Omnia mutantur, nihil interit

1. На улице накрапывает дождь — тяжелые капли глухо ударяют по подоконнику, шлепают по пластику и по колышущимся во дворе веткам берез. Они не закрывают окна, когда начинается ливень. Дышат сладостной дождевой свежестью; Джек, виляя хвостом, льнет, вспрыгивает передними лапами на батарею, сует узкую морду с распахнутой пастью ближе к форточке. Оглядываясь на него, Ян коротко посвистывает. Пес виновато урчит — сползает на пол. Тишина и спокойствие накрывают с головой, топят. Сидя на диване, Ян нетерпеливо клацает по жестким клавишам; на экране ноутбука издевательски высвечивается незавершенный отчет, стрелочка курсора скоро юркает по белым компьютерным страницам. Глаза слегка печет. — Не отдыхаешь, инквизиторство, — ласково укоряет Влад. Он сидит рядом, умело, отработанно помещаясь вдвоем на небольшом скрипучем диванчике с замшевой буроватой обивкой. Прижимается спиной к плечу Яна, чуть разваливается привольно, откидываясь, расслабленно свешивая ноги, перекинутые через подлокотник. Пока Ян сражается с отчетом, Влад, вольготно устроившись, листает книгу. Еще одна блажь — старомодные бумажные книги. Весь мир ценит электронные читалки, удобные легкие плиточки; он — одержимо носится по «Подписным изданиям», чутко принюхивается к разворотам, листает хрусткие страницы. Ян мог бы заглянуть в книгу, но засматривается на Влада, вдумчиво, подолгу вперивающегося взглядом в печатные черные строки; когда он увлечен, напрочь забывает о скорочтении. Живо блестит глазами, улыбается, хмыкает, иногда переводит взгляд на стену и подолгу размышляет — даже дышит медленнее. — Что там? — с легким любопытством спрашивает Ян. На серой, будто бы грязной обложке — забористая польская фамилия, которую Ян бы с первого раза не прочел вслух. — Почитать? — ухмыляется Влад совсем мирно. — Мне нетрудно, ты попроси. — Отчет бы дописал, цены б тебе не было, — устало ворчит Ян. — А потом — хоть стихи… Между тем продолжает рассматривать обложку с потертыми уголками, чуть загнутыми, покоцанными. Влад не всегда аккуратен, да и время подъедает их домашнюю библиотеку. На книге крупно: «Збешховский». — Слава Деннице, мне с тобой так повезло, — говорит Ян, не задумываясь, — Войцек… Фамилия знакомая, наизусть выученная. Он Влада так каждый день зовет, выговаривая с веселостью или раздражением — когда тот накосячит. Яну нравится сочетание звуков, легкое, но резковатое, прицокивающее, страшно идущее Владу с этими его нагловатыми усмешками, волчьим проблеском взгляда. Тут Ян вряд ли объяснит вразумительно, но есть такие слова. Звучные. Вкусные. Но на этой мысли он смущается вдруг, замолкает. Отворачивается и утыкается слепым взглядом в светящийся экран. Фамилия знакомая, родная… Послезавтра Ян вполне законно сможет ей называться. — Что определяет человека? — спрашивает Влад. — Если у него ни души, ни тела… Одно сознание. Синтетический головной мозг. И тушка железная — робот. — Парадокс корабля Тесея? — Он самый. Неуютно хмурясь, Влад вжимается плотнее — может, сам не замечая. У него-то тело тоже новое, бесовское, воскрешенное. Не на третий день, но через полтора десятка лет после того, как пуля-дура ужалила в сердце. Но не то, в котором Влад родился и был похоронен. — Человечность определяют поступки, — предлагает Ян. — Это новая жизнь… Новая. Сердито вздыхая, Ян снова глядит на экран. Потом подхватывает легкий навороченный ноутбук, устраивает на широком подлокотнике, а сам кивает на колени. Ложись, мол, не мучайся: Яну все кажется, что Владу неудобно так сидеть. Он ложится, успокаивающе давит на колени живым весом. Улыбается, снизу вверх глядя. — Ты боишься, — с удивительным умилением сообщает Влад. — Запятую забыл поставить… Третья строчка сверху. Да, тут… Нервно клацая клавишей, Ян правит. Прерывисто вздыхает. Он в ужасе. — Оставь, давай поговорим. — Чтобы нам дали выходные, нужно закончить с отчетами заранее — сегодня! — упрямо нудит Ян. С тоской спрашивает, глядя на текст: — И разве можно испытывать удовольствие, убивая невинных людей? Им и не к таким перелетам тем не привыкать: Влад поймет. А в деле — маньяк, серия. С такими работать всегда сложнее всего, а потом на душе так гадко, что никакой дождь не смоет. Может, он поэтому хандрит. Дождь заканчивается. — Инквизиторство, ты пытаешься спрятаться, — снова ласково разъясняет Влад. — Сублимируешь. Признавая поражение, Ян молчит тяжело. Слышно, как Джек грызет специальную косточку для зубов. Словно напугавшись сам себя, скрипящего звука клыков, прекращает, беспокойно вертится. Подходит к ним и ложится у дивана, мерно помахивая пушистым хвостом. — Не хочешь?.. — Хочу, — обреченно сознается Ян. — Черт его знает. Будто чего боюсь — что поменяется что-нибудь. — Вот увидишь, на следующий день после свадьбы будем так же сидеть. Я с книгой, ты — со своими любимыми отчетами… — Я могу любить вас двоих: тебя и работу. — Я — твоя работа, — серьезно говорит Влад. — Напарник твой. И Ян беспомощно улыбается, кивает ему. Знает, что любит Влада именно за эту нагловатую беспечность. Но никогда этого не скажет. Зачитанную книжку Влад откидывает куда-то в сторону, а сам дает ему руку, переплетает пальцы, и Яну становится куда спокойнее. Он находит свою точку опоры. В глазах Влада светится что-то по-звериному нежное, топкое, паточно-тягучее, за чем хочется наблюдать неотрывно. Увлекшись, он тихо курлычет что-то на своем родном и мелодичном языке — совсем неразличимое полотно слов, крепко сцепленных друг с другом, заливисто, драгоценно перезвякивающих, как дорогие украшения. Понять трудно, но Яна чаруют сами переливы непривычных елейных звуков, он прислушивается, чуть наклонив голову, дышит поверхностно. — Златичко? — покусывая губы, пробует повторить Ян. Влад замирает, спугнутый, и прекращает свое песнопенное мурлыканье. — Распогодилось — солнце в окно, волосы тебе червонит, — объясняется он. — Романтик. — Сам такой, — нарочито колюче огрызается Влад. Но не может сдержать пробивающуюся улыбку. Они молчат недолго; Ян перебирает вихры Влада, почесывает рожки. Солнце пятнами ложится на пол — Джек склоняет голову, глядя на одно из них, и припечатывает лапой. Пока пес забавляется, Ян сворачивает почти что завершенный отчет. — Почитаешь? Пожалуйста, — просит он у Влада, сдаваясь, и тот запросто соглашается, несказанно довольный, подцепляет книгу и открывает какой-то рассказ. Сидя рядом с Владом, слушая его голос, Ян рассеянно улыбается. 2. Планировать все приходится на ходу. Они привыкли жить в спешке, импровизировать — даже когда дело доходит до собственной свадьбы. В итоге вся эта кутерьма превращается в форменное безумие; об этом Влад с приятной теплотой вспоминает, открывая томик Збешховского и разваливаясь на коленях Яна, как довольный мурчащий кот. Найти свободный ресторан в центре Петербурга, да еще и летом, — безнадежное занятие. К счастью, за пятнадцать лет работы в городе они обзавелись нужными знакомствами. Влад суетится с готовностью, почти не угрожает (вот уж чудо!), пользуется врожденным даром убеждения. Ему помогает внешность наемника и опасный оскал. — Никогда не думал, что однажды придется… — признается он Яну. — Знал, что семья, — брак, то есть, — не для меня; такое на меня наводило лютую тоску. — Я удивился, когда ты предложил. Ты последний человек, которого можно заподозрить в традиционализме. Влад помнит это отлично: Ян стоит возле машины и курит, тучно дыша в небо. Оно, с утро набухавшее тучами, угрожающе нависавшее над спешащим Петербургом, расчистилось и просветлело. — Погода теплая, славная, гляди! — воодушевленно восклицает Влад, останавливаясь рядом посреди улицы, хохоча; в груди вспыхивает счастье, подпрыгивает солнечным зайцем. — Когда еще ты помнишь такое яркое лето? Цветы пахнут сладко, терпко, свежий ветер, багряные отблески-зарницы на спокойной Неве и во вчерашних лужах… Море света. Да разве это наш город, достоевский и бесноватый? — Сам ты бесноватый, — деланно строго шикает Ян. — Молчи, тише, накаркаешь, у тебя… язык дурной! Сейчас же небо затянет и вдалеке загремит. И боязливо косится наверх. Любой петербуржец в таких вопросах становится страшно суеверен. — Меня учили… как принято, — добавляет Ян немного невпопад. — Что так нужно — обязательно жениться, работать, забиться в свой угол и быть как все. Своей первой девушке… не той, о которой я в академии романтически воздыхал, а вот первой… с утра я и заявил, предложение делал. Дурак был. Хорошо, что она посмеялась. — Хорошо, — фыркая, соглашается Влад. Затаптывая сигарету, Ян ностальгически улыбается, а потом оба они идут договариваться насчет зала. — Не знаю, что нашло на меня, — шепчет Влад уже в дверях. — Ты же любишь правила, закон, да? Вот я и хотел, чтобы все было по закону. Чтобы честно. Что я не какой-то