По ту сторону небес. Воскресение

Карина оглядывалась вокруг и невольно думала, что теперь просто обязана нарисовать увиденное: готические лесные своды с тёмными нервюрами ветвей и уходящими ввысь колоннами стволов, разлитое повсюду изумрудное свечение, плотный ковёр из опавших игл и зелени, наползающий на заброшенную дорогу. - Я часто здесь бываю, ведь это в точности места моего детства, - поделился Фальк. И рассказал о том, как ездил гостить к своему деду со стороны матери. Это был отставной кавалерийский полковник, человек знатный, но обедневший. Именно поэтому он был рад выдать свою дочь за преуспевающего банковского чиновника из Франкфурта (но, увы, впоследствии не нашёл с зятем общего языка). А ещё по этой причине его жилище, небольшой замок в неоготическом стиле, мрачно ветшало, хоть и оставалось по-своему красивым. Мальчишкой Герман излазил все его закоулки и даже нашёл подземный ход, ведущий как раз таки в лес. А лес в этом доме любили. Дедушка Людвиг иногда со скрипом находил деньги на то, чтобы подновить крышу или окна, зато держал коней, псов и хищных птиц и ездил на охоту – от этого он отказаться был не в силах. И Германа постоянно брал с собой, потому что выделял среди остальных внуков. Те казались ему «слишком городскими» и «очень уж паиньками». Зато Германа он постоянно называл «разбойником» и «бешеным» - но исключительно любя, хотя за хулиганство порой наказывал нещадно – мог приказать всыпать ему розог или запереть в одной из дальних комнат замка, холодной и голой. - Поэтому, когда на службе я впервые загремел на гауптвахту, мне это было не внове, - весело заметил Фальк. А поводы для наказаний возникали то и дело. Однажды милое чадо начиталось приключенческих книг и пыталось «уйти в отшельники», в итоге заблудилось в чаще и вышло оттуда лишь утром следующего дня. В другой раз мальчишка пытался помочь своим деревенским приятелям в борьбе со злобными гусями и пробовал натравить на них дедовых соколов. А однажды, уже поступив в офицерское училище, он приехал на каникулы со своим другом, и тогда они стащили ружья и вдвоём пошли в лес на медведя. - Я не знаю, чем мы тогда думали, честное слово! – со смехом признался Герман. Самое интересное, что вылазка увенчалась успехом. Правда, мальчишки чуть не отдали Богу душу, когда на них выскочил зверь, и они принялись палить в него, а медведь всё бежал и бежал на них, пока не рухнул совсем близко. Разумеется, дома ждала грандиозная взбучка. Хотя потом дед вспоминал эту историю с одобрением: выспросив юнцов обо всех подробностях происшедшего, он признал, что действовали они в целом достойно. А Герман положил потом медвежью шкуру у своей кровати, чтобы утром спускать ноги не на тонкий коврик, а в густой тёплый мех. Была и масса других случаев, связанных с тем, что с самого начала «этого невозможного мальчишку» тянуло не только в глушь, но и ввысь. Естественно, в своё время он облазил все деревья и крыши в округе. Не обошлось и без классического прыжка с раскрытым зонтиком из окна второго этажа. Был и громадный воздушный змей, над которым трудились целым конструкторским бюро из семи мальчишек, самого лёгкого и тощего из которых протащило на этом змее через половину луга. А было ещё строительство самодельного планёра, на котором юный Герман в первый день испытаний гордо влетел прямо в озеро. Но всё это была уже совсем другая история... Карина только диву давалась и радовалась узнаванию. Во-первых, оказалось, что она уже успела отрисовать парочку сюжетов («И из какого космоса мне их спустили?»), во-вторых, это напоминало ей собственное детство: дача, лес, и дедушка - самая влиятельная фигура. Эти параллельные тонкие нити связывали её с Германом так, что казалось, будто они знакомы уже сотню лет. - Слушай, а когда была та история с планёром? – спохватилась Карина. - В девятьсот восьмом, - с готовностью отозвался Фальк. А ведь и правда - вот она, сотня лет. - Да я как-нибудь ещё расскажу, как впервые прочитал о братьях Райт и собрался бежать к ним в Америку, раз меня дома, видите ли, не понимают. Но это потом - смотри, мы на месте! Впереди показалась поляна. Казалось, будто всю середину занимает махровый отсвечивающий ковёр, глушащий шаги. Деревья обступали шатром, склонив ветви и макушки. Красота места наполняла душу тихим благоговейным замиранием, потому что поляна напоминала нарядную часовню, где повсюду, как язычки свечей, белели мелкие цветы. Они спешились. Герман взял ружьё и взвёл курок. - На