Молотый перец и черный чай

*** Волосы Зуко всегда пахнут перцем. Черным, молотым, жгучим. А еще — черным горьким чаем, который он заваривает каждый день в невозможных количествах. Неуловимая нотка жасмина — Джет вдыхает запах полной грудью, стараясь уловить эту сладкую ноту. Зуко ворчит и называет его фетишистом. Пытается оттолкнуть, но Джет настойчивее и, будем говорить прямо, физически сильнее. Он просто перехватывает руки Зуко, сжимая запястья одной рукой. Второй — притягивает к себе за талию. Ведет губами в сухом поцелуе от линии челюсти по мягкой щеке, до виска. Прижимая к себе теснее, Джет жадно вдыхает запах Зуко. Интересно, все ли покорители огня так пахнут? У всех ли такие горячие тела, что обжигают даже сквозь слой одежды и брони? Джету кажется, что под кожей Зуко — живой огонь и смертоносная лава. И если порвать эту тонкую оболочку — пламя вырвется наружу, опаляя его. Это почти заманчиво — но Джет только осторожно целует шею, острие ключиц, напряженное плечо. Зуко неудобно без верхней одежды, он смотрит гневно, исподлобья. Черные волосы падают на глаза, закрывают шрам. Золотые угольки опаляют из-под челки. Джет усмехается — покорителя огня можно узнать по взгляду, и пусть Зуко отпирается и дальше; несомненно, в его руках живой огонь. Джету бы гневно скривиться. Отбросить прочь тонкие, но сильные запястья, горячее тело. Ударить по лицу, нарочно задевая шрам. Ударить шуан-гоу, наотмашь, с оттяжкой, чтобы пролилась кровавая лава. Мстить, выжигая свою душу. Мстить, добиваясь того, чтобы золотые глаза потухли. — Отпусти меня, — шипит Зуко, дергаясь и пытаясь вывернуться. Джет осторожно сжимает запястья чуть сильнее. Под кожей заполошно бьется жилка, как и на шее — манит. — Ни за что, — клятвенно заверяет Джет, касаясь чужих губ быстрым поцелуем. Обжигает — будто на губы опустили огненную печать, замыкая, зачаровывая. Джет не против. Он уже предал все свои устои, когда понял, что обнимать Зуко, согревать его в такие суровые зимние вечера, касаться, целовать пряную горячую кожу — намного важнее мести. У кожи Зуко — слабый привкус кориандра. Слишком вкусно, чтобы оторваться. Зуко уже не вырывается, но он напряжен. Хочется, чтобы застывшие, напружинившиеся мышцы расслабились, чтобы Зуко стал мягче, обманчиво-беззащитнее, чтобы под чуть дрожащими от нетерпения пальцами он не сопротивлялся, поддавался… Джету бы немного терпения. Но терпения не хватает, какое там терпение — когда Зуко едва слышно стонет, стоит прикусить пряную кожу. Джет пьет его стоны, жадно приникая к губам. Влажный, пошлый поцелуй — Джет умеет только так. Девчонкам всегда нравилась напористость — а Зуко понравится? Зуко поддается на секунду, затем ведет сам. Поцелуй становится чувственнее, медленнее, тише — но от него под кожей у Джета кровь кипит бешено. Глаза у Зуко пьяные, чуть недоверчивые, вопросительные. Джет целует веко — с той стороны, где шрам. Осторожно касается губами поврежденной кожи — интересно, Зуко хоть что-то чувствует. Должно быть, чувствует, иначе с чего бы ему так рвано и часто дышать, закусывая губы до крови. — Не делай так, — Джет слизывает кровь с губ, целует. Зуко снова пытается вырваться, но уже слабее. Джет с нетерпением ждет, когда в его руках Зуко обмякнет и послушно откинет голову, подставляя горло. Джет обжигается о губы Зуко и в отместку оставляет засосы на шее. Так, чтобы было видно, что Зуко уже занят, чтобы каждый жаждущий, похотливый взгляд спотыкался об эти засосы и не смел смотреть на Зуко. Джет не учитывает, что так жадно на Зуко смотрит только он один. Одежда с шорохом падает на пол; Зуко вздрагивает, отводит глаза. Джет шипит сквозь зубы, вновь обнимая, жадно прижимаясь. Без одежды обниматься приятнее, огненная кожа обжигает сильнее. Зуко обхватывает его шею освободившимися руками, золотые глаза смотрят зло и самую чуточку отчаянно. Джету такой взгляд не очень нравится. Поэтому он сгребает Зуко в охапку и тащит к кровати. Он хотел изначально бросить Зуко на покрывало, чтобы у того вышибло дух. Или прижать к стенке — с размаху, чтобы остались синяки. Вместо этого он опускает на кровать осторожно, как что-то очень хрупкое. Целует грудь, впалый живот, оглаживает бедра. Золотые глаза — недоверчивые, но снова пьяные — опьяняющие. И стоны — сладкие, такие вкусные, как и губы, из которых Джет намерен выпить каждый стон, каждый вскрик, каждый трепетный выдох. Как чашу вина — до дна, чтобы захмелеть и потерять голову. И чтобы Зуко тоже потерял голову. Чтобы не шипел, не потрескивал редкими неопасными искрами — а вспыхнул в едином порыве, как лесной пожар, как огненный шторм. Джет хочет гореть тоже. Зуко немного… не страшно, нет, просто неловко лежать с раздвинутыми ногами. Джет это понимает по тому, как нервно он облизывает губы, как кусает нещадно губы, как стискивает в пальцах покрывало. — Лучше меня тискай, а не эти тряпки, — несколько ревниво заявляет Джет, закидывая руки Зуко себе на шею. Зуко удивленно моргает, улыбается скупо, уголком губ. Затем впивается ногтями — словно когтями — в спину, как раз когда Джет в него входит. Будут кровоточащие царапины — понимает он, заполняя Зуко сильными толчками. Он не нежничает, они мужчины, воины. Но нежность сама прорывается — в том, как Джет держит ноги Зуко под коленями, как бережно целует лицо, отвлекая от боли. В том, что тихо и бессвязно шепчет, снова жадно вдыхая запах — перец и чай, кориандр и лава. Зуко стонет громко, льнет сам ближе, жадно целует — сам! — вспыхивая и загораясь. Джет рад этому, он и сам начинает пылать. И это прекрасно. Жарко, пот градом по вискам, пересохшие губы снова и снова смыкаются в иссушающих поцелуях. Но разъединиться, остановиться и остыть — нет ни сил, ни желания. Джет срывается, рыча и прокусывая до крови плечо Зуко, тот в отместку раздирает ему спину. В сознании вспыхивают фейерверки; а Зуко так беспомощно и тихо стонет, сжимая Джета в себе. Он запрокидывает голову, открывая горло — вгрызться бы зубами, разрывая артерию. Джет только мягко прижимается губами — и следа не останется. Впрочем, он своих меток на Зуко достаточно оставил. И сейчас, обнимая его, тяжело дышащего, обессиленного, он не может прекратить целовать его спину, плечи, шею. Дышать запахом волос, дразняще покусывать ухо. Зуко беззлобно ворчит, просит оставить его в покое. — Никогда, — клятвенно заверяет Джет, наваливаясь, обхватывая руками и ногами. — Жарко, — вздыхает Зуко и почти мгновенно засыпает. За окном сыпет снег и воет метель. Весь Ба Синг Се усыпан снегом. Весь Ба Синг Се мерзнет и тянет дрожащие руки к огню. Только двум безумцам совсем, совсем не холодно.