там. — Я вовсе не обижен… Ян сдается. — Как трогательно, капитан Войцек, — тянет он, и голос немного дрожит. — Благодарю, капитан Войцек-Зарницкий. — Не спеши, — одергивает Ян. Они заходят, встречаются с улыбчивым хозяином. Добро нечисть помнит, для них долг — не пустые слова, и инквизиторам, когда-то спасшим ему жизнь, не давшим озлобленным людям устроить самосуд и задушить цепью кудлатого медведя-оборотня, он готов помочь даже в деле столь деликатном. Договориться выходит легко, но Джеку что-то не нравится, он хищно подрагивает, и Яну приходится взяться за ошейник, прихватить, не отпуская. На проскользнувшего мимо официанта он кидается почти что, и Ян внимательно всматривается в узкую спину сбегающего человека. Напоказ он отчитывает Джека, сурово глядя псу в глаза. — Может, кошатник он, — предполагает Влад, когда их ненадолго оставляют. — Вот Джек и учуял. — Я нашему псу верю, он никогда не ошибается, — туманно отзывается Ян, поглядывая в ту сторону, куда сбежал человек. — Надо бы проверить; что-то нечистое тут, точно говорю. Мы сюда второй раз ездим, однако… Предчувствие нехорошо наваливается на него. 3. Цветы — в топку. Воздушные шарики не нужны, спасибо, уберите это с глаз моих. Торт? Упаси Денница, мы оба ненавидим сладкое, а гости больше оценят мясо. Быть может, с кровью. И побольше вина, не на детский праздник соберемся!.. Кто б Владу сказал, что с этим будут такие заморочки, он бы к Каре пошел, у нее-то, у командора Черной Гвардии и Сатаны, полномочий хватит их быстренько обвенчать (или как там демоны женятся). Вовремя дело подхватывают девушки из Гвардии и Аннушка с Тиной из Инквизиции. Их вкусу Влад полностью доверяет, но все равно лезет во все сам с одержимостью проклятого. Это что-то вроде пунктика: все должно пройти идеально. Инквизиторство заслужил один спокойный праздник. И вот Влад, уставший после работы как собака, наблюдает, как в ресторане вешают магические фонарики и еще какую-то мишуру, прикрикивает, руководит… — Давай-ка поговорим, пока они заняты, — предлагает деловая Ишим и утаскивает Влада за локоть. Спасает от него обалдевших от беспорядочных приказов рабочих. Порываясь сбежать, улизнуть, Влад смиряется и плетется за ней, как Джек — на поводочке. Уверенная в своих прихорашивающихся владениях, Ишим отводит его в сторону от галдящих рабочих со стремянками и вьющихся вокруг цветастых ведьмочек. От сердца немного отлегает, стоит поглядеть на Ишим, такую целеустремленную и смелую, посматривающую на него с этой особой женской мудростью, которой Владу иногда не хватает рядом. Они усаживаются за столик у окна. Не способный замереть на месте Влад тут же хватает белую бумажную салфетку и начинает складывать из нее журавлика. — Ты слишком напрягаешься, — поучительно начинает Ишим. — Влад, пойми, не нужно пытаться добиться идеала, это невозможно, его не существует на всем свете, всегда найдутся изъяны. Ты сам знаешь: в самом лучшем человеке есть что-нибудь неправильное… привычка, какая-нибудь раздражающая мелочь!.. — Инквизиторство иногда грызет карандаши, — припоминает Влад. — Ага. Понял. Но у тебя это… больно пессимистичный настрой. — Реалистичный! Отпусти, пусть идет своим чередом. Закончив с маленькой птичьей фигуркой, Влад с улыбкой подталкивает ее к Ишим, и она ласково поглаживает сложенного журавлика по бумажному крылу, точно он живой. Влад берется за следующую салфетку с удивительным упорством. Как и за все, что касается этого… мероприятия. Слово «свадьба» его пугает. Останавливаясь над наполовину завершенной птицей, Влад начинает понимать, выныривает из пучины суеты и учится вновь глядеть трезво: он прячется, захламляет дни мелочами, чтобы не думать о главном. — Ян где? — спрашивает Ишим настойчиво. — На работе, где ж ему быть… Выбивает нам еще пару дней выходных, а то с этими людьми и не распишешься нормально. — И ты бы работал! — восклицает Ишим. — Правда — отвлекись немедленно. Станет легче. — Да я… стараюсь, — бурчит Влад. Отстукивает пальцами нервный ритм по гладкой лакированной столешнице. — Ты его любишь, Войцек? — испытующе щурится Ишим. — Я… — Быстро! — рявкает она. — Без ваших игр слов, без лишнего пафоса; забудь ты про свой театр драмы! Просто — как обычный человек! Да или нет? — Да! — поспешно вставляет малость ошалевший Влад. — Конечно! Довольная Ишимка улыбается, и Влад обреченно стонет, откидываясь на спинку стула, покачивается на тонких ножках, точно желая свалиться и расшибить себе затылок в месиво — и избежать всех приготовлений. — Ты меня пугаешь. Будто укусишь сейчас. — Знаю я вас, — ровно отвечает Ишим. — Боитесь говорить о чувствах, как будто это что-то постыдное, слишком слащавое, да? — Слов не нахожу. Они сказаны сотни раз — разве смею я их повторять, как заезженная пластинка? Лишь игры спасают, но — поверь мне — Ян умеет слышать. Внутри Влад сходит с ума. Он впервые хочет, чтобы было как у всех. Хотя бы денек отбить у безумного фатума. — Не думала, что вы когда-нибудь решитесь, — говорит Ишим. Маленькая демоничка, которая носится вокруг, помощница и фрейлина, что Влад мельком видел при дворе, подносит им кофе. Тепло благодаря ее, Ишим дает пару указаний — и хвостик взвивается вверх с поспешной исполнительностью. Тем временем Ишим помешивает густой переслащенный кофе и поднимает тонкий палец: — Но! Это очень в вашем стиле: обмануть ожидания, переменить все. — Двойная наебка, в квадрате, да, мне тоже нравится, — храбрясь, скалится Влад. Мысли мучают его который день. Он никогда не хотел быть чьим-то, принадлежать. Боялся увязнуть в бытовухе и постареть, сдаться. Но едва ли Ян — человек, с которым такое возможно хотя бы вообразить. — Как вы с Карой поженились? — отвлекаясь, любопытно спрашивает он. — Вы же не устраивали приема, тихо произнесли пару клятв на архидемонском?.. Даже мне сказали уже после. — Так все и было. Мы… всегда в светском кругу. Ваша Рота знает и любит вас без всяких брачных уз, — произносит Ишим, касаясь его руки, подбадривая. — А при дворе модно отбивать легкомысленных фавориток, но с законной супругой все сложнее. Это оскорбление, за которое можно поплатиться жизнью. Мы никому не позволили бы вмешаться… — Я никогда собственником не был, — непривычно смущается Влад. — Мы ваша семья, — говорит Ишим, — и мы рады — не слушайте других. Самое время устроить праздник и повеселиться. Некоторое время они молчат, Влад терзает салфетки, а потом Ишимка светло хихикает, прыскает. Он настороженно вскидывается, но понимает: не над ним хохочут, свое вспоминают. — Перед взятием Рая Кара отдала мне небольшую подвеску в виде меча, — по-кошачьи жмурится Ишим. — Она, должно быть, забыла, что в Аду вместо колец дарят кинжалы… А прощание вышло таким… чувственным. Она поняла позже, но отказываться не стала. — Хорошая традиция с кинжалами, — соглашается Влад. — Я подумывал Яну такой притащить, но… — У него и так достаточно ножей, — с улыбкой Ишимка качает головой, вспоминая нежную любовь Яна к холодному оружию. — Вы решили с кольцами? — Инквизиторство обещал заехать, ему я доверяю. Выберет что-нибудь неброское. К ним снова подбегает та демоница, тараторит, мельтешит. С негромким, тонким звяканьем Ишим ставит на блюдечко опустевшую чашку. Они встают вместе и отходят к рабочим, которые крепят украшения. На столе — взвод легкокрылых журавликов. Соберется тысяча — можно загадывать любое, сокровенное желание… Влад думает, что ему нечего желать. 4. — Если бы была у тебя возможность вернуться в прошлое и что-то одно изменить, — многообещающе начинает Влад, когда они идут по улице, — что бы ты выбрал? Любая точка твоей жизни. Возможность начать что-нибудь заново, не совершать ошибку или… в детство вернуться. Он наступает в лужи, отражающие Петербург, ребячески разбивает их на тысячи брызг. — Я не стал бы ничего менять, — открыто улыбается Ян. — Это был бы другой Ян — может, меня и не звали бы так. Совсем чужой человек. Ты ведь знаешь про эту… теорию бабочки? Малейший сдвиг в прошлом — и вся моя будущая жизнь обрушится, перестроится. Может, я никогда не встретил бы тебя. Разве я смог бы быть счастлив? — И встреча со мной стоит страданий в Аду, кошмарных снов, страха перед собаками?.. — Как скромно, Войцек, — ухмыляется Ян. — Благодаря тебе у меня есть целая семья, наша Гвардия, Рота — десятки, сотни людей и демонов, которые готовы сражаться за нас. Бесконечная преданность — вот чему я научился, что увидел. Не встреть я тебя, жил бы заурядным человеком, таскался бы на работу как на каторгу… И не знал бы никого из вас. — Думаю, мы бы рано или поздно пересеклись, — самодовольно заявляет Влад. — Скажем, если б я… другой я, незнакомый… подошел к тебе и позвал куда-нибудь… Ты бы пошел? — С незнакомым мужиком разбойничьего вида? Я приличный человек. — Неправда, авантюры тебе