Своя сторона

      Азирафаэлю нечасто приходилось терять сознание. На самом деле, почти не приходилось. Он и спал-то всего несколько раз за всё своё существование, и значительная часть этих раз приходилась на последние сутки. Обычно, если всё оборачивалось достаточно скверно для его хрупкого физического тела, он просто открывал глаза и обнаруживал себя среди белого умиротворяющего сияния Небес. После чего, конечно, следовало утомительное объяснение причины, по которой он испортил казённую вещь, бесконечные отчёты, способные свести с ума кого угодно, кроме эфирного существа, которые по определению не способны утратить разум… А потом он получал новое тело и спускался вниз, возвращаясь к прерванным делам, к любимым устрицам, пирожным и книгам. Конечно, иногда был неприятный, довольно болезненный процесс расставания с жизнью – когда ему не везло достаточно сильно, чтобы не развоплотиться сразу, а Кроули, способного вытащить его из беды или исцелить полученные физической оболочкой раны, поблизости не было. Но в целом, это не слишком нарушало общую картину.       Так что возвращение в сознание было не слишком частым и привычным для Азирафаэля опытом. Пожалуй, это единственная причина, по которой он, вновь ощутив способность мыслить и чувствовать, целую минуту лежал, в растерянности прислушиваясь к прокатывающимся по телу волнам муторной слабости и пытаясь понять, что с ним происходит. На миг ему даже показалось, что полёт и их с Кроули неудачная попытка вырваться с Пятого Круга была лишь сном, кратким бредом, постигшим его после падения в адское пламя. Это были хорошие мысли. Приятные. Несколько мгновений он даже позволил себе понежиться в безмятежном осознании того, что кошмар закончился и Кроули, всё-таки, успел его спасти.       Потом липкий туман медленно рассеялся, и Азирафаэль, холодея, осознал, что не кончилось ещё ничего. Что, кажется, всё страшное только-только начинается.       Потому что их полёт всё-таки был. Мучительно ноющие, вздрагивающие от спазмов, затёкшие до самых плеч руки говорили об этом лучше всяких слов. А значит, и густеющий вокруг потолок был тоже. И мучительная ледяная агония. И тоскливое ощущение пустоты, когда Кроули отпустил его, отталкивая от себя. Всё это было.       И… И что-то ещё. Что-то, чего Азирафаэль пока не мог уловить, но что заставляло мучительно сжиматься сердце от острого, удушающего страха.       Он медленно открыл глаза.       Лучше бы и не открывал. Он уже знал, что увидит. Кроули рядом не было. Он лежал (или, вернее будет сказать, сидел, скорчившись и уткнувшись лицом в колени) в низком, тускло освещённом широком коридоре – глухом и гулком, без единой двери и, тем более, без окон.       Один.       Азирафаэль услышал короткий, прерывистый вздох, полный ужаса. И лишь миг спустя, с короткой вспышкой паники, осознал, что издал его он сам. Он всё ещё не верил. Всё ещё надеялся на…       На что-то.       - Кроули! – отчаянно, сдавленно крикнул он, смутно понимая, что лучше было бы сохранять тишину, но не в силах справиться с захлёстывающей сознание волной ужаса. – Кроули, ради бога! Где ты?! Кроули?!.       Он задохнулся, всхлипнул, почти сверхъестественным усилием заставив себя замолчать. И понял, что его трясёт. Крупной, болезненной, ознобной дрожью. Нет. Кроули не ушёл бы. Он бы не бросил его одного. Должно быть, Кроули просто отошёл, пока он был без сознания, скоро он вернётся, надо просто не шуметь… Просто дождаться… Просто…       Он содрогнулся, обхватывая ледяными руками плечи и пытаясь справиться с вползающим в тело, в душу холодом. Скорчился, подтягивая к себе колени…       И, оцепенев, застыл, не решаясь даже вздохнуть.       Вот и всё.       Вот и ответ.       - Кроули… - безнадёжно, беззвучно прошептал Азирафаэль, зажмуриваясь и чувствуя, как из-под век начинают струиться беспомощные слёзы.       Он должен был догадаться сразу.       Должен был понять, что означает этот холод. Это тягостное ощущение скованности, сжатости.       Должен был.       …Понимал.       Просто не думал, что сумел научиться у людей этому – не замечать того, во что не хочешь верить.       Он медленно согнулся, без сил утыкаясь лбом в застрявшие до колен в застывшем камне ноги, и тихо, безнадёжно застонал.       Вот. И. Всё.       Азирафаэль чувствовал, что задыхается. Слепой, нерассуждающий страх сдавливал грудь, словно равнодушный камень не до колен – до самого горла заковал его в свой холодный панцирь. Мешал дышать. Вырывался короткими, судорожными всхлипами из спазмированного горла, мешаясь с отчаянными бессвязными мольбами. Наверное, ему должно было быть стыдно. Ангелам не положено бояться. Особенно – так.       …ангелам и умирать не положено. Они, по идее, этого вообще не умеют. У него всегда всё получалось не так, как положено…       Азирафаэль сдавленно застонал – и понял, что начинает медленно скатываться в истерику. Тяжёлую, бессмысленную и позорную.       И, прерывисто вздохнув, стиснул зубы, заставляя себя задержать дыхание.       Губу прошило болью, плеснуло горячим; ангел запоздало понял, что прокусил её, и какой-то частью сознания даже порадовался этому. Он не хотел умирать, позорно рыдая и захлёбываясь в бесполезных мольбах к Небесам, которым нет и не будет дела до его жажды жить.       Он вдруг понял, что хочет… хочет уйти с честью. У людей получалось. Они тоже боялись. Некоторые даже не верили, что будет что-то после смерти. Азирафаэля всегда восхищало их мужество, их спокойная гордость перед лицом гибели. То, как они находили в себе силы думать о ком-то, кроме себя, о чём-то, что было для них важно…       Азирафаэль беспомощно всхлипнул. Он не знал, что это настолько страшно.       И не понимал, где взять спокойствие, чтобы дождаться теперь уже неизбежной гибели достойно.       …Было холодно. Чудовищно, невыносимо холодно. В Аду должно быть жарко – казалось бы. А он мёрз. Просто коченел от липкого, слизняком вползающего под кожу холода. Совсем как тогда, внутри границы. Холод и огонь, страх и одиночество. Лучше бы он не боролся. Лучше бы просто сдался тогда, когда уже не было сил бояться. Когда осталась только усталость и надежда на то, что в одиночку Кроули сумеет всё-таки вырваться из этой ловушки.       Сумел.       Почему же ему сейчас так больно?       Почему ему так тоскливо?..       Почему…       Азирафаэль тихо застонал. Озноб был таким сильным, что, казалось, он сейчас просто развалится, рассыплется на мелкие кусочки.       Он не хотел думать, что было бы, если бы он не тратил время на раздумья там, внизу. Если бы Кроули остановился и не пытался таранить очередную преграду. Если бы…       Он не хотел чувствовать этой тоскливой, едкой желчью поднимающейся к горлу, мерзкой и несправедливой обиды.       - Г… господи, К… Кроули… - задыхаясь от упрямо текущих слёз и непрекращающейся дрожи, прошептал он, чувствуя, что, если продолжит молчать – сойдёт с ума от страха. – По... пожалуйста, пусть это хотя бы б… будет не зря…       И, плотнее обхватив руками вздрагивающие плечи, скорчился, в невольной попытке сберечь жалкие остатки тепла.       Но чем это могло помочь, если холод шёл снизу?! Если до колен его уже не было – был только холод, мучительный, невыносимый, плавящий кости холод?       Азирафаэль сжал зубы, стараясь прекратить дробный унизительный стук. Ничего. Это просто нужно вытерпеть. На самом деле, наверное, всё не так плохо. У него были лишние пара часов жизни. У него был тот чудесный, один стоящий целого столетия миг тепла и покоя, когда он понял, что Кроули – гораздо больше ангел, чем любой из его сородичей. У него была… нет, у него есть – есть и будет всегда, до самого конца – память о том, что его не бросили. Кроули спустился за ним сюда, пришёл, чтобы спасти. Уже это одно будет согревать, поможет держаться в самом конце, когда, понимал он, будет тяжелее всего бороться с подступающей пустотой.       Умершая надежда – это больно, теперь он это знал. Но не родившаяся надежда, чувствовал он – гораздо больнее.       И это утешало.       Почти.       Спустя несколько минут Азирафаэль с новым, бессильным уколом ледяного озноба понял, что терпеть будет труднее, чем он думал. Намного. Холод и скованные ноги – это, как оказалось, ещё было не самое страшное. Нет, не самое. Гораздо хуже было то, что он вновь всё отчётливее ощущал давящее дыхание Ада в своём сознании. Тихий, навязчивый шепоток, ненавидящее скользкое бормотание на самом грани восприятия – но ангел знал, что совсем скоро он превратится в яростный, сминающий волю вал. Должно быть, уплотняющаяся граница Пятого Круга, чуть было не поглотившая их с Кроули, высосала из него всю Благодать, что подарила святая вода. Теперь, с отчаянием понял Азирафаэль, всё начнётся сначала.       Прерывисто вздохнув, он выпрямился и трясущимися руками схватился за карман, на миг оцепенев от ужаса при мысли, что мог потерять фляжку во время полёта. Но нет, она была. И кажется, в ней ещё даже что-то оставалось. Совсем немного. Но хоть что-то…       Он, чувствуя, как заходится в паническом ритме сердце, принялся откручивать крышку.       И вдруг замер.       Пришедшая в голову мысль была чудовищной…       …и ужасающе разумной.       Святая вода не спасёт. Она не сможет освободить его из каменного плена. Не выведет через враждебные коридоры к заветному порталу. Не избавит от боли.       Лишь продлит агонию.       