грязь

***

       Тео сидит на последней парте на курсе английской литературы и не может понять, что она тут забыла: как бы ей не нравился этот предмет, всё вокруг чуть ли не с самого начала было таким ненавистным, что аж тошно.        Учительница; дети, которых можно было бы назвать «одноклассниками», если бы не казалось, что живут они в параллельных мирах; унылые плакаты, призывающие вести здоровый образ жизни (что они вообще забыли в этом кабинете?) и правила по грамматике – всё было каким-то не таким, будто кто-то взял детали из разных пачек конструктора и попытался собрать что-то своё, но вышло как-то жалко.        На протяжении всей недели Деккер пыталась свыкнуться, что вот её новый дом: пустой, тихий, а сама она не нужна здесь никому, друзей – нет, делать тоже нечего. Да даже банально домашнее задание здесь никто не проверял; либо оно было слишком уж простым и скучным, заданным «ради галочки», оттого и смысла его делать не было – по сравнению с Нью-Йорком всё было так странно.        И вот сейчас, совершенно не слушая, что говорит там миссис Спир по поводу постмодернизма, она рассматривала девушку в соседнем ряду, которая очень уж отличалась от других с их майками алкоголичками, джинсами с дыркой на всю ногу и конскими хвостами, они все были одинаковыми. Разбитая губа и синяк под глазом, пышные черные вьющиеся волосы до лопаток, чёрная толстовка (ей не жарко?), но вместе с этим короткие шорты и старые, оттого потёртые, кроссовки. Наверное, во всём виновата скука, только она – и вот Тео уже знает, что во вторник у них английский, как и в пятницу, а в понедельник и среду ходят вместе на историю. А ещё домой ездят на одном школьном автобусе и живут практически рядом, так, просто к сведению.        Но несмотря на весь образ, девушка постоянно улыбалась и порой даже тихо смеялась на какие-то фразы миссис Спир, но в столовой всегда сидела одна и в коридорах Деккер её ни с кем не видела, но подойти всё равно боялась – мало ли она из тех, кто драться любит и нелюдимая совсем, потому и все увечья. – Почему ты на меня смотришь всё время? – Павликовская садится на свободное место рядом возле прохода, когда они возвращаются с учебы на дряхлой машине, но её это не смущает, кажется. Смотрит вопросительно, но не видно, что она рассержена или злится – спрашивает чисто из любопытства скорее. – Не смотрю я на тебя, – Тео всовывает вновь наушник в ухо и отворачивается к окну. Боря лишь смеётся.        Так и доезжают до их убитого района и, когда Деккер уже собирается выходить, Павликовская берёт её за руку: – Поехали ко мне, фильм посмотрим? – Да пошла ты. – Ну, вот и пойдём ко мне вместе, – рука с запястья перебирается в ладонь, и, взвесив все «за» и «против», Деккер соглашается; дома всё равно делать нехуй.        Они сидят на полу близко-близко друг к другу перед телевизором, фоном идёт какая-то мелодрама, но обе не смотрят, занятые разговором. Кто ж знал, что им настолько будет комфортно? – Знаешь, ты мне не понравилась сначала. Подумала, что ты из этих, слово не помню, которые днём и ночью только и делают, что зубрят. Такие обычно бесят. – А теперь, значит, нравлюсь? – Нихрена, но с тобой ничего так. Но очки всё равно у тебя дурацкие, Поттер.        Боря откуда-то достаёт водку и два стакана в придачу, «пей, пей, тебе надо, выглядишь грустной какой-то» и сама пьёт. Кладёт голову на плечо и пьяно смеётся; у неё забавный, но отчего-то приятный акцент, да и вообще опасения не подтвердила – уже хорошо. Язык чуть заплетается, но это не мешает ей рассказывать все о тяжелой жизни на Украине («в каких-то городах мы жили – ничего, но где-то люди говорят словно на своём выдуманном языке, хотя это просто диалект такой» или «интернет там такой ужасный, знаешь, порой прямо под углом стоять приходится или в одной точке, чтобы ловило» или «жители там агрессивные какие-то, тут попроще»).        