нравятся! — возмущается Влад, будто обиженный за того не-себя. — Мы чужие люди, ты этого не знаешь, — принимая игру, подначивает Ян. — И не подошел бы ты ко мне. Тебе нравятся фигуристые рыжие девицы, а я не подхожу по всем параметрам. — Да кто тебе сказал такое! — Влад мотает головой. — Нравятся — это же чисто эстетически. Мне вот… дельфиниум нравится, цветы такие, и что… — Правда нравится? — притормаживая, спрашивает Ян. — Не, это ж пример. — Ты задумался! — наседает Ян. — Если пример, ты бы сказал «розы». Или что-то такое. Обычное. Хочешь, подойдем во-он к тому мужику, спросим, что за зверь такой дельфиниум — он тебе никогда не ответит! Мужик словно бы слышит их, ускоряет шаг. — Я нестандартно мыслю, ты поэтому меня и любишь, — огрызаясь, отбивается Влад. — Допустим, да, нравятся! Эстетически! И что? — А ничего, — пожимает плечами Ян. — Интересно. Пятнадцать лет живем, а я почему-то не спрашивал. Пока они доходят до офиса, Влад старательно убеждает, что главное для него душа, а рыжие девицы — дело десятое. В ответ Ян ехидно замечает, что не зря, получается, Влад утащил его душу, и шутливо цепляет серебряную подвеску у него на шее. — Мы бы обязательно встретились в любом из миров, — счастливо твердит Влад. — Наши души слишком срослись — такое навечно. Куда бы нас ни занесло, я бы тебя нашел, был бы рядом — другом, братом или мужем, не важно, да дышать один я бы не смог. Ян понимающе молчит. — А тебе? — чуть позже спрашивает Влад. — Ну, цветы, какие нравятся? — Мне, — отважно вздыхает Ян, — очень нравятся кактусы. 5. Сначала они не хотят делать из этого шумиху — пригласить бы самых близких, семью. Но вспоминается скоро, что семья большая, шумная, пестрая и разноперая. Целая Черная Гвардия — лучшие солдаты Ада, гончие псы Дьявола. На деле же — демоны, с которыми они прошли многие битвы, которых испытали, завоевали верность до гроба. Нельзя забыть и про петербургскую Инквизицию, где они служат с давних пор, не обижать же коллег. И всех знакомых тоже. Потому гостей и оказывается пугающе много. Те, кому забыли отправить приглашения, прознали из новостей: журналисты охотно накинулись на них. Приглашения принимает куда больше народа, чем они ожидали. Одна ведьмочка-криминалистка, без помощи которой никогда не распуталась бы часть дел, уехала из города, но шлет пламенные поздравления; пара знакомых на юга укатила: лето, пора отпусков, жара… — Не думал, что будет такой фурор, — с сомнением произносит Ян, разгребая залежи электронной почты; он ошарашен, что столько людей и нелюдей искренне желают им счастья. — Ведь не все… привыкли… — Они понимают, что у нас это — настоящее. — Не люблю публичность. Я-то человек скромный, — ворчит Ян. — В старину удобно было: выкрал ночью да повенчался в ближайшей церквушке. — Повенчаться, говоришь? Интересно, стал бы я дымиться и шипеть. — Не будем проверять. Мне вовсе не хочется так стремительно стать вдовцом. Смеясь, Влад с нежностью, от которой замирает сердце, целует его в висок. В последнее время это нужно ему как воздух — чувствовать Яна рядом. Ему, не привыкшему к прикосновениям, существовавшему бесплотным духом, что проскальзывал сквозь людей и стены с морозной свежестью. Это что-то вроде голода — попытка отыграться. А гости съезжаются в Петербург, стремительно наполняющийся поразительными личностями — еще более странными, чем обычно. Кардинал Ирма отчитывает их за это, а в конце речи прорезается краткой, неверной улыбкой и поздравляет сама. Обещает быть. Ад захватывает одну квартиру там, выше по Садовой, снимает — врывается, раздвигает пространство хитрой магией, ворожит, колобродит. Помогает мальчишка-маг, Рыжий — наемником нынче служит, но за эту подработку денег не берет. «Нехорошая квартира», в которой ютится толпа разнообразного демонья, сразу привлекает внимание. Слава течет по городу. Гвардии же Ян пеняет ежечасно, чтобы вели себя прилично. Про них знают все, в Аду только и говорят — про человеческую свадьбу двух гвардейских капитанов. При дворе обожают сплетни, что взять с них… Миры бурлят, полнятся слухами. Однажды Влад и Ян останавливаются на улице, потому что слышат громкий знакомый голос. На них налетает растрепанная горланистая фигура, но Джек не кидается безмолвной тенью, а радостно тявкает, виляя хвостом. Это Корак — старый друг, ныне — путешественник по мирам. Нормальные люди ныряют на морское дно в поисках острых ощущений, а это чучело — в неизведанные вселенные. — Ну и где тут счастливая невеста? — орет Корак, вешаясь на отбивающегося Влада. Глаза горят, оскал — во всю рожу, но Влад рад его видеть: давненько Рак не навещал их скучный мирок. Правда, то, что его расцеловывают в обе щеки, — это слишком жестокая расплата, и Влад сдавленно матерится. — Я надеюсь, место шафера еще свободно! — восклицает Корак. — Ты ж знаешь Кару, я не мог ей отказать… Обида на его лице — настоящая, но Корак понимает. И Кара — единственная, кому он мог бы уступить шаг. — У меня свободно, как знали, — улыбчиво говорит Ян, взмахивая рукой. — Буду рад… — Вот! Вот кто меня любит и ценит! — вопит Рак, кидаясь теперь на него, стремительно переметнувшись. — Господин инквизитор всегда знал, что я лучший! Они смеются втроем, глупо ухмыляясь и смущая бредущих по улице людей, затюканных работой. Мимо носится Джек, счастливый своей песьей радостью. Этим же вечером является Вирен, их воспитанник, вернувшийся с задания на нижних кругах Ада. Просто возникает за дверью, которую усталый Ян медленно плетется отпирать — его едва не сшибают. — Чуть без меня не поженились! — укоризненно заявляет Вирен, стискивая его в крепких объятиях. — Как я рад тебя видеть! Влад-то где? — Ругается с кем-то по телефону насчет банкета. И сам на кухне кашеварит. — Еда! — сияет Вирен. — Это отлично, очень жрать хочется! Ян рассматривает его со смесью родительской гордости и беспокойства. Но демоненок все тот же, каким пару недель назад уходил на боевое задание. По-прежнему долговязый и угловатый, как подросток, в свои девятнадцать, улыбчивый, счастливо блестящий глазами. Черный хвостик немного отрос. Они родные не по крови, но в Вирене слишком много от них. — Специально подсчитали, чтобы ты успел вернуться. Если что, перенесли бы на пару деньков. Все равно в спешке устраиваем. — С азартом! Это правильно, так со скукотой и нужно бороться! Вирен тоже отлично их знает. Постоянно крутится в доме Кара, переселившаяся к ним на раскладушку, но по половине дня где-то пропадающая; дела Ада невозможно оставить, на плечах Сатаны лежит слишком много, хотя последние волнения после восстания Высших давно улеглись. Но, сталкиваясь с ней в коридоре, Ян всегда радостно улыбается. Кара — часть их семьи, и ему кажется единственно правильным, что она сейчас рядом. — Ты какой-то слишком милый сегодня, почти никого не ненавидишь, — заявляет Кара Владу, вваливаясь на кухню и поспешно наливая себе стакан воды. — Если бы у тебя были красные глаза, я бы точно заподозрила, что ты опять гладил кошек. Много кошек. — Я пил. Водку, — раздельно выговаривает Влад. — О, у тебя кризис среднего возраста?.. Мне часто рассказывали, у людей такое бывает. Не бойся, это пройдет. — У меня свадьба. — И это тоже пройдет, мой друг. Подмигивая Яну, Кара хлопает его по плечу, закусывает сигарету из пачки и благодарно хмыкает, когда он щелкает колесиком старой, полувыдохшейся зажигалки и кончик сигареты плотно обхватывает пляшущий огонек — не магический, а человечий, прирученный. Пили они с Владом вместе, но Ян не хочет показывать, что они оба боятся. Ему кажется, что Кара понимает без слов, без контракта — вот так, с лету. — Вас волнует шумиха вокруг этой свадьбы, не так ли? — уточняет она. — Что-нибудь может произойти. Мы не уверены, что, — говорит Влад. — Не забывай про защитные амулеты, и все будет хорошо. — Защита — для слабых, — своенравничает Кара, отмахиваясь. 