Боль в животе

Автомобильная трасса, как ни странно, была пуста. Вокруг находились лишь поля с колосящейся пшеницей. Тонкие стебельки крепко держали объёмные зерна, легко покачиваясь на ветру. Изредка между этими золотистыми колосками просачивался ярко-синий цвет, который резал глаза. Это росли прелестные колокольчики, которые, к сожалению, не звенели. А если они бы и играли мелодию, то её нельзя было бы услышать из-за вечного шума машин. Грязных, пыльных и вонючих машин. Как хорошо, что дорогу перекрыли. Теперь никто не может ни въехать, ни выехать из города. Никто не тревожит пшеницу и колокольчики. Рейх глубоко вздохнул, рассиживаясь на горячем асфальте. Сейчас был полдень, самая жара. Мужчина расстегнул пару пуговиц на своей белоснежной рубашке, пропуская на разгоряченное тело несколько струек прохладного воздуха. Даже это не спасло от жары. Сейчас бы оказаться рядом с вентилятором, который монотонно жужжит, разгоняя горячий воздух. Но, увы и ах, Рейх сам из-за себя же не может попасть в город. Плохо спрятал, теперь рассчитывается. -Надо было оставить машину в гараже. — цокает фюрер, оглядываясь назад. Он уже был в трех или четырёх километрах от брошенной машины, а может ещё больше прошёл, черт знает. Теперь его друзей нашли. А вроде хорошо спрятал. Лестно перерезал их горла ножом. Какое это было зрелище! Испуганные глаза, которые распахнулись до невозможности. В них блистал страх, растерянность и этот блеск быстро угасал. А в горле звонко булькала кровь, не давая её хозяину что-либо сказать. Рейх улыбнулся. Он даже пристегнул их по помощи ремней безопасности! Не смогли себя раз уберечь, заведя дружбу с немцем, так он хоть убережет их ещё тёплые тела. Хоть эти тела и знатно запачкали салон его машины. Третий прикрыл глаза на секунду, чувствуя, что в животе начинает потихоньку распространяться лёгкая и неприятная боль. Ох, кажется, все так называемые бабочки погибли, и начался процесс их разложения. Нацист хихикнул. Кто же был виновником проявлениях этих самых бабочек? Тот, кто сейчас валяется в сточной канаве. Какая это дорогая для него участь! Ведь Союз должен был гнить там, а не лежать. Гнить так же, как сейчас гниёт изнутри немец. Ах, Рейх до сих пор помнит, как убил его! Как привёл его в странное место, под мост. Как трясся сам, выдавливая из себя слова признания и по детски влюблённо посмотрел на славянина. А Союз отверг его. Ударил. Немец сразу же всколыхнулась и дал отпор, достав из-под пиджака острейший нож. Он ещё помнит, как хрипел Союз, как этот паршивый коммунист слезливо просил прощения, пока Третий вырисовывал острием ножа свои инициалы. И самый последний булькающий вздох, как кровь попала в лёгкие Союза, как его сердце остановилось. Солоноватый вкус крови вперемешку со слезами все ещё остался на языке немца. У Третьего сейчас был простой путь — вперёд. Ему больше некуда было идти и нечего было терять. Всё деньги, которые имелись у него, хоть и были с собой, но больше ему не пригодятся. Ведь совсем скоро за ним приедут люди в строгих формах. Увезут его в холодные комнаты, которые зовутся тюрьмой. Отчасти даже забавно, ведь он совсем молод. Кто в шестнадцать садится в тюрьму? Правильно, такие отбитые психи, как он. Такие, кто убивает своих возлюбленных, а потом, от страха влюбиться вновь, убивает и своих друзей. А теперь бежит. Забавно. Иногда ему даже хотелось спросить самого себя, где же его разум? Возможно, он остался там, в той противной сточной канаве. Нацист достал из кармана своих брюк маленькую упаковочку. Оттуда он выдавил пару белых подушечек, которые сразу же отправил себе в рот. Жвачка со вкусом мяты. Сначала слегка больно и холодно, а потом уже привыкаешь. Так же и с отношениями с людьми. Сначала тебе делают больно и относятся с холодом, а потом уже сам свыкаешься и сам лезешь, чтобы получить эту боль и холодок. По телу пробежали мурашки от внезапной вспышки боли в животе. -Вот черт, действует слишком быстро. — судорожно смеётся себе под нос парень. Ему было немного стыдно признавать, что он сам же отравил своих бабочек. Сам же оставил свой разум рядом с Союзом. И сам же виноват в том, что сирены полицейских машин орут уже слишком близко.