внезапной встречи, — Что ты здесь делаешь? Ты ведь совсем не собиралась… — краткий поцелуй в губы заставил заткнуться непонятливую девчонку с таким простым в отличии именем Женя. — Не собиралась, — так обворожительно кивала она, забирая все внимание полностью себе, — Если я пришла, то не буду бежать вместе со всеми вами и береги своё красивое личико, хорошо?       Завороженная Женя смотрела только на свою вторую половинку, непроизвольно кивая и соглашаясь с каждым её словом. Это мгновение тянулось бы вечность, если бы темнокожая подружка не кивнула за угол: — Пойдём.       Вскоре две хрупкие фигуры возвысились над толпой, взирая на творившееся события с одной из пятиэтажек, забраться на которую особого труда не составило. Они возвышались, наблюдали и обдумывали как же глуп этот земной шарик среди бесконечной вселенной. Что всё это один огромный муравейник. Спектакль, над которым можно смеяться веками, окунаясь в затрепанные учебники историй и просматривая новости. — И неужели, — личико Дарисы сощурилось в презрении. Твёрдая большая мурашка пробежалась вниз по спине прямо посередине позвоночника. Все они, вся эта толпа каждый день чего-то ради читают книжки, в них кладут закладки, стирают свои тряпочки и в итоге ругаются друг с другом не на жизнь, а на забвение.       И ведь многие считают их, этих двух прелестных созданий на крыше, больными. Психами, психопатами за их терпкую и нежную любовь. За то, что они нашли друг друга среди серых пейзажей бледного от дыма заводов города. Им готовы перерезать глотки. И сейчас они что делают? Одни бегут от полицейских, другие бьют бегущих. Бежать. Бить. Бить. Бежать. — Милая, — легкое касание рук Александры. Она обнимает Дарису сзади и, едва ли касаясь горячим дыханием её мочки уха, успокаивает, — Наша любовь выше всего этого. И она будет свободна, я обещаю тебе. Весь мир… по крайней мере наш мир она озарит и создаст новые просторы. Веришь мне?       Темноватая рука направилась вверх. А позади неё другая девичья более бледная. Две руки устремлялись вперёд, будто бы это спасло бы их.       А всё-таки небо было пропитано кровью, криками, влечением и мимолётной, криво улыбающейся свободой, у которой играл рок-н-ролл в наушниках на полную, которая не спит всю ночь и сбегает из дома, дарит значки случайным прохожим, которая…

— Sie können nur Dinge besitzen. Liebe gibt Freiheit. Liebe ist Freiheit.