6. — Бывшая моя… Илонка — помнишь? И та хотела приехать, но ограничилась поздравлениями. Ума не приложу, откуда достала адрес, — говорит Ян, быстро отстукивая по клавишам. Рядом мерцает амулет-переводчик: венгерский он, признаться, подзабыл. — Это не на ней ли ты хотел жениться? — хмыкает Влад, заглядывая через плечо и теплым дыханием обдавая ухо. — Как-то слишком охотно она тебя отпускала в Петербург. — Нет, не на ней… Не стоило говорить? — Вот еще. Ты не дурак, чтобы мне о ней рассказывать, если б был повод. Хорошие следователи на такой ерунде не попадаются… — Рассмеявшись, Влад ерошит его волосы, осторожно перебирает. — У нас ведь контракт, я чувствую, когда ты говоришь правду. Разворачиваясь на кресле аккуратно, медленно, чтоб Влада не сбить, Ян устало улыбается. Когда Влад надежно приобнимает, чувствует, как у того улетучиваются последние сомнения. Письмо, сплошь состоящее из формальностей, канцелярщины и расплывчатых благодарностей за то, что Илонка не забывает старого друга, отправляется на венгерский адрес. — Забавно, — неуверенно говорит Влад, — ты вроде… ну, симпатичный. Отчего тебя никто не заграбастал… — Спасибо, Войцек, уж перед свадьбой мне об этом надо было узнать. Симпатичный, надо же! — ершится Ян. — Будут еще комплименты на уровне детского сада или я зря надеюсь? — А ты думал — все демоницы на меня западают? Которые на приемах вокруг вьются — да половина пытается разузнать про сурового господина инквизитора, и вовсе не для меня они вываливаются из декольте. Если б ты танцевал, они бы тебя порвали — или друг друга за право первого вальса. Рассматривать с такой стороны шумные вечера в Аду, будто вылезшие со страниц незабвенной «Войны и мира» со всем сопутствующим, забавно, и Ян взвешивает его слова, прикидывает. Размышляет, избавит ли пара колец от демонского внимания. — Я… довольно сложный человек, — размышляет он. — Пока в лоб не скажут, могу и не заметить. Не умею, наверное, думать в эту сторону: я все время о работе, о долге. Кажется, до того, как мы встретились, я был очень одинок. И вздрагивает, понимая, как близок к истине. — Я на тебя упал, — смеется Влад. — Достаточно прямолинейно получилось? А знаешь… А когда ты понял? — Не знаю, — помедлив, говорит Ян. — Оно как будто всегда со мной было. Ты мой напарник, и мне скоро стало казаться, что я знаю тебя не одну сотню лет, что нет на свете человека ближе тебя. А ты разве помнишь… — Мы сидели на арене, — ровно отвечает Влад, — и ты рассказывал о своем детстве. Я был мертв, моральный урод, отвыкший от эмоций… Я мучился бездельем, не находил утешения во всех развлечениях Ада. А ты вдруг заставил меня почувствовать — и так ярко… Так больно. Я тогда понял, что стану тебя защищать. Словно все случившееся вдруг стало моей виной — нет, виной всего мира! Что никого не было рядом, чтобы тебя спасти. И я сказал себе, что больше такого никогда не повторится. — И ты год ничего не говорил?.. — Я защищал; думал, этого вполне достаточно. Я вообще-то очень ценю личное пространство, и… — Ты на меня упал. — Да, случайно получилось, — смущенно ухмыляется Влад. — Зато как удачно. Если б я тогда не потерял равновесие, кто знает, может, мы бы здесь не были — или это были бы не мы. Ты сам недавно говорил про проклятую бабочку, помахивающую крыльями и повергающую целые миры… — Да нет, были бы. Но все могло не так красиво получиться. Они сидят немного в тишине, а потом Ян чувствует, как помимо воли из груди рвется жалкий, человеческий всхлип — тело, выточенное из мрака, хрупко и слабо. Испуганно отстранившись, Влад заглядывает ему в лицо. — Ты всегда защищал меня, а я не смог, — кривя губы, выговаривает Ян. — Меня не было, когда я стал тебе нужнее всего… Ты отдал магию, а я не смог тебе помочь. Уберечь. Я бы сам наизнанку вывернулся, я бы что-то придумал. Что из меня за напарник — не говоря про остальное? Прости меня. Прости. Он вздрагивает, закрывая глаза. — Я сам захотел отдать, Ян, — мягко шепчет Влад, проскальзывая рукой по его щеке, стирая что-то. — И мне не жаль: больше всего я хотел жить. И мы живем — разве нет? Сейчас — по-настоящему, не в вечной битве, не в кровавой революции, не в магической дуэли. — Живем, — соглашается Ян неровным голосом. 7. Гости прибывают не только днем. Не только в реальности. Тем вечером Ян, умаявшийся за отчетом, ложится спать вымотанным — и потому немного расслабленным. Отличный способ справиться со стрессом, что бы Влад ни болтал. Возясь рядом, Влад устраивается под боком, комкает одеяла, превращая их в мягкое гнездо, и уютно тычется носом в затылок, обдает теплым дыханием; урчит что-то добродушное — спокойной ночи желает. И в этот момент Ян думает, что счастлив. Потом, часа эдак в два, Ян неожиданно просыпается. Какая-то сила выдергивает его с дивана, заставляет мгновенно подорваться. Все в туманной дымке, прячущейся в углах и клубящейся там, а Ян зачем-то шатается на кухню. За столом сидит женщина, хотя Ян твердо уверен, что никого в доме нет, кроме него, Влада и Джека, что дверь накрепко заперта, а еще на ней добрый десяток мощных заклинаний, которые вцепились бы незваному гостю в глотку крепче адских псов, выкусывая трахею. У нее родные серые, волковатые глаза и улыбка-оскал, улыбка-выпад; бледное красивое лицо, острые росчерки скул, темные губы. Откидываясь на высокую спинку стула, она сидит полноправной хозяйкой его дома, и Ян тепло улыбается. Путается взглядом в густых, ведьмински растрепанных волосах смоляного цвета. Следит, как длинное платье, сотканное из парчовой темноты, стекает на холодный пол. От нее пахнет свежестью лесной ночи. Он инквизитор, он живет с Владом Войцеком мимолетных пятнадцать лет — и ничему не удивляется. — Доброй ночи, пани Катарина, — вежливо выговаривает Ян. — Чаю хотите? — Сколько раз говорила: зови меня бабушкой! — сердечно напоминает она, и в белозубой ее улыбке Ян видит выступающие клыки — совсем как у ее внука. — Пора бы привыкнуть, — серьезнее произносит Катарина, — что все ваши действия баламутят многие миры, мой бедный Янек. Каждый неосторожный шаг — отзвук на самой изнанке, сдвиг. Вы изменили историю, и с вами считаются, ненавидят и превозносят. Если б вы жили тихо, — печально вздыхает она, — да я сама не умела так. На Яна она смотрит довольно, немного оценивающе — они не виделись долго; он расслабляется, и разговор течет спокойно, чуть пустопорожне — или это Ян никак не может запомнить, о чем они беседуют. Кажется, о Владе. О том, как сама Катарина всегда презирала замужество. О бытовых и рабочих мелочах. Возясь на кухне, Ян готовит чай, которого точно прежде не было в шкафчике. Заварной, зеленый, с жасмином. Они с Владом никогда такого не покупают, довольствуясь черным из пакетика, но тут ему нравится освежающий, терпкий вкус, оседающий на языке. Целая чайная церемония. Кухня знакомая, а за окном город чужой. Может, это Прага или даже Варшава, в которой семья Влада жила до его рождения, родина Катарины, которую она впитала за долгие столетия жизни. Он пробует коснуться своего носа, складывает несколько простеньких знаков, пощипывает запястье — перед глазами кисельно мутится. Значит, сбежать из этого сна он может в любой миг, и Яну становится спокойнее. И вот они мирно болтают с Катариной, по-семейному так сидят. После долгого разговора глаза у Яна начинают слипаться; заснуть во сне — вот так приключение. К нему Катарина придвигает кружку, и Ян пьет, запоздало осознавая, что привкус у чая другой, травяной, насыщенный, и у него сразу же начинает кружиться голова, дыхание спирает. Инстинктивно пытаясь вскочить из-за стола, Ян теряет равновесие, падает, вцепляясь в край, слабо вскрикивая. Молниеносно двигаясь, Катарина оказывается рядом, склоняется над ним, успокаивающе качает головой, поглаживает по волосам. — Закрой глаза, — шепчет она. — Нам нужно кое-что уладить. Ему до боли обидно думать о ее предательстве, о подсыпанной зачем-то отраве, но Ян верит, поскольку не верить семье не способен, зажмуривается. Открывает глаза через несколько секунд, чувствуя, как что-то неуловимо изменилось, как свежий ветерок бьет его по щекам, пахнет свежо — летней ночью, костром, травой. Поднявшись, он осматривается. Простор широкого поля, темень, разбавляемая багряными отблесками там, где мечутся в хороводе быстрые призрачные фигуры — отсюда Ян различает, что они не касаются босыми ступнями разгоряченной земли. Вздыхая, он плетется к ним, силясь высмотреть в круговороте Катарину и устало думая, что вовсе не настроен играть. Что бы она ни творила, Ян больше всего мечтает вернуться домой и доспать огрызок ночи. Призраки затягивают песню. Захлебывающуюся, долгую, переливчатую. В ней нет ритма, не слышно топота ног, один лишь горький плач. Вой. Мучение грешника. Искры сыплют, не обжигая, но проходя сквозь них. Песня гремит на каком-то языке, отдаленно знакомом. На том, на котором Влад мурлыкал для него. Подкравшегося Яна неумолимо втягивают в круг, тащат за руки, увлекая, уводя за грань — в болото, обжигая мертвыми ладонями, прохладными, как изморозь на застудевших окнах, как ключевая вода. Путаясь в ногах, неловкий, ощутимый, он входит в танец, бесконечно движущийся, стремительно взлетающий. Огненный свет калечит лица, выхватывает отдельные черты. У многих из них — волчьи глаза, хищные, дикие, пьяные. Глаза Влада и Катарины, глаза внимательные и испытующие, и Ян чувствует, как его взвешивают. Щекотно между лопаток. А потом его резко толкают в спину, и Ян летит лицом в пышущий жаром, ревущий огонь. Кричит, перелетая через костер, ему кажется, что языки пламени пекут ноги, охватывают полностью. Спалить инквизитора — мечта многих ведьм, и Ян, задыхаясь от страха, разворачивается… И застывает, видя позади грозное