Lost in thoughts

Это, конечно, моя вина. Что бы я там ни говорил себе и какими бы оскорблениями ни швырялся тебе в лицо. На самом деле во всем виноват только я. Повелся, как мальчишка… Кто хочет обмануться — будет обманут. А я хотел. Выдавать желаемое за действительное — вот трюк, которым я отлично владею; и на этот раз я превзошел сам себя. Зачем это было нужно тебе — я не знаю, и вряд ли узнаю когда-нибудь. Я так и не научился понимать тебя. Ты без труда угадывал мои мысли и желания, но сам оставался для меня закрытой книгой. О чем ты думал, когда позволил мне приблизиться? Чего ты хотел от меня? Зачем я был тебе нужен? Впрочем, нет, я никогда не был тебе нужен. Я просто поверил в это, а ты не стал меня переубеждать. Зачем-то. Скорее всего, я был просто развлечением. Временным, как любое развлечение. Ты никогда не воспринимал меня всерьез. Смеялся над моими словами, с удовольствием выставлял меня дураком, и… И вот я снова обвиняю тебя. Как дурак, действительно. Это не ты обманул меня. Я обманул себя сам. Слишком велико искушение — поверить, что нужен кому-то. Я ни разу не слышал от тебя ни слова о любви, но сумел убедить себя, что мои чувства взаимны. Я же из кожи вон лез, чтобы тебе понравиться, на что угодно пошел бы ради твоего внимания; и сердце замирало, когда ты просто замечал меня. Когда я впервые увидел тебя, мне показалось, будто ты — какое-то волшебное существо из старых сказок. А ты даже не смотрел в мою сторону, пока нас не свела необходимость работать вместе. Тогда еще не такая серьезная необходимость, как чума… Но идея объединить магию и науку оказалась удачной, и мне даже нашлось, чем тебя удивить. Постепенно мы стали друзьями… И я должен был удовольствоваться этим. Просто быть твоим другом и не искать чего-то большего. Вот только меня тянуло к тебе сильнее, чем это могло бы считаться нормальным для дружбы. Поначалу я старался скрывать это, но ты же всегда меня насквозь видел. Хоть и удивился, кажется, когда я все-таки решился открыто намекнуть на возможность еще более близкого знакомства. Ты игнорировал меня, подшучивал надо мной… Но не отталкивал. Наверное, было бы лучше, если бы ты сразу сказал, что я тебе противен. Это причинило бы мне боль, да, но такую боль было бы проще пережить. Тоска по несбывшемуся — то, с чем мне и так слишком часто приходится иметь дело; и если бы в моей жизни не сбылся ты… Было бы лучше для всех, верно? Однако, ты словно не мог решить, что со мной делать. Жалел меня? Или, наоборот, хотел помучить неизвестностью? Правильный ответ знаешь только ты. А потом пришла чума, и я оказался настолько загружен работой, что уже не было времени думать о чем-то другом. Почти не было. Во дворце не очень-то чувствуется, что город находится во власти смерти. Даже то, что граф тоже оказался заражен, мало что изменило: приготовления к Маскараду никто не отменял, и предпраздничная суета заслонила ужас и отчаяние горожан. А рядом с тобой и вовсе казалось, будто никакой эпидемии нет. Ты оставался таким же спокойным, как всегда, и большую часть времени, когда мы должны были вместе работать над лекарством, безмятежно спал — в саду или, обложившись подушками, в библиотеке. Это даже… Умиротворяло. Когда я чувствовал, что уже готов биться головой о стену, достаточно было посмотреть на тебя, чтобы поверить, будто все не безнадежно. Замечательная иллюзия, хоть и опасная. А еще лучше была иллюзия того, что я, все-таки, не безразличен тебе. Ты постоянно был где-то поблизости: я мог это знать, даже не видя тебя, хотя способ обнаружить твое присутствие — почувствовать на своей шее сжимающееся кольцо змеиной чешуи — мне был не слишком по душе. Именно тогда, когда я мог перестать думать о тебе, ты вдруг, наконец, проявил ко мне интерес. Разве я сумел бы отказаться от этого? От твоих лукавых улыбок, внимательных взглядов, будто бы случайно оброненных фраз, от которых бросало в жар… Я чувствовал себя неосторожным путником, завидевшим вдали приветливое мерцание болотных огоньков. Мотыльком, летящим на пламя свечи. Даже зная, что рискую сгореть, я должен был попытаться коснуться огня. Я бы сказал, что ты околдовал меня, но никакой магии в этом не было. Только мое отчаянное желание согреться. Эта страсть была тем же, чем и грядущий Маскарад: стремлением забыть об окружившем