I don't need a Xanny to feel better
Ру абсолютно точно не хочет помнить. Ру делает вид, что в её голове чёртов вакуум, рандомно поглощающий дни и события. Чёрное и белое, хорошее и плохое, она только преувеличенно расслабленно жмёт по-мальчишески узкими плечами и усмешкой в сторону отбивается от простого, незатейливого вопроса Феса, желающего понять, как далеко в своей беспомощности Ру Беннет отползла во тьму спасительного беспамятства. Его здравый смысл, не затыкавшийся ни на секунду обличителем никому не нужной в доме рядового барыги правды, подбрасывает идейку на подумать длинной бессонной ночью: Ру, о предпочтениях которой Фес давно в курсе, недостаточно маленькой круглой горошины ксанни, на такой дозе она может процитировать Шекспира, понабравшись от девочки-радуги по имени Джулс, и обмануть бдительную мать, убедив ту в своей кристальной чистоте сознания и без загонов в ванную. Фес теряется, он не привык копать глубже и счищать напыление защитного слоя сколотой счастливой монеткой, Фес хочет ясности, чтобы точно въезжать, откуда растут ноги у её ответных «я, бля, скучала». Потому что по-нормальному это должно быть как «я скучала, бро» или «я скучала, мужик» (ему-хочется-чтобы-не), а Ру, разменявшая осознанность взгляда на черную пустоту зрачков-блюдец, едва ворочает языком и мелет невероятное, она так и говорит, припадая к нему на продавленном диване плечом: − Я скучала, Фес. Они не виделись две недели, и он, конечно, задавал себе вопрос, как теперь Беннет, эта угловатая девчонка-противоречие, которую Фес без вопросов впустил бы переночевать, только бы выручить. Беннет позвонила ближе к одиннадцати, он слышал, что еще в конце года мать поставила условие: домой − ровно к одиннадцати, комендантский час для тех, кого в конце лета нашли в рвотных массах. Фес понимающе тряс башкой, смотря с собачьей преданностью и закопанным на метры под землёй чувством нереализованной вины. Голос Ру ломается от стремления сдержать слезы. − Я сказала маме, что буду у Лекси. Фес, хоть и обязанный знать всех малолеток на районе, никак не может представить лицо закадычной подружки Ру, но это неважно, значит, девочка и правда из нормальных, адекватных таких. Если дилер, толкающий школьникам транки и травку в маленьком городе, далеко не сразу въезжает, о ком речь, это хороший знак. Он знает поимённо только тех, кто покупает. − Как оно? − Фес неловко чешет рассеченную переносицу сухими пальцами, стертыми от зиплоков пластиковых пакетов, стопок кеша и одинаковых маленьких конвертов. − Ну, проходи. − Мне херово, Фес. − Я тебе не продам. Всё остальное − пожалуйста, Ру. − Без проблем. − Точно? − Точно, ага. Стопудово, − она сама не верит в то, что говорит. Зато срабатывает. Так они начинают эту игру. Фес отпадает от дверного косяка, впуская Ру внутрь вместе с запахом ночной свежести, характерной для начала октября, и тяжёлым рассеянным взглядом окидывает тёмную гостиную с прицелом на грядущие часы. Её бы, конечно, в спальню, но там мрак, под матрасом одни заначки − вчера заезжал Мышь, притащивший мешок конфеток на продажу. − Можешь лечь тут, если хочешь, − мысленно Фес молится какому-то своему собирательному образу бога без имени, чтобы Ру не затянула старую песню и не сорвалась с места с целью выпотрошить его запасы, закрыться в подсобке и смести, глотая горстями, все, до чего дотянутся жадные дрожащие руки. − Голодная? Когда она вместо ответа глухо всхлипывает и жмурится как бы всем лицом, не давая себе разреветься усилием воли, у Феса внутри словно лопается струна. − Это пройдёт, Ру. Глаза-блюдца влажно блестят. Для Феса, не выучившего в школе ничего из того, что принято, вся жизнь − это речной поток, неконтролируемое движение вселенной, речные воды рано или поздно уносят мусор от берега и хоронят горе на илистом дне. − Бабуля мне говорила, главное − обождать своего часа. − Я, блять, не могу ждать, Фес. Ру не приходит просто так. Ру приходит за смыслом и утешением. Перед началом депрессивной фазы, которую она чувствует так же, как чувствует боль в животе перед месячными, её размазывает притупленность эмоционального восприятия окружающего мира и ощущение выпотрошенности, пугающей пустоты за грудной клеткой. Порядок вещей, как известно, стремится любую пустоту заполнить подручными средствами, и у Ру Беннет в ход обычно шли пригоршни таблеток и облако звёздной пыли, но не с тех пор, как Фес стал отказывать ей в полётах на Марс, а Джулс покинула орбиту и вышла в свободное космическое плавание. Ру не хочет помнить и ничего знать о мире, только ещё больше ей хочется вырваться из порочного круга временной петли, той самой, где она раз за разом обрушивает барахлящие системы своего тела и падает на самое дно, туда, где мать смотрит по касательной недоверчивым взглядом, а Джиа, давно все прекрасно понимающая, украдкой шмыгает раскрасневшимся носом и стыдливо прячет