чудовище, крупного зверя, пса, охваченного черным огнем. Он чувствует запах магии, магии Влада Войцека — той самой, живой, искристой. А зверь бросается на Яна, звучно ударяя лапищами по земле, и Ян чудом уклоняется, перекатывается; земля бьет по плечам, а он пружинисто вскакивает, оглядывается на заходящего на второй круг пса… До мрака не дотянуться, он отрезан, тело его, собранное из костей и тартарской магии, мирно спит. В том, что растерзать его могут вполне ощутимо, Ян не сомневается: сон зыбок, но страшно реален. Сон поддается, кроится его волей. Под рукой оказывается знакомая сабля, его клинок, который Ян знает наизусть — потому может его вообразить, воплотить так же, как ведьминский хоровод призвал эту лохматую тварь. Отрешившись, отчеркнув привычную осторожность, Ян опрометью кидается на зверя, сам нападая, заставляя его изумленно попятиться от взмахов сияющей сабли. Острие прорезает шкуру, рана на боку дымится. Рев оглушает Яна, но он проворно отскакивает, выворачивается из-под броска и, пока зверь не успел обернуться, проезжается сталью по задним лапам, подсекая. Если им нужно представление — пусть, он покажет, он сыграет. Сквозь сомкнутые зубы рычит, мечась по полю, утаптывая кострище. Его танец куда замысловатее, чем их. Заскальзывая за спину чудовищу, Ян снова рубит по сухожилиям, сильнее, точнее, рассекая. Теряя равновесие, заваливается тяжелый кошмарный зверь, скребет передними лапами, рвет когтями траву, и Ян презрительно цыкает: даже его Джек был бы противником куда худшим, чем эта неповоротливая псина. Без лишних колебаний он взбегает по хребту, припечатывает своим весом между лопаток и бьет в шею саблей, чувствуя, как сталь легко входит, а тело под ним перестает дергаться. Крови нет — снова тянет знакомой магией. Отшатываясь от звериного тела, Ян бредет прочь, надеясь затеряться в поле, пока не падает на траву, бессильно глядя ввысь. Еще недавно Влад клялся ему, что не придется снова сражаться, что время им отдохнуть, пожить по-человечьи, но сейчас Ян остро чувствует, что дрался за него, что не мог уступить, и его слегка трясет — напоследок. Шаря рядом, он не находит сабли. Зато видит над собой перевернутое лицо Катарины. — Кажется, эти старые кошелки довольны, — весело вскрикивает она, взмахивая рукой, а потом падает в траву рядом с ним, счастливо смеясь. — Я не хотела втягивать тебя, ты и так устаешь на работе, но традиции… Я знала, что ты победишь. — Сразиться со своими страхами? — усмехается Ян без обиды. — Странный способ проверить достоинства… Повезло вам, что Влада не вытащили. Он бы эту хрень сам порвал. — Знавала я одного инквизитора… Он бы за меня в огонь не прыгнул, — непонятно тянет Катарина. Из ниоткуда в ее руках появляются тонкие дамские сигареты, и она прикуривает от проскочившего между тонких пальцев красного огонька. Недолго они молчат. Коль Ян прошел испытание и, кажется, принят безумным их кланом, он чувствует безнаказанность, может спрашивать о чем угодно — завоевал это право. Но Катарину он уважает. — Нет, нет, это не мой инквизитор — дед Влада, — хохочет Катарина. — То было сотни лет назад, и с тех пор я не якшалась со Святой Инквизицией. И подумать не могла, что мой мятежный внук однажды пойдет служить к вам. Псы Господни вешали наш клан в темное Средневековье, сжигали заживо, распинали на дыбах и топили в ледяной воде, а Влад ничтоже сумняшеся решил выскочить замуж за инквизитора — может, за самого опасного и настоящего, что сейчас есть в вашем мире. Потому-то они так в тебя вцепились. И, сидя бок о бок, они рассматривают проблески звезд на ненастоящем, придуманном кем-то небе. Яну, дотошному, придирчивому инквизитору, не хочется разбирать иллюзию, всматриваться в переплетение ниточек, и он наслаждается мирной красотой пейзажа, ощущая, однако, как неумолимо слипаются глаза, а язык начинает заплетаться — он рассказывает Катарине что-то о Вирене. — Береги их, Ян Войцек-Зарницкий, — напоследок шепчет Катарина. — У моего бедового внука наконец-то появился человек, ради которого стоит жить. И Вирена как-нибудь приведи познакомиться, я хочу видеть вашего сына. Он знает. Знает, что воскресил Влада, сам о том не прося, вытянул из Ада и круга бесконечной мести Богу. Просыпается с этой мыслью, находит себя на старом диване, что пружинно впивается в спину. Влад ютится совсем близко, мечется, но на его белом лице (от света луны, заплескивающейся в комнату) — не кошмар, не неверный сон. Что-то приятное. В углу на лежанке ворошит лапами Джек — охотится, гонится, кусает дичь. Несмотря на его возню, Ян не может оторвать взгляд от Влада — будто совсем иной человек, незнакомый. Хрупкое ощущение не отпускает, он протягивает руку, касается примятых волос, соскальзывает на расслабленное лицо, под пальцами — короткая засечка шрамика через бровь. Влад замирает, почти просыпается, чувствуя прикосновение; чужому клыками вгрызся бы в руку, но успокаивается, приоткрыв глаза и увидев Яна. Переворачиваясь на другой бок, Ян засыпает в который раз за эту безумную ночь. Думает, что ноги холодит, будто он босым по ледяному паркету шагал, натягивает одеяло и кутается. Утром он без утайки рассказывает обо всем Владу: думает, что это его порадует. И правда, Влад счастливо хохочет. — Благословила, выходит, старая ведьма, — цокает он, чешет затылок. — Что за Янек? — спрашивает Ян, охваченный любопытством. — А… это так, — посмеивается Влад. — Бабка из Польши, сам знаешь. Принято очень ласковые имена близким давать, там… с суффиксами что-нибудь составляют. Она показала, что ты — часть семьи, независимо от решения остальных духов. Не самый худший вариант придумала, если хочешь знать. — Да? — Janusiek, — пробует Влад, хитро прищурившись. — Не делай так никогда, если не хочешь разводиться. — Так мы ж еще и не женаты. — Вот и не делай. — Как скажешь, инквизиторство! — веселится Влад, проходя мимо и легонько задевая его плечом. И эта кличка ему милее всех нежных имен, выдуманных человечеством. — Мне нравится это Янек, — подумав, решает Ян. — Но нечасто. И не на людях. — Понял, понял. В полнейшей изоляции, где-нибудь в подвале… 8. Сначала они подумывали велосипед не изобретать и расписаться в гвардейских мундирах. Те же на любой случай сгодятся: в них и в бой шли, и на светских вечерах скучали. Парадные мундиры, одинаковые, неотличимые (разве что, у худосочного Яна — поуже в плечах), пылились в шкафу, накрытые от моли. Вовремя вмешалась Ишим, речь прочитала, и они сразу же сдались на ее милость. Костюмы шили на заказ, но Влад с Яном не особо этим интересовались. Пустили на самотек. Теперь, на примерке, Влад настороженно вертится перед зеркалом, удивленно отмечая, что костюм хорош. Сидит отлично; пару недель назад с мерками их портные замучили — истязали хуже средневековых палачей, право слово. Черная гладкая ткань на солнце переливается, как змеиная, драконья чешуя, легкая совсем. С серебряным узорочьем — переплетенные руны. Похоже на гвардейский мундир, тех же цветов, и Влад довольно кивает своему необычайно серьезному отражению. — Можно галстук не напяливать? — чуть повышает голос он, чтобы Ян за ширмой услышал — почему-то Владу, смущенному больше этим приличием, кажется, что между ними кирпичная стена. — Тут в комплекте идет. — Оставь, — милостиво соглашается он. — Вот так подарок на свадьбу, ай, спасибо! — дурачится Влад. Ян выступает из-за деревянной бежевой заслонки, нервно поправляет рукава, взмахивает руками-крыльями — ткань переливается, вспыхивает на солнце: — Как тебе? Предлагали белое, но мне цвет не идет, я и так бледный и замученный, совсем бы как вурдалак был, — частит Ян. — Так что вот… Пиджак — текучее серебро, дымная ткань, невесомая строгость. Яркая синева глаз кажется грозовой, завораживающей. Владу по-прежнему думается, что форма Яну идет больше; свои фетиши как-то сложно заткнуть, когда они так не вовремя. Но это — какой-то отдельный вид искусства. Глазеть неприлично, напоминает себе Влад; но не смотреть не может. — Тебе идет, — незамысловато говорит он. Чтобы остаться наедине в «нехорошей квартире», забитой людьми и нелюдьми, нужно постараться, но их удачно не трогают. Жизнь кипит в стороне, хлопают двери, громыхают на кухне; слышны шаги, топот, голоса и перемолвки. Квартира кажется большой, обжитой. В ее глубинах копошатся и шебуршат, двигаются, дышат… — Я так однажды в общаге жил, — довольно говорит Влад, наслаждаясь ощущением большой шумной семьи рядом. — Ты ведь не поступил и пошел в Инквизицию… — Ага, но это не мешало мне где-нибудь пожить, правда? Ему близок этот перешибленный уют, стайность. Владу кажется, что вокруг смыкаются стены, но это не приступ клаустрофобии, а что-то теплое, родное. Он везде и сразу, он слышит, как на небольшой кухне мучается Корак, ваяя речь, страдает приступами