рассыпаясь на ошмётки

— Надо же, надо же, — язвительное наигранное хихиканье отзывается набатом по всему небольшому помещению; высокий визг давит, и Урарака прикрывает уши ладонями, жмурясь. — На-а-а-адо-о-о же-е-е-е, — елейно, обманчиво-сладко тянет ведьма, перепрыгивая с одной колонны на другую и облизывая свои тонкие потрескавшиеся губы раздвоённым, как у змеи, языком. Она и сама больше походит на змею, нежели на человека: извивается, шипит и подрагивает всем телом, закатывает свои огромные зелёные глазища, громко визгливо попискивает, даже не пытаясь сдержать восторга, и в то же время внимательно, словно хищник за своей жертвой, следит за метающейся из угла в угол Ураракой. Очако и правда чувствует себя её добычей. — Символ Мира, детка, — щебечет сахарным голоском ведьма, взметая длинной белоснежной косой и снова перепрыгивая на колонну, подобно кошке. Она выгибается, приосанивается, высовывает язык и игриво облизывает собственные длинные пальцы. — Я поймала Символ Мира! — Урарака сжимает ладони в кулаки, когда она начинает хлопать, словно ребёнок. Очако вздрагивает подобному сравнению.       Урарака рвётся вперёд, активируя причуду и взмываясь вверх, силясь дотронуться до взбудораженной ведьмы, как вдруг холодеет, неуклюже плюхается на колени, едва удерживая равновесие, и прислушивается. — Ну же, детка, чего застыла? Разве ты не хочешь?.. — ведьма хохочет пуще прежнего, лихо хватаясь за белоснежный камень и, впиваясь в него острыми когтями, съезжая на пол. — Ну-у-у же-е-е-е!       Сквозь давящее на барабанные перепонки хихиканье Урарака ловит приглушённые звуки тихого плача и несдержанных всхлипов.       Очако застывает на месте, неловко приподнимается с колен и мечется, пытаясь определить ориентир. Урарака прислушивается изо всех сил, и сердце, — именно сердце, — подсказывает ей повернуться направо.       Это же самое сердце чуть не разрывается на куски, когда она уже по звуку плача определяет, что справа от неё, всего в нескольких метрах, словно в клетке, сидит её малыш, ничего не понимающий и напуганный. Он смотрит на неё своими алыми глазками, моргает, но слёзы лить прекращает — мама рядом, а значит, всё хорошо. Мальчик поворачивает голову на бок, Урарака сама едва сдерживает слёзы, но только приободряюще нежно улыбается, и малыш тоже неуверенно растягивает свои маленькие тонкие губы в улыбке. — Мамочка рядом, — шепчет она, делая осторожный шаг в его сторону и явно сдерживая огромное, всепоглощающее желание расчленить эту ведьму, когда замечает маленькую царапину на щеке сына. — Мамочка с тобой, милый. — Па-па-а-а, — снова начинает хныкать мальчик, указывая пальчиком в противоположную от Урараки сторону. — Па-па-а-а-а!.. — О, да, маленький, — тянет ведьма, обнимая колонну одной рукой и облокачиваясь на неё, — папа. — Кацуки! — вопит Очако и подпрыгивает, мигом поворачиваясь в его сторону; ведьма одобрительно улюлюкает — ей явно доставляет это всё удовольствие. Урарака быстро оборачивается на хлюпающего носом сына, возвращает свой взор на избитого и изнемождённого Бакуго, привязанного к стулу, в маске, подобной той, что была на нём на награждении во время первого спортивного фестиваля. Бакуго обессиленно висит на верёвках, но как только Урарака подаёт голос, дрожащий и испуганный до смерти, заметно начинает шевелиться, приподнимая голову. Очако прикрывает рот окровавленной ладонью, — она и не заметила, что сжимала кулаки настолько сильно, что короткие ногти впились в нежную кожу, — и в глазах противно щипит. У Бакуго рассечена бровь, кровь заливает ему глаза, на правом намечается отёк, а левый и вовсе прикрыт. Бакуго хрипит, отхаркивает комок крови, у Бакуго не достаёт нескольких зубов. Урарака так сильно хочет плакать, что полускулит на выдохе. Она снова оборачивается на сына, снова на Бакуго, снова на сына. Ведьма подобострастно лопочет, разрываясь от тихих смешков. — Детка, они забрали его, они… — Кацуки кашляет, с трудом выговаривая слова, и это «детка» отдаётся в груди Урараки таким отчаянным теплом, что она всё-таки шмыгает носом, но уже от ярости. Так называть её имеет право только Кацуки и никто больше!.. — Ма-ма-а-а, — уже рыдает малыш, тянет к ней ручки, Урарака шипит и улыбается ему, делает шаг вправо, ещё один, ещё…       Пока Бакуго не взметается на стуле от ярких вспышек боли. Ведьма стоит позади него, впиваясь когтями в лицо и надавливая на глаза, слушает громкое шипение вперемешку с матами и довольно ухмыляется.       