глаза в пол. − Ру. Эй. На сеансах залипательной медиативной тишины на диване с Фесом Ру глядит перед собой в пустую стену, пробуя утихомирить голод эмоциональной и физической ломки аскезой реакции на внешние раздражители и немногословностью. Хорошо, что Фес из тех, кому не надо много трепаться, чтобы не чувствовать себя неловко или паршиво в чужом присутствии. − Извини. Херовый день и... − она не находит слов, смаргивая слезы, и притворно оживляется, ерзая по скрипучей обивке дерматинового дивана. − Голодная, спрашиваю? − от его заботы у неё снова встаёт в горле ком. Повисает пауза. − Фес, я... Принеси мне что-нибудь. Пожалуйста. − Нет. − Пожалуйста. Пожалуйста, Фес. Пожалуйста. Что угодно. Надлом в её взгляде побуждает его к движению, а неясность формулировки закладывает право на иную трактовку и свободу интерпретации. Такие вещи Фес воспринимает шестым чувством и оправдывает без угрызений совести, когда в ванной, не думая ни секунды, открывает забитый таблетками ящик и перекладывает в крошечный полиэтиленовый пакетик круглую белую горошину без опознавательных знаков. Ру не верит до последнего, ошалело уставившись на заботливо предложенный Фесом стакан воды к пилюле, и только запив щедрыми глотками, успокаивается и отдаётся подступавшей волне медикаментозного спокойствия. Фес ставит опустевший бокал на низкий столик и опускается на диване рядом плечом к плечу. − Спасибо, Фес, − Беннет откидывается на спинку, ощущая слабое покалывание в пальцах и шее, сдаться, спасовать оказалось так приятно, просто и радостно, что все это мгновенно перечеркивает неприятие собственного поражения. − Спасибо. − Не надо, − ему, то есть, не требуется благодарность. − Хочешь, посмотрим телик? Ру, донельзя счастливая, блаженно кивает, спрашивает только с заторможенной дикцией, нормально ли то, что у неё до сих пор болит голова. Фес включает для них Никелодеон и ничего не даёт ответом. В первую же рекламную паузу Ру сползает вниз, как бы лишаясь сил, чтобы усидеть прямо, и, оторопело поглаживая себя по руке, устраивается щекой на плече Феса, наваливаясь всей тяжестью тела. Ему не привыкать, но каждый раз как первый. Неправильно даже не то, что Ру вмазана, и потому спокойна, а то, что в какой-то момент она смещает фокус синтетически сконцентрированного внимания и осознанно зацикливается на ранее не имевших значение вещах. От её взгляда, от того, как Ру продолжительно на него пялится, ловя цветные блики, падавшие в темноте с телевизионного экрана на его расслабленное безэмоциональное лицо, умеющего держать мину Феса коробит не по-детски. Тогда снова зовёт по имени, ставит телик на беззвучный режим и проверяет наличие обратной связи. − Ты пучком? − Фес, пожалуй, опасается отрицания, а ответом ему служит совсем неожиданное, пугающее, откровенное и распаляющее прикосновение к губам. Ру режет дистанцию, сокращая до нуля, и тянется к нему, находит в тёмной комнате, прижимаясь к сомкнутому рту, это кажется хорошим, правильным и логичным, вроде искренней благодарности за помощь, поддержку и присутствие. Фес в душе не ебет, как ему нужно реагировать, его замыкает. С одной стороны, за Ру Беннет он пойдёт войной против мира, с другой − он виноват перед ней так, что не хватит и жизни, чтобы искупить вину. А то, что происходит с ними в режиме онлайн здесь и сейчас − это то самое отягощение и без того спущенной в унитаз истории, напрашивавшейся на что-то подобное уже чрезмерно давно, чтобы можно было закрыть глаза на очевидное. То, как он её, Ру, видел, не вписывалось в понимание логики, ну и черт с ним, нахрен, решает Фес, без спешки, метаний и агонии. Когда он ненавязчиво поддаётся, размыкая губы, когда отвечает уверенно, но осторожно, ничего не требуя ни одним импульсом тела, все автоматически перестаёт быть как раньше. Фес определённо целует её и не встречает ничего, кроме нарастающего ответного давления, потому что Ру поднимается выше и устраивает ладонь на его щеке, перенимая инициативу. Феса обжигает жар её языка и то, как Ру возвышается в полном контроле над ситуацией. Они целуются так, как не следовало бы, где-то на грани между неторопливой попыткой изучить друг друга впервые и затребовать больше, пойти дальше. В конечном итоге это ни к чему не приводит, Фес не требует объяснений, а включает звук телевизора обратно и, лишь раз зацепив боковым зрением Ру под боком, и дожидается, пока та снова не развалится у него на плече. Под монотонное звучание телика Ру вырубает почти сразу.***
− Что это было вчера? Фес врет, не моргнув и глазом. Её временный провал в памяти не больше безобидной фикции, созданной ради сохранности шаткого равновесия рассудка, потому что Фес знает наверняка: между аспирином, выданным за ксанакс, и ксанаксом есть охренительная разница. Например, хотя бы в том, что с таблетки аспирина никого и никогда еще не уносило. − Ксанни. Ру принимает на веру.