всякий случай, - проронил он. И в ответ на озадаченный взгляд прибавил: - Это всё-таки Чёрный лес. Очевидно, это было название – нехитрое, но красноречивое. Не особенно хотелось фантазировать, какие твари тут могут объявиться. Хотя смутная мысль о них не вызвала у Карины сильного страха. Конечно, лучше б никто не нарушал их покой, но казалось, что «по сюжету» вот как-то так и положено, что на них нападут, а Герман её защитит, и героически отобьётся, и чудище рухнет к её ногам. Но скорей всего, не к ногам, а просто в дальнем конце прогалины, без лишней картинности – ведь не станет же Фальк ожидать, пока враг подберётся на опасное расстояние. И это будет хорошо, и это будет правильно. Ведь говорил же он про «любую дичь». «А если пограничник?», - подумалось Карине, и она смущённо отогнала эту мысль. Но всё-таки переспросила: - Зверей тут, наверное, много, а... люди? - Люди? – усмехнулся Герман. Он понял намёк. – Вообще-то меньше, чем у границы, хотя патрули тоже порой отправляют. Место здесь заповедное, следят, чтоб никто не позволял себе лишнего. А то последнее время, лет пятьдесят, народ повадился скакать туда-сюда через Черту: кто-то из любопытства, а кто-то вообще браконьерствует... - Это как?! - Пытаются добыть для ритуалов редких животных и растения из числа тех, что на земле не найти. Поэтому не так давно надзор ужесточился. Хотя здешние места всё равно остаются самыми сокровенными. Сюда не всякий попадёт и не всякий отсюда выберется. - А я? – опасливо уточнила Карина. - Ну, скажешь тоже! Ты одарённая странница, а точек перемещения в этой части леса много, это может быть и грот, и проход под поваленным стволом... Карина невольно заулыбалась. Она вспомнила мамины рассказы о детских суевериях: если на пути встречался столб с двумя опорами, вертикальной и наклонной, как большая буква «Л», то обязательно следовало обойти, но не проходить под «палочками» – иначе случится что-то плохое. Карина пыталась выспросить, что именно, но Марина Александровна уже и сама не помнила. Просто что-то нехорошее. Да это было и неважно: ожидание чего-то неизвестного, но недоброго действует на нервы посильней любой конкретики. Что интересно, примета оказалась живучей: в Каринином детстве она тоже сохранялась. Кстати! Надо спросить у Алеси – она же дока по части городской магии, что она скажет? Тем временем Фальк задумчиво произнёс: - Послушай, а как ты сюда попала? Я почувствовал очень сильный зов, но удивился. Ведь ты не так много путешествовала за Черту... Ого, ещё бы – всего-то один раз; Карина слегка насторожилась от этого замечания. И Герман договорил: - ...а я не рассказывал тебе о Чёрном лесе, а оказаться здесь просто так невозможно. Чтобы взлететь и потом сесть, нужно поле, а чтобы попасть сюда, нужен лес – всё по принципу подобия. Неужели ты догадалась о существовании этого места и специально выехала на природу? Она залилась краской. - Вообще-то нет, я прямо из города... - Так это был какой-то парк? - Не совсем. Карина вкратце объяснила, как было дело. - Ну ты даёшь! – воскликнул Фальк. - Такой короткий разбег – и такое перемещение, просто с места в карьер! Ты такая молодец. Под его взглядом Карина окончательно смутилась и залилась краской. Да уж, молодец, и сказать нечего. Ей мучительно хотелось рассказать правду о своём полёте во Франкфурт. Но было слишком ясно, что это растравит душу и потянет за собой лавину бурных излияний вообще обо всей её жизни. А делать этого очень не хотелось. Могло оказаться, что в целях безопасности ей надо срочно собираться обратно. Но ещё больше Карина боялась в расстроенных чувствах ляпнуть какую-то заезженную фразу, как из мыльного сериала, например: «Я поняла, что не могу без тебя жить» - и этой формой опошлить правду. И она промолчала. И Герман, очевидно, приписал её румянец радости и продолжал считать и догадливой, и здравомыслящей. Короче, незаслуженно идеальной... Они подошли к огромному поваленному дереву и уселись на него, как на скамью с диковинной моховой обивкой. Карина устраивалась поудобней, и тут её взгляд упал под ноги. В траве виднелась целая россыпь красных искорок – земляника! Недолго думая, Карина нагнулась и сорвала несколько ягод, но Герман резко повысил голос: - Нет, не трогай! Она встрепенулась и выпрямилась, всё ещё держа ягодки в ладони. И, краснея, высказала догадку: - Мне нельзя их есть? Герман проворчал: - Вот именно. Потому что ты живая. Были бы мы вместе здесь, - подчеркнул он, - тогда другое дело. - А тебе, значит, можно? - Мне – да. Он выглядел смущённым и косился на земляничную россыпь украдкой: видно, очень хотелось сорвать ягод, но раз Карина не могла их есть, ему было неловко это делать. - А вообще, вы нуждаетесь в пище? – спросила она. И мимоходом отметила, как теперь непринуждённо у неё выходит это «вы». Вы, мертвецы. - На самом деле, нет. Нам не нужно есть, чтобы жить. Но мы имеем право делать это сугубо для удовольствия. Правда, удовольствие сомнительное, - вздохнул Герман. – При жизни было лучше. Тут всё какое-то безвкусное, - объяснил он, - только слабое подобие и напоминание. Вот лес – исключение, всё, что здесь растёт и водится, почти как настоящее. Поэтому я и езжу сюда за дичью. Например, добудешь парочку вальдшнепов к ужину – и уже настоящий праздник! Он усмехнулся, но не очень-то весело. Карина очередной раз про себя вздохнула: «Негусто блаженства в этом раю». - А если б я съела землянику, что бы случилось? Могла бы превратиться в жабу? – попыталась пошутить она. - Ха, ну уж нет, я думаю, в кого-то более симпатичного! Но скорее всего, не смогла бы вернуться. А вообще-то, в лесу частенько сложно предполагать, что именно произойдёт, - посерьёзнел Герман. – Здесь действуют такие силы, о которых человек чаще всего не имеет никакого точного представления. Даже бывалый. Может разве что основываться на скупых наблюдениях и строить предположения – но даже их недооценивать не стоит. И относиться к лесу с почтением. Да-да, ни много ни мало. А то вот был у нас в десятой эскадрилье один случай во Франции, когда ребята во время затишья в местной пуще поохотиться решили – я тебе не рассказывал? Хотя ты вряд ли будешь помнить... - Да конечно, нет. - Так вот, дело было в девятнадцатом году... И он поведал ей занимательную мрачную историю. Немцы как раз отбросили союзные силы к Вальми. Лётчики тоже внесли в это свою лепту и посчитали, что хоть победа промежуточная, а затишье недолгое, но они имеют полное моральное право отметить это охотничьей вылазкой и последующим пиром: ходили слухи, что местный лес просто кишит разнообразной дичью. Авиаторы, как у них уже повелось в ту пору, обосновались в местном шато и оживлённо обсуждали предстоящую охоту. Услышал это и управляющий. У графа, его хозяина, вторая жена была немка, поэтому он не испытывал особой враждебности к неприятельским офицерам, тем более, что и те вели себя прилично. Да ещё их молодость подкупала и внушала даже что-то вроде жалости: эти германские летуны казались совсем ещё мальчишками – и каждого из них постоянно подстерегала смерть. И месье N. к ним как-то проникся. Он понимал, что внушить им пацифистские идеи (да и толку с того было бы?) он не в силах, эти желторотые всё равно будут упорствовать в своём стремлении опалить крылья и рухнуть на землю обугленной тушкой – но хотя бы какое-то предупреждение сделать может. И он попытался убедить их, что вся эта затея с охотой – крайне неудачна. Последние тридцать лет в лесу творилась чертовщина. Причём речи не шло о том, что местных жителей пугает леший или ещё какая-то нечистая сила. Подобные россказни в порядке вещей. Но здесь внушала страх цепочка совпадений, связанных именно с охотой. Началось с того, что старый барин, отец нынешнего графа, загоняя оленя, застрелил свою жену. Она тоже была страстной охотницей и сопровождала его в тот день. Граф не отличался никакими странностями и находился в здравом уме – по крайней мере, до того рокового происшествия. Но он потом с рыданиями, на коленях клялся, что целился в олениху, а когда подъехал и наваждение спало, то перед ним лежало мёртвое тело графини с кровавой дырой в груди. Потрясение было таково, что граф и сам через несколько дней скончался: сердце не выдержало. Когда врач выполнял вскрытие, то изумился: сердечная мышца в буквальном смысле слова была разворочена, точно пулей. Этот случай стал первым в череде всё новых и новых. Сын покойного графа ничего не заподозрил и однажды как ни в чём ни бывало поехал охотиться, по славному родовому обычаю. Тогда он добыл кабана. А буквально через неделю у него вспыхнула ссора с приятелем. Повод казался ничтожным, но дошло до страшных оскорблений и чуть не до рукоприкладства. Граф вызвал обидчика на дуэль и там был застрелен. Имение перешло во владение его брата, нынешнего хозяина. Тот как-то зимой отправился на лося. Ему не повезло: он только ранил зверя, и тот ушёл. Но учитывая зловещие совпадения, это стало удачей. Очень скоро с графом тоже случилось несчастье: его разбил паралич, и у него отнялась вся левая половина тела – но он, по крайней мере, остался в живых. Простые люди тоже познали на себе этот ужас. Кому ни случалось поднять руку на дикого зверя или птицу, всех настигала насильственная смерть или увечье. Теперь с уверенностью заговорили, что лес проклят. Притом неизвестная дьявольская сущность не трогала тех, кто рубил дрова, собирал грибы, ягоды или травы. Но охотников ждала страшная участь. И за три десятилетия животных там расплодилось видимо-невидимо не потому, что их кто-то специально берёг и разводил – их просто боялись трогать. Командир полка, майор Гацфельд, выслушал рассказ управляющего с откровенно сардоническим видом. Надо же, какая попытка испортить настроение «проклятым бошам» - с потугами на оригинальность, но такая нелепая! Как и следовало ожидать, господа офицеры не отступили от своих планов. Майор и родился, и всю жизнь провёл в Берлине, но очень пёкся о том, чтобы производить впечатление человека, хранящего неразрывную связь с традициями рода и страны, в том числе охотничьими. В тот день в Аргонском лесу он подстрелил крупного оленя – попал в шею, а потом добил его старинным ножом, который взял на фронт как талисман. Точным ударом Гацфельд пронзил животному сердце. Этот жест был чистой воды рисовкой. Но майору было недосуг ловить чьи-то там неодобрительные взгляды, он испытывал наслаждение от своей удачливости, сноровки и лихости. Правда, скоро у него поубавилось энтузиазма: через несколько дней войска Антанты пошли в неожиданное и яростное контрнаступление и вцепились немцам в глотку. В воздухе ситуация была немногим лучше, чем на земле, в том числе из-за проблем со снабжением и ошибок командования. Буквально за неделю пули союзников изрешетили самолёты всех участников той злополучной охоты – на этот раз дичью стали они. Майор Гацфельд как вояка-лётчик был сильнее, чем как командир. Поэтому он лично участвовал в боях, частью из-за неизбывного азарта, частью, может, надеясь, искупить этим своё полководческое несовершенство. Но умелое пилотирование и меткая стрельба не помогли ему во время боя над Аргонским лесом: его взяли в клещи и поливали свинцом четыре английских истребителя. Подбитый Гацфельд до последнего пытался планировать, непонятно, на что рассчитывая – до открытой местности он уже не мог дотянуть. В конце концов его «хальберштат», разваливаясь на лету, врезался в гущу крон и повис, печально теряя отшибленные плоскости. И майору тоже никогда не суждено было коснуться земли. А когда его нашли, то обнаружили, что острая обломанная ветка с маху пробила ему грудь, как копьём. - Возможно, ему и открылась напоследок какая-то истина, как Одину, но воспользоваться знанием он уже не мог – а всё потому, что думать надо было раньше, - криво усмехнулся Герман. – Конечно, скептики могут списать и на совпадение, но случайности иногда не случайны. - Брр, вот это мрак. Карина поёжилась, но оттенком удовольствия. - О, да я просто кладезь ужасающих историй, - беспечно воскликнул Фальк. Карина усмехнулась. Её старший подростковый возраст был отмечен двумя событиями. Во-первых, она наконец-то больше сблизилась с родителями; жизнь семьи к тому времени наладилась и устаканилась. А во-вторых, в школе тогда как раз начали проходить биологию человека. И иногда поздним вечером Виктор Сергеевич пил на кухне свой любимый чай с лимоном и курил в форточку, а Карина, уже в пижаме, приходила и забиралась на высокую табуретку. Очень скоро за ней прибегала Лиля. Следом через какое-то время являлась мама и начинала на всех троих ругаться: девочки засыпали отца вопросами на медицинскую тематику и раскручивали на истории из практики, а потом ходили взбудораженные вместо того, чтобы вовремя ложиться спать. Эти задушевные беседы носили иносказательное, наивно-грубоватое название: «про кишки». «Пап, а давай поговорим про кишки!». Что-то подсказывало, что у майора Фалька в запасе множество таких баек. Невольно Карине подумалось, что этот материал пришёлся б ей очень ко двору. Если бы не одно «но». Уж слишком он не совпадал по духу: в Карининых комиксах была светлая энергетика. Теоретически, конечно, Герман мог бы разбавить весь этот свет и прелесть мрачнотой и «жестью» - вопрос только, надо ли. Карина стушевалась от собственных мыслей: внутри неоновой краснотой загорелось: «Конечно, да!». И было слишком ясно, что речь тут не только о комиксной истории, далеко не только о ней.