Он с тихим стоном опустил руку и вновь без сил уткнулся лбом в собственные колени. Вот и всё. Действительно, всё так просто. Несколько часов медленной тягостной смерти в ловушке равнодушного камня, без защиты от Скверны, без надежды… или много, очень много часов, которые всё равно закончатся пустотой. У ангелов нет посмертия. Как, впрочем, и у демонов. Азирафаэль неохотно открыл глаза. Как просто… Думать ни о чём не хотелось. Бороться – не было уже сил. Хотелось…       Хотелось, чтобы всё закончилось. Как можно быстрее.       Но даже этого ему было не дано.       С острой короткой болью он вдруг подумал, что зря Кроули не добил его, прежде чем уйти. Он мог бы дать ему смерть легче, чем ожидала его. Подумал – и вздрогнул, испугавшись тоскливой едкой горечи, залившей вдруг душу. Нет! Зачем, откуда это – он же не обвиняет, ни в чём не обвиняет Кроули! Не хочет обвинять!       …не имеет права – обвинять. Кроули сделал всё, что мог. Нет, не так – намного, намного больше, чем мог, чем вообще был способен любой демон.       Азирафаэль тихо застонал. И, поколебавшись, с неохотой закрутил крышку. Сам не знал, зачем – неужели надеялся ещё на что-то? Сил убирать фляжку в карман не было, и он просто бездумно сунул её за пазуху. На душе было тоскливо и муторно. Гадко было. Он не знал раньше, что в нём есть эта грязь, эта эгоистичная уверенность в том, что Кроули что-то _должен_ ему.       Он отчаянно, до дурноты, до скручивающегося в животе холодного узла, боялся того, что ждало его. Боялся… и презирал себя за горькую тоскливую жалость к самому себе – только к себе, не к Кроули, который прошёл, в буквальном смысле, через Ад и после всех мучений вынужден был всё-таки оставить его. Страшно было даже подумать, что он должен был ощущать в тот момент. Азирафаэль только мельком представил, что это он в бессилии мечется по коридору, ища и не находя способ спасти попавшего в смертельную ловушку друга. Что разрывается между бесполезной гибелью рядом с обречённым Кроули и возможностью спастись хотя бы самому. Уходит, ни на миг не переставая думать о том, что где-то сзади медленно умирает его лучший друг…       Он судорожно всхлипнул и, содрогнувшись всем телом, замотал головой, пытаясь избавиться от чудовищного видения. Нет! И он только что жалел себя?! Глупец, какой глупец…       Азирафаэль ощутил, как захлёстывает его слепой, прогоняющий даже страх близкой гибели, ужас. Лишь сейчас он запоздало понял, что Кроули сейчас медленно умирает гораздо более страшной смертью, чем ждала его самого. Он не захотел, не смог сбежать, спрятаться, он спустился за ним в Преисподнюю – а значит, и забыть о том, что оставил его внизу, не сможет тоже. Простить себя – не сможет. Ангел услышал сдавленный глухой стон, и не сразу понял, что это он сам, закусив губу, пьяно раскачивается на коленях, пытаясь унять жгучую, неожиданно острую боль в груди.       «Господи», - взмолился он, бездумно запрокидывая голову к низкому потолку, - «Господи, если Ты слышишь… Ты слышишь, ведь правда? Я, наверное, плохой ангел, я не заслуживаю Твоего милосердия, знаю. Я не прошу о нём…но неужели хотя бы Кроули не имеет права на Твоё прощение, Твою милость – сейчас, после всего, что он совершил доброго?! Пожалуйста, пусть он спасётся! Чего тебе стоит? Пусть он не винит себя, пожалуйста, прошу тебя!»       Он зажмурился, пытаясь успокоить судорожное дыхание. И с новой болью остро пожалел, что Кроули не решился – не додумался? Не успел? – добить его, прежде чем уходить. Это спасло бы их обоих от лишних мучений. Это спасло бы Кроули от бессмысленных терзаний, от бесконечных попыток угадать, закончилось ли всё для него, Азирафаэля – или он всё ещё продолжает страдать?       Он вновь тихо застонал, чувствуя, что не в силах уже справляться со всё возрастающей мощностью давящего мутного потока чужой злобы.       И, измученно сжавшись в комок, закрыл глаза.       Тяжёлый, болезненный озноб прокатывался по телу нескончаемыми волнами, отдавался давящей тупой болью в душе. Тёмная жестокая волна Скверны поднималась всё выше, и у него уже не было сил с ней бороться. В конце концов, если это случится быстрее, будет даже лучше.       …Когда вдалеке раздались шаги, он даже не пошевелился. Зачем? Он узнал бы шаги Кроули. Даже не прислушиваясь, узнал бы. Кроули никогда не ходил так тяжело, размеренно, словно натянутое тело было ему не по размеру. Кроули никогда не дышал так громко.       …никогда не вонял серой, гнилью и тиной.       Кроули не вернулся бы. Если бы был шанс спасти его – он бы просто не ушёл. По крайней мере, дождался бы его пробуждения, чтобы попросить ждать и дать надежду.       Азирафаэль медленно, с трудом подавляя глухой страх, вздохнул. Неловко потёрся лицом о брюки, пытаясь стереть следы слёз. И, стискивая зубы, через силу выпрямился навстречу вышедшему из-за угла Хастуру.