Очако резко оборачивается и не сдерживает приглушённого стона. Она бросается в его сторону, явно нацеливаясь убить к чертям эту суку, что покусилась на её семью, но не успевает пройти и трёх шагов, как ведьма мигом перепрыгивает к железной кроватке с крышкой, протягивая руки к плачущему всё громче и громче мальчику. — НЕТ! — кричат Урарака и Бакуго одновременно, и Очако кричит, ревёт, разрывается на части, потому что как только она делает шаг в сторону одного, ведьма мигом оказывается у другого, причиняя тот или иной вред — на Бакуго она отыгрывается особенно, с каждым разом погружая свои острые когти глубже в и без того повреждённую кожу. Урарака хрипит от ярости, гневно подрагивает всем телом, причуда копится на кончиках пальцев, желая, чтобы её наконец-то выпустили наружу, но Очако не может, потому что так или иначе своим выбором навредит одному из двух самых любимых людей во всей чёртовой Вселенной. Ведьма смеётся, наблюдая за её потугами, прыгает между Бакуго и ребёнком безо всяких усилий и только елейно улыбается. — Не смей оставлять его! — кричит Кацуки сквозь маску, тянется вперёд и тут же рычит от накапливаемой острой боли по всему телу, когда тугие верёвки врезаются в его испещрённое порезами и синяками тело. Он упрямо брыкается на стуле с такой силой, что тот подпрыгивает на месте, стуча ножками по чёрному камню, и этот звук мешается с хихиканьем ведьмы и бессильным рычанием Урараки. — Не смей, блять, оставлять его, детка, слышишь меня?!       А потом Очако через силу делает ещё один шаг влево, и слышит громкий писк, мгновенно разворачивается и замирает на месте: ведьма просовывает свою тощую кисть между прутьев, касаясь кончиками когтей нежной кожи ребёнка, мальчик испуганно икает, отползает от надвигающейся руки и плачет всё так же громко, всё так же отчаянно. — ОЧАКО!!!— ревёт Бакуго со стороны, Урарака и сама ревёт, вторя ему. — Ма-ма-а-а-а, — протяжно воет малыш, — па-па-а-а-а!.. — Всё хорошо, маленький, мы здесь, рядом, — успокаивающе шепчет Очако, и да, шепчет, потому что голос от ярости срывается, а её сын напуган, он никогда, чёрт возьми, не должен быть настолько напуган! Она всё ещё стоит на месте, ведьма всё ещё тянет к её ребёнку руку, Бакуго всё ещё кричит и пытается достучаться до неё, чтобы она хватала сына и бежала отсюда, что есть сил, но Урарака стоит, и вместе с ней закипает внутри что-то мощное и страшное. — Какой сладенький малы-ы-ы-ы-ш, — шипит ведьма, касаясь-таки его щеки когтём, и Урарака кричит, орёт Бакуго, Очако плачет и самоизничтожается, рвёт на себе волосы под громкий безумный хохот, а затем она выгибается, продолжая реветь от ярости.       Дальше всё было как в тумане — Очако помнит только покалывающие пальцы, помнит невероятную тошноту, несравнимую с токсикозом на ранних стадиях беременности, как волосы хлестали её по щекам, наверняка оставляя алые борозды, помнит удивлённые испуганные визги ведьмы, разрушенные потолки и колонны, продавленный каменный пол; Урарака помнит звуки и смутные образы, возникающие в её голове подобно кошмарным снам, потому что в воспоминаниях Бакуго с ужасом смотрел даже не на неё, а на их ребёнка, ревущего, давящегося собственными соплями и не сводящего взгляда с самой Очако. Всё закружилось, перед глазами стояла пелена то ли слёз, то ли крови, то ли пыли, поднявшейся из-за мощного ветра.       Всё прекращается так же внезапно, и первое, что слышит Урарака — плач сына. Она подрывается с места, противного хихиканья больше не слышно, всё плывёт, и Очако шатается, но она идёт вперёд практически вслепую, ориентируясь только на всхлипы своего ребёнка. Урарака действительно впадает в панику, когда они становятся тише, а затем и вовсе исчезают, и Очако сама уже всхлипывает, одним лишь усилием воли заставляет себя двигаться вперёд, спотыкаясь об обломки камней и перелезая через выстроенные баррикады. Она уже готова взвыть от досады, когда нога, и без того нетвёрдо стоящая на поверхности пыльного валуна, соскальзывает — Урарака падает, но не на землю, не на острую крошку стекла, а в тёплые влажные объятия. — Тише, детка, всё хорошо, — шепчет Кацуки ей на ухо, их малыш издаёт последние всхлипы на его руках и затихает, пытливо всматриваясь в мать и хватая её за дрожащий палец. — Всё закончилось. Мы вместе. Ты умница, Очако, ты молодец, ты спасла нас.       Урарака покрывает поцелуями пыльные щёчки своего сына, крепко прижимается к Бакуго, целует и его тоже, и губы наряду с подбородком теперь перемазаны в его крови, смешанной с грязью, но Очако плевать. Она плачет, когда из соседнего зала появляется команда Деку, она не отвечает на вопросы; Урарака просто утыкается носом в обнимающего её Кацуки, поглаживает каштановые мягкие волосы сына и шмыгает носом.       Она так сильно любит их.