Теперь и начали держаться вместе всё время: спать в обнимку, с утра собираться в школу, бухать после и держать друг другу волосы в тяжёлые моменты существования, делиться едой и деньгами – особенно ценилась еда. А ночью, накаченная павликовской водкой, Тео просилась гулять, ну надо было полежать под звёздным небом и подышать свежим воздухом в три ночи. Так стандартно, что брюнетка и не удивлялась уже странным желаниям: то на звёзды посмотреть, то на луну, то воздухом подышать, то резко огурцов захотелось – фиг её поймёшь, а ещё говорят русские странноватые. – Ты глупая, – но всё равно ложится рядом на холодную землю и смотрит наверх.        Об ориентации речь не заходила – зачем? – но Деккер знатно задумалась об этом, когда её названная сестра, как любила повторять Борислава, решила поделиться своими чувствами к какой-то Кейли или Калли или, как её называла сама Павликовская, Котку. – Она такая классная, ты не понимаешь, он... – Тебя к девушкам тянет? – Тео выгибает бровь, но что-то от этой новости рушится внутри: ощущение, будто опять бросают и всё сейчас повторится вновь. – И к ним тоже, я на оба берега. Если тебя именно это так волнует.        Последняя стадия: ревность мешает Тео нормально спать и думать, смотреть на них вместе так невыносимо; уже третий день подряд Павликовская тусуется со своей подружкой, целуется с ней в набитом людьми коридоре и обязательно держится за ручки.        Деккер пьёт в одиночестве – спасибо, Боря, удружила; без водки теперь ведь никак, вполне обычный вечер. Она в хлам лежит на проезжей части, раскинув руки и ноги совершенно не боясь, что её переедет – да даже если да, то так всё равно лучше, чем мучаться хуй знает из-за чего.        Какая-то часть хочет оказаться на месте этой анорексички, чтобы, знаете, до боли чувствовать эту бестию везде, целовать её пухлые губы, обнимать до хруста костей и зарываться носом в её волосы, пахнущие каким-то детским шампунем, стыренным из местного магазина. Обломись, Тео, вся её любовь достаётся кому угодно, но не тебе.        Другая часть считает, что это, как бы, противно – они обе девушки, это нормально вообще? – Иди сюда, – пока у Котку «дела», ей достаётся немного внимания, и Деккер сразу тянется, как кот прямо. «С каких пор ты имеешь такое влияние надо мной?» – думает, но значения не придаёт; тебе ведь нравится, так что просто получай удовольствие.        А затем страдай.        Они сидят на уже их детской площадке друг напротив друга, Боря курит какие-то дешёвые сигареты Ксандры, а очкастая смотрит на неё до унизительного нежно. Тео пододвигается и вопросительно смотрит, мол, что?        Павликовская затягивается и берет её за шею – «ещё ближе, сократи расстояние между нашими лицами до минимума, bestoloch'» – и, чуть касаясь губами губ, выдыхает дым в рот. – Блять, что ты? – она чуть кашляет и отодвигается, прикрывая рот рукой. Первый поцелуй был бы, если бы не стечение глупых обстоятельств. – Это называется «паровоз», Деккер, так кайф лучше ловить, сделай лицо проще, – она опять смеётся своим заразительным смехом и Тео не сдерживается, смеётся следом.        И затем конец, пересечение грани дозволенного: она все-таки обхватывает своими губами её нижнюю и оттягивает на себя; спирт, никотин и ещё немного привкус мятной жвачки – всё смешалось, и какая разница теперь, кто инициатор, если им вдвоём так хорошо, так правильно?        Они целуются так, будто это – первый и последний раз, «потом» уже не будет (обе понимают, что нет), оттого так отчаянно и желанно. Юность, алкоголь и лёгкие наркотики – вот причина происходящего, а не какие-то чувства. У Бори их точно нет, а у Тео посттравматический синдром и она на голову больная слегка.        Никто об этой сцене не вспоминает – негласное правило, однако если Павликовская – грязь, то Деккер не задумываясь перемажется полностью, только помани пальцем.