со всех сторон кошмаре, поверить, что мы все не стоим одной ногой над пропастью, поверить в будущее… А ты ведь хотел того же, разве нет? Забыться, хоть ненадолго. Что ж, мы оба не нашли того, что искали. Конечно же, по моей вине. Я сказал, что мне достаточно того, что я могу получить. И солгал. Мне было мало. Тепла, ласки, доверия… Тебя. Ночью ты произносил мое имя так, что звук твоего голоса был сродни прикосновению — почти физически ощутим, умопомрачительно сладок. Утром — только усмешка уголком губ: «доктор Деворак». Ночью я безраздельно принадлежал тебе и чувствовал, что моя покорность кружит тебе голову не меньше, чем мне — твоя власть. Утром ты воздвигал между нами незримую стену, разделявшую нас, даже когда ты касался меня. Будто это и не ты вовсе был со мной; не ты приглушенно стонал, уткнувшись мне в шею, и оставлял отметины на моем теле. Будто между нами вообще ничего не происходило. Я не смог это вытерпеть. Первая ссора закончилась бурным примирением: всего-то и требовалось, тебе — поставить меня на место, мне — признать твою правоту. После второй ты выставил меня за порог. Моя попытка попросить прощения как-то незаметно вылилась в третью. А завершилось все безобразным скандалом. О, ты-то был безупречно спокоен и невозмутим. Безразличен. Это я вел себя как последний кретин. Орал, стучал по столу; кажется, даже разбил что-то. И напоследок так хлопнул дверью, что удивительно, как она с петель не слетела. Хотя, в тот момент этот звук доставил мне такое удовольствие, что я бы, пожалуй, вернулся и проделал то же самое еще раз, если бы это не выглядело совсем уж по-дурацки. Тогда я не знал, что больше уже не увижу тебя… Наверное, такова моя судьба: оставлять о себе только плохие воспоминания. Но, может быть, так даже лучше. В отличие от меня, ты не будешь ни о чем сожалеть. Даже когда я… Знаешь, я скоро умру. Если не найду лекарство; но, похоже, мне это не под силу. Периоды ясного сознания, как сейчас, случаются со мной все реже, и я бездарно трачу это время на то, чтобы оплакивать свою никчемную судьбу. Я успел узнать, что ты покинул Везувию. Рад, что ты все-таки прислушался к моим просьбам. Кажется, что тебя не способна коснуться никакая мерзость, но я же знаю, что ты не бессмертен. А уж Люцио нашел бы способ отравить тебя смертью, как сделал это со мной. Просто чтобы ему не скучно было подыхать в одиночку. Я рад, что сейчас ты далеко отсюда и в безопасности. Что бы я ни сказал тогда, меньше всего я бы хотел, чтобы ты разделил мою участь. Я и без того достаточно потерял важных для меня людей. Вальдемар рассказал мне о смерти моего ассистента. Ученика. Видишь, насколько я бесполезен… Не сумел защитить даже того, кто постоянно был рядом, кто рассчитывал на мою помощь. Я только теперь понимаю, что в последние дни он не снимал маску не потому, что боялся заразиться. А потому, что уже был заражен, но до последнего старался помочь другим. Я должен был заметить, я должен был сделать хоть что-то! Но даже о том, что его тело уже сожжено вместе с другими жертвами чумы, я узнал только от Вальдемара, упомянувшего об этом между делом, как о чем-то совершенно несущественном. Я ни на что не годен, кроме как разрушать чужие жизни, и всегда был слишком слаб и беспомощен, чтобы хоть кого-то спасти… Мои мысли снова начинают путаться, и в груди саднит, а горло сжимает удушье. Сколько времени у меня осталось? Думаю, совсем немного. Я буду бороться до конца. Продержусь, сколько могу, а потом еще немного: последняя дань уважения тем, чьи смерти так и не приблизили нас к разгадке болезни, и, значит, были напрасны и бессмысленно-жестоки. Я уверен, что испробовал все, что только мог. Медицина бессильна, все мои знания абсолютно бесполезны. У меня осталась только одна попытка… Ты не знаешь, но я взял одну из твоих книг. Мне кажется, в ней скрыто что-то важное… Или это — всего лишь очередной самообман, голоса моих странных видений? В любом случае — прости, я испортил твою книгу, хоть и не помню, когда успел оставить в ней этот рисунок… Прости. За то, что порчу все, к чему ни прикоснусь. За то, что жалок и бесполезен. За то, что был таким эгоистом, и, желая любви, не дал ни малейшего повода себя полюбить. За то, что после меня не останется ничего, кроме плохих воспоминаний. Прости за все, Азра. И прощай.