творчества. У дверей возятся, звякают ключами — это, верно, кто-то из Роты вернулся с прогулки по городу; слышится отзвуком высокий женский смех. Рыжий и Ринка о чем-то спорят в далекой комнате. Они заваривают чай, режутся в карты в комнатах, травят байки… В такие моменты Владу не хватает изнанки, чтобы обхватить все и сразу, пережить, поиграть на нитях; но вокруг живое, истинное, ни с чем не сравнимое и так. Теплый кокон магии разворачивается, укрывает квартиру. Ему не жаль своей силы; нет тоски, если только — самая светлая. Он отдал все ради них. — Удивительно, что они собрались из-за нас, — подает голос Ян. — А где Вирен?.. — Да у меня попросил покататься, как я мог отказать, — воодушевленно начинает Влад и тут же настороженно замолкает. — Что? — Ты дал мотоцикл ребенку без прав? Да и вообще — ты кому-то дал свой мотоцикл? — Это же Вирен. Ну и почему, я ему права тоже дал, мне не жалко. А еще с ним пошла Кара… — Мог бы сразу им дать гранату без чеки, — ужасающе мирно предлагает Ян. — Эффект был бы тот же. Они стоят рядом, чуть не касаясь плечами — между ними сантиметр наэлектризованного воздуха. Не глядят в зеркало, откуда на них смотрят двое страшно взрослых серьезных людей, которыми они, может, боятся стать. Потому дурачатся, пляшут на лезвиях, пьянятся адреналином в погонях и стычках. Свое отражение видится Владу немного нескладным, напуганным. Он протягивает руку, запускает ее в волосы, лохматит. Косит на Яна — не того, что стоит в стекле, пойманный в черные плоские рамки, а на живого своего Яна. Но он не ворчит, не сердится, а обращается к Владу с понимающей улыбкой и сам растрепывает ему вихры, вкладываясь в беспорядок на голове. Не нужно касаться контракта, чтобы прочесть мысли: Ян принимает его и таким, выбирает именно Влада с его ершистостью, лохматостью, с едкими шуточками и подколками, со звериным взглядом, что так ясно обнажает зеркало. Влад зеркал не любит. Слышал где-то: если увидеть себя со стороны, не узнаешь ни в жисть; и с зеркалом можно такое провернуть, если резко обернуться. Уловить призрак чужака. Но ему в стекле всегда мерещились незнакомцы. — Красивый цвет — к глазам, — наконец говорит Влад; он-то не мастер на комплименты, хотя язык подвешен, но Яну и того довольно, он польщен. Кивая серьезно, он опирается на Влада, тянется ближе. Шальная мысль скребет голову изнутри: они на виду у всей семьи, но их никто не замечает. Свобода — делай что хочешь. Их поцелуи привычно горчат густым дымом и полынью; как в первый раз — когда они висели на волоске, не веря, что переживут завтрашний день. Вцепляются друг в друга они по-прежнему жадно, доверчиво, льня — не кусая. Переводя дыхание, Ян отступает на шаг, но не выпутывается из сомкнутых на поясе рук. Отвороты костюма сияют начищенной сталью, крохотные узоры тиснят ткань. Влад рассматривает тонкую ручную работу. «Денница, какой же он красивый», — случайно думает Влад, про Яна, конечно, не про пиджачок, окончательно погибая и сдаваясь, кляня себя тысячами слов: не отражение он любил, а отважную душу господина инквизитора, преданного, справедливого… Его бы сожгли еретиком в прошлые века, несомненно — сожгли бы. Потому что молился Влад далеко не на божественный свет — а на тот, что лучился в глубине сине-серых глаз цвета любимого петербургского неба. Притихшую квартиру разрывает в клочья девичий визг. Писк, громыхание, высокий песий скулеж, разлившиеся причитания — будто от похоронных плакальщиц. Вопль мощным пинком запускает застопорившееся, завязшее в болоте время. Они кидаются к дверям наперегонки. В руке Яна лунным серпом просверкивает нож, лицо тоже — острое, хищное, сосредоточенное, и он инстинктивно пытается вылететь вперед, заслонить, удержать, но Влад и сам не дурак в самопожертвовании. Останавливаются они рядом — нога к ноге, ребро к ребру. По коридору несется Джек, ополоумевший, загребающий лапами, как на катке. Поскальзывается, с диким воем летит на них — ком черной шерсти в щенячьем испуге. Останавливается чудом, чтобы вжаться боком в Яна, ища у него защиты и утешения, жалобно скуля в острые хозяйские колени. На голове у Джека чудом держится растрепанный венок из пышных мясистых пионов и всякой полевой шушеры. За уши зацепился, потому и не слетает, как бы Джек не прыгал и не трясся. За ним бегут запыхавшиеся Белка и Ишим, голосят. Распахиваются двери, и слышатся заливистый хохот и молодецкий свист, высовываются головы. — Во девки что придумали! — громыхает Гил из Роты, не зная, куда деть в оживлении схваченную винтовку — так и стоит с ней. Опустившись на колени перед Джеком, Ян заглядывает беспокойному псу в вишневые глаза, приласкивает под челюстью. Счастливый Джек взмахивает хвостом и наскакивает, почти что поваливая Яна, кладет лапищи ему на плечи… — Костюм! — заполошно визжит Ишимка, хватаясь за голову, и Владу приходится оттаскивать пса за ошейник и спасать сотворенное портными чудо от слюней. Ян шепчет Джеку пару слов, и тот смиряется, не пытается избавиться от венка, а сидит неподвижно, как самый лучший мальчик в Гвардии и Аду в целом. 9. Нет смысла устраивать две отдельные пьянки — такого они не выдержат; инквизиторы расставаться на предсвадебный вечер отказываются наотрез. В выборе места они больше всего доверяют Кораку, который, появляясь в их городе, всегда поселяется на Думской. Влад половину молодости провел на подвальных вечеринках в Праге, поэтому ему непривычна роскошь. Говоря о ночном клубе, он представляет грязные комнатушки с низкими потолками, плотную свалку потных тел, три раза перезаписанные пластинки. Это старость. Клуб, подсказанный Раком, поражает: свобода, широкий танцпол, мягкие кожаные диванчики. Свет приглушен, в глаза въедается ритмически пульсирующий ярко-алый неон. По ушам бьет — тяжелые басы. На танцполе веселятся, дрыгаются, смеются. Влад, расхаживая слепо и сбито, натыкается на знакомые лица, принимает захлебывающиеся пьяные поздравления раз за разом. В руке у него рюмка с виски со льдом. Они пьяны и беззаботны. Счастливы варкой в одном котле. Пьют почти все, кроме маленькой шестнадцатилетней Белки, которую ехидно отпаивает апельсиновым соком компания гвардейских юнцов. Вирен подтаскивает Влада ближе, обнимает, кричит тосты, заполошный такой, блестящий остекленевшими глазами. — Ян тебя искал, — кричит Вирен ему на ухо, чтобы слышно было сквозь бухающую музыку. — Думаю, там что-то приличное, иначе б он не стал через меня передавать. И подмигивает, чертеныш. Потом Влад сталкивается с пьяненьким и потому несчастным Кораком, который уволакивает к бару, не слушая никаких оправданий. Сплавить Рака, вдруг воспылавшего любовью ко всему миру после полбутылки песьего тезки «Джека», некому, и Влад остается, ворча на его неловкие объятия. — Вот же, как вас угораздило, — бубнит Корак, и они чокаются рюмками. Свою Рак выпивает залпом. — Я и не думал, что когда-нибудь до этого доживу. Птичка в свое время избежала моих поздравлений, но ты, Войцек, не отвертишься! Влад чувствует: что-то у Корака произошло, но не встревает, выслушивает всю болтовню. По себе знает: иногда легче выговориться, болтать полнейшую чепуху — но чувствовать, что тебя слушают. — Ты еще тут… — хрипит Корак. — Со своей магической импотенцией. Да как… — Знал, что ты про это пошутишь, — беззлобно улыбается Влад. — Не подобью тебе глаз, потому что инквизиторству нужен приличный шафер. — Тогда эт не ко мне! — пьяно икает Корак. — Но ты дура-ак, конечно! — почти что умиленно улыбается он, утыкаясь лбом в плечо Владу и вздрагивая. — Как же ты… Я терял крылья, это страшно. Но утратить всю магию, это как без рук… — Рак, — обрывает Влад проникновенную речь, — я это сделал ради всех нас. Артефакт нужно было уничтожить, иначе — никак. И ради Яна, Кары, Ишимки, наших непутевых детей, для которых весь этот мир, и для тебя тоже, пьяная ты скотина! Представь, если бы ты вернулся, а здесь правит наглый Высший — Мархосиас. — Мы б ему ебало оторвали! — хорохорится Корак. — Вместе! Как в старые добрые, да, маг… Влад, — исправляется он. И добавляет совсем тихо, чтобы никто не услышал — да Влад с трудом улавливает: — Прости, я не привык еще. — Ничего. У нас половина Ада не может определиться, как теперь звать Яна. То у него не было фамилии вовсе, то он решил отхватить сразу две! Выпивая вместе, Корак вдруг сбивается на умалишенное хихиканье и, перехватив изумленный взгляд Влада, поясняет: — Вспомнил, как мы знакомились. Вот не думал, что когда-нибудь сможем сидеть так мирно и… — Да, ты впихнул мне в руки нож и попытался об него зарезаться, — с удивительной теплотой говорит Влад. — Не умею я знакомиться. Каре чуть не вломил огненным заклинанием, Яна затащил в сон, с крыши там скинул — ну, мы оба знали, что это видение, он проснулся сразу… Хочется найти Яна, если зовет — дело серьезное. Но Корак все болтает, цепляется, и Влад понимает, что ему, наверное, страшно одному — среди толпы. — У птички с хвостиком какой-то медовый месяц, оторваться не могут, — секретничает Корак, кивая дальше, где Кара с Ишимкой обнимаются, кружатся словно бы не в такт бешеной музыке, мило потираясь носами. — Вот и не подходи к ним, Кара тебе башку оторвет, — советует Влад. Ненадолго отходя от Корака, Влад уносит с собой рюмку. С Раком щебечет Белка, и тот совершенно плывет, поддакивая ей. Большая же часть гостей тянется к сцене, где выступают полуобнаженные девицы в шелке и перьях. Вой захлебывается, когда они скидывают тугие лифы, топчут тряпочки длинными красивыми ногами. Алый свет кровавит восково-гладкую кожу. Помимо воли Влад останавливается. Взгляд его прикипает к одному узкому личику — опасному, хоречьему. — Знаешь, за что люблю тебя, Войцек? — раздается рядом с ухом вкрадчивый голос Яна. В полутьме он двигается как тень — часть мрака в углах. — М-м? — неразборчиво выдает Влад, отпивая виски и пряча довольную улыбку. — За харизму, поразительное чувство юмора и за то, что я чертовски хорош в постели? — Ты умеешь наблюдать, а не пялиться. Девчонка, на которую ты смотрел, — Мария Уварова, она проходила у нас свидетельницей по давнишней резне в ресторане. Несомненно, наводчица. В тот раз ее отпустили, не хватило доказательств. Влад проглатывает тысячу и одну шутку про ревность вместе с виски. — Мы посадили… нашли стрелявшего, там совместное расследование с полицией было, — бурчит Влад; у него плохая память на имена, а легкое опьянение мешает сосредоточиться. — Викторов, — говорит Ян. — Недавно освободился, просидел свое, вышел по хорошему поведению досрочно. — Значит, месть, — кивает Влад. — Забавно, ведь тот расстрел он тоже учинил на свадьбе. Поэтому не пришел расправиться с нами в любой другой день — выжидал? Проклянуть бы всех журналистов, и зачем они это растащили… — Сами виноваты: много светились в последнее время. Возьмем его с поличным, — оскалясь, предлагает Ян. — У нас в гостях лучшие воины Ада и Инквизиция. Он глупец, если надеется выжить после такого. — Он десяток лет провел в тюрьме. Чем ему жить? — Мы делаем свою работу. Он убил людей, которые ничем не были виноваты… — Не нужно было набирать долгов в девяностые, чтоб потом кровью не расплачиваться. Они стоят рядом, оторванные от праздника. — Я рад, что они рядом, — говорит Влад, обводя зал широким жестом. — Но мы ведь не сможем защитить всех, если… — Они не дети, — обнадеживает Ян. — Попробуй, скажи Каре, что хочешь ее защищать, она тебе что-нибудь сломает. Словно приманенная его словами, возникает Кара, вклинивается между ними, грубовато расталкивая плечами, но смысла обижаться на нее за это нет. Она ухмыляется, как лисица. — Чего воркуете? — спрашивает она. — Не-не, это неправильно. Наша забота — следить, чтобы вы вели себя прилично. Традиция! — Когда мы планировали эту ночь, — тактично возражает Ян, — ты сказала, прямая цитата, «нахуй традиции». — Идем! — горланит Кара, перебивая. — Это ваша ночь, а вы оба преступно трезвы! И ночь тонет. Влад помнит обрывками: набережная, они пьяны, сладко шепчет Нева, он горланит какие-то стихи, отчаянный, срывающий голос, а его надежно держат с двух сторон, чтобы не кувыркнулся в трезвящую ледяную воду. И он счастлив быть здесь и сейчас. В блеске огней, в шуме их разговоров, смеха. Дома. 10. Утро врывается в сознание Влада, растаскивая его на кусочки. Точно кто боевой магией вдарил. Глаза разлепляются с трудом. Рядом кто-то копошится — живое дыхание щекочет Владу щеку; слышно шипение, скрип старых пружин. Этот кто-то, нещадно ругаясь, переползает через него. Первое, что четко видит Влад: ломкая фигура Кары и широкая белая футболка, мятая, висящая на ней и сползающая с худого плеча. Больше на Каре нет ничего. Она тянется, подхватывает с журнального столика бутылку минералки, жадно пьет, чуть обливаясь. Потом ускальзывает на кухню — босая, она двигается неслышно. На диво солнечное для Петербурга утро раздирает Владу голову. Но он уверен, что это не наваждение. Растерянно поднимаясь на локтях, Влад дико оглядывается. Он сам одет, в уличных джинсах завалился на диван — придется огребать от Яна; слава Деннице, догадался снять ботинки. Падает обратно. Понемногу начинает чувствовать свое тело и тяжесть навалившегося на него человека. Думается: это Ян приник во сне, по-паучьи обвив руками, что вообще-то на него не похоже; в бок Владу немилосердно впивается локоть. Тихо ворча, он пытается ненавязчиво спихнуть Яна, но натыкается на довольную умасленную харю Корака. — Ты что тут?.. — оторопело спрашивает Влад, давя матерный вопль. — Охраняет, — тоскливо говорит Ян, возникая у Рака за плечом; волосы — воронье гнездо, лицо заспанное. — Помнишь, Кара говорила про приличия и традиции? — Помню, а как же… Слезай, Рак, я ж не на тебе женюсь, ей-Денница. Свечку не держали случайно? Корак, да чего ты? Приснилось что? Невнятно бормоча, Корак убирает руки, сдвигается, осоловело глядя. — Ничего, ты бы видел, как на мне Кара спит, — успокаивает Влад. Спали они все вповалку, устроившись на диване — друг на друге. Уголок ближе к двери пуст, пахнет сладко — Ишим. К дивану сбоку придвинута чья-то мятая раскладушка. — Пять человек на диван? — прикидывает Влад. — Не считая собаку, — поправляет Ян. На своей лежанке валяется Джек, укоризненно на них поглядывает. — А что у Кары за приступы эксгибиционизма? — спрашивает Влад. — Птичка вчера облилась винищем, — рассказывает Корак, возясь на диване слева от него. — Целую бутылку ухайдокала. Мы че-то не стали ничего искать, спать завалились… Услышав их, Кара перестает таиться, грохочет на кухне открыто, напевает — горланит что-то. Владу как будто гвозди в виски вбивают. Раку это тоже не нравится, он ползет к краю дивана через Влада («Ну прям по почкам… Худей, скотина!») и, цапнув валяющийся подле берц, кидает. Не попадает, конечно. — Вообще-то, — скорбно делится Ян из-под одеяла, — это был мой любимый ботинок! Рак настороженно замирает, но Влад мстительно молчит. — Наш! — патетично восклицает Корак. — Это был наш любимый ботинок! Мы же семья! — Правильно. Вот и тащись теперь за ним, — по-родственному ласково соглашается Ян. На Корака жалко смотреть, и Влад негромко свистит Джеку. Исполнительный пес сразу же вскакивает. — Какая удобная система! — умиляется Рак. — Дилетанты заводят для этого детей, — фыркает Ян. На кухне по-прежнему поет Кара. — А правда, когда ты в дрова — ничего потом не помнишь? — любопытно спрашивает Рак у Влада. Оглядываясь на Яна, Влад виновато кивает: — Есть такое. Я и предложение поначалу делал пьяным… Раз десять, все забывал. Совершенно идиотская история, которую Ян будет припоминать мне всю ближайшую вечность, и я даже не буду против. Сам виноват. — А если я скажу, что ты мне денег должен? — продолжает предприимчивый Корак. — Ну так, немного. Может, мы спорили на что-то, а ты вдруг забыл! Нечестно выходит. — Инквизиторство нас рассудит. У него память хорошая. — Вопрос куда важнее! — гремит издалека по-командирски громкий голос Кары, и Влада снова пригибает к подушке. — Где у вас амулеты от похмелья? А потом они, конечно, сидят на кухне. До всех церемоний еще достаточно времени, назначено на вторую половину дня. Прежде они могут быть самими собой, несобранными, домашними, громкими, шумно делящими футболки Влада и пытающимися совладать с кофеваркой. Чуть хмурясь, Ишим сдержанно бурчит. — Я считаю, в жизни надо попробовать все! — решительно заявляет Корак, разглагольствующий с чрезмерной охотой. — Вы, люди, даже не представляете, как вам везет в этой свободе и стремительности. Напиться, петь песни во всю глотку, распугивая прохожих, искупаться в Неве, набить интимную татуировку… — Родился бы бабой… — лениво начинает Влад, но тут же исправляется: — Ладно, женщиной; Ишим, медленно положи тапочку на пол! Так вот, непременно набил бы что-нибудь вроде: «Desine sperare qui hic intras». Охуенно же! — Господи, — обреченно говорит Ян, поднимая голову к потолку, — спасибо. Неуемный Корак предлагает выпить за это, но все остальные жалобно стонут. 11. Удивительно спокойно собравшись, они отправляются в загс. Владу кажется, что он еще спит, что все они спят. Что даже город не проснулся, такими малолюдными, незнакомыми видятся ему привычные улицы. Когда Влад черкает забористую подпись в книге, которую ему протягивает классическая «дама в шторе», в голове у него пусто. Он начисто забывает, что полминуты назад чем-то клялся, что Ян тоже смущенно каркнул свое «Да». Рядом с ними Ишим, Вирен и Корак с Карой — они протягивают кольца, Кара подталкивает локтем подзависшего Влада. Простое серебряное кольцо холодит пальцы; Влад наитием чувствует в нем искорку магии. У Яна тонкие пальцы, кое-где поцарапанные, сбитые костяшки заживают, на ладони ощущаются старые шрамики. Он как будто впервые видит эти запястья, залипает, потом случайно пересекается взглядом и просыпается. На руку Влада кольцо надевается легко. Он несмело тянется к Яну, касается рогами лба. Кара тихонько всхлипывает, прячется, торопливо утирается. — Ты чего ревешь? — наклоняется к ней Корак. — Уж кто б говорил, — хлюпает Кара. Корак сердито всхлипывает тоже. Когда с этим покончено, Кара тащит их к машине. Ведет Андрей Ивлин, а она быстро, на ходу принимает клятву, и Влад с Яном послушно твердят вслед за ней нужные слова, и их стискивает, перевязывает демонским контрактом — вдобавок к их собственному. Прикрывая глаза, Влад прислушивается к себе, понимает, что их старое прорастает чем-то, расцветает, крепче вцепляется. Где-то рядом бьются растерянные мысли Яна. Впервые за последние дни они понимают, что и штамп в паспорте, и демонская древняя магия — это все ничто. Что настоящее начинается там, на пороге снятого ресторана, куда съехались все гости. Оглушенный Влад чувствует, что его обнимают, хлопают по плечам, пожимают руки, расцеловывают дамы, пахнущие цветочными духами, и все поздравляют наперебой, что он устает бормотать благодарности, кивает, но это никого не обижает в общей кутерьме. Играет музыка, гости везде, куда ни глянь, все родные лица, и Влад пораженно понимает, что все это — его семья. Люди и нелюди, без которых он не мыслит жизни. Кто-то хватает камеру, и на Владе виснет Корак, приобнимая за шею, с другой стороны прижимается сияющий, немного взлохмаченный и затисканный гостями Ян; Кара хитро ухмыляется и строит Яну рожки, пока он не видит, смеется. Рядом Ишим, шуршащая пышным платьем, как у сказочной принцессы, Вирен с развязанным красным галстуком на белой рубахе — и не Владу его поучать. Рядом приятели его, Рыжий и Ринка, повзрослевшие, важные. Целая Рота в черно-серебряных мундирах, гвардейцы, инквизиторы. Аннушка и Тина стоят в обнимку, кардинал Ирма держится особняком. Ведьмак Димка с пятью сыновьями и беременной женой. Знакомые из полиции, из города, из Ада… Краем глаза Влад видит старого друга Христофера, замечает пару Высших маркизов и князей. Потом — будто бы не стареющего Мартовского, бывшего милиционера, бывшего инквизитора, его дочь. Мага Егора с протезами, стальными пальцами, еще кого-то, не разобрать. И даже будто бы бабушку Катарину — зыбью там, в углу… Ставя камеру на таймер, Саша Ивлин и Белка отскакивают прочь, наскоро прибиваются к толпе гостей, останавливаются рядом с родителями Белки, Вельзевулом и прекрасной демоницей Джайаной. Вспышка ослепляет, а Влад улыбается. Не через силу — по-настоящему. Потому что остро чувствует, что вечный контракт связывает его не с одним Яном, а с ними всеми. 12. — Вон тот, справа, — шепчет Ян, подхватывая бокал шампанского и кивая на официанта. — На нем полно иллюзорной магии… Всковырнуть незаметно не получится, но я уверен, что это Викторов или наемник, которого он нанял. — Вижу. Чего он ждет? — Если торжественной речи Корака, то я ему не завидую, Рак ее готовил, старался. — Он собрался стрелять, значит, легче, когда все соберутся рядом. Еще проще к стеночке встать… — Ужасный ты человек, Войцек. Как он рыпнется, мы его схватим, у нас рядом машина Инквизиции дежурит. Напряжение проскальзывает, но Ян удивительно успокаивает. Влад сам с утра разбирался с Инквизицией, втолковывал Ирме, что брать нужно с поличным, но он понимает, что ребята дежурные метнуться не успеют, им самим придется разбираться. — Опять слиняли, — разоряется Кара, появляясь рядом и оттаскивая их к столам. — Денница, вечно вас нужно где-то отлавливать. Сначала запариваются, устраивают все это, а сами прячутся. Корак важный, горделивый. Приглушают музыку, и гости уважительно замолкают, слушая его. Он, явно желая забраться повыше, размахивает руками, потом хватает бокал, и ситуация становится куда опаснее. Видя, что Влад ободряюще улыбается, кивает ему, Корак расцветает еще больше. Он надрывается про семью. Про то, что они нужны друг другу. И это он не про них, про Влада с Яном, а и про себя, и про всех, потому-то так тихо, так внимают ему. Без магии Владу иногда неуютно, это правда. Непривычная беспомощность стискивает и теперь. Но он замечает в руке неприметного официанта боевой амулет. Протащишь такой — и не нужно тротила, можно и одним крохотным камушком разорвать все в клочья. Медленно, очень медленно Викторов поднимает руку… И сейчас, когда Ян вскакивает на стол, сворачивая скатерть, когда выхватывает пистолет из-под полы серебристого пиджака и кидается на официанта с боевым амулетом, Влад Войцек, охваченный тем же бешеным азартом, готов второй раз — а то и третий сразу — проорать свое «Да!», но он вместо этого тоже перемахивает через стол, кидается следом. Туда же рвется и верный Джек, стряхнувший с ушей венок… Мрак ревет и сносит официанта с ног, опрокидывает, волочет пару метров, и тот от неожиданности роняет амулет, и Влад, настигнувший его, отпинывает опасную дрянь куда-то прочь, к стене. Хищной птицей налетает Ян на человека, пытающегося подняться. Чужое лицо сползает с официанта клоками. Замершие гости оживают. Орут, голосят. Насколько Влад видит, у многих оружие при себе, а у Корака, чрезвычайно расстроенного, что его прервали, на пальцах пляшет магия. Рядом с ним Кара с револьвером, и лицо ее страшно. И еще десятки других, готовых ради них броситься в бой. Точной подсечкой Ян отправляет Викторова на пол, наваливается сам, заламывает руку — тот кричит, хрипит, срывая горло. Поднимая взгляд, видит Влада, стоящего над ним. Он сам не помнит, как выхватил заранее припрятанный за голенищем нож, и на полоску стали Викторов смотрит с удивительной надеждой. Они были правы: ему нечем жить, десяток лет прожегшему в тюрьме. Потерявшемуся, выпавшему из жизни из-за них — но разве винят сторожевого пса за то, как он крепко кусает ночного вора?.. — Не думай, что я буду милосерден после того, как ты попытался сорвать мне свадьбу, — рычит Ян не хуже десятка адских гончих. — Нет, нет, смерти ты не заслужил — это я тебе говорю точно. Будешь вечно покрываться пылью в тюрьме, и я позабочусь, чтобы ты не выбрался… Ты будешь жить долго. К ним быстро подъезжают. Ян передает слепо глядящего перед собой Викторова и подталкивает его в спину — Влад чувствует, как контракт дрожит от его недовольства. Они наблюдают за тем, как преступника заталкивают в машину Инквизиции, мимоходом кивают на дежурные поздравления. Позади волнуются гости, половина из которых более переживает, что все произошло без их участия… — Кажется, нас прервали, — хмыкает Ян, взмахивая у Влада перед носом рукой. На безымянном пальце непривычно сияет серебряное кольцо. После короткой стычки их обоих потряхивает. Яна явно штырит от броска, глаза голодные. — Скажи проще: хочешь покрасоваться перед публикой, — шепчет Влад. — Я-то думал, ты против такого. — Сегодня можно. Один раз. — Ради этого стоит развестись и провернуть все снова, — Влад хохочет, смелея. — Может, в следующий раз соберем побольше преступников на праздник… — Горько! — орет Корак, удивительно подгадавший момент, пока они, чего доброго, не подрались. Влад обещает с ним разобраться. Чуть позже. 13. Ему кажется, никогда в Петербурге не было столько света и цвета, чистой, незамутненной сини, как в этот дивный вечер. На куполе неба, на крышах, в бурном омуте реки, в старой обшарпанной парадной. И у Яна в глазах — отражением их города. Под вечер, немного веселые (Тина трезвит их ведьминскими отварами, и мысли и впрямь прекращают шуметь приливными волнами), они заезжают на работу. После танцев, после поющего, горланящего Корака и щедро сыплющихся пожеланий их родной кабинет кажется пустым. Даже Аннушки нет, ее Влад последний раз видел обнимающейся с Виреном и что-то урчащей, поблескивающей красными глазами, улыбающейся, не разжимая губ, но ничего им не сказал. Джека они поручают ответственной Ишим. Ян, решивший помочь с оформлением Викторова, раз уж именно они его брали, звучит как херовый анекдот, придуманный напару опьяневшими Кораком и Карой, но Влад смиряется — он даже не против. Ему кажется, если б Ян, едва расписавшись, не побежал задерживать преступников и разбираться с отчетами, это был бы кто-то другой, чужой. А Ян Войцек-Зарницкий включает компьютер и бодро отстукивает по клавиатуре, пальцы мелькают — на легкой руке сияет серебро кольца. Влад идет и ставит чайник, наблюдает за бешеным бурлением воды. За окном темнеет. — Как иронично, что в первую брачную ночь нас ебет работа, — произносит Влад. — Думаю, так и должно было произойти. Это твоя судьба, инквизиторство, ты слишком часто повторял, что женат на ней, и теперь работа не хочет тебя отпускать… — Смешно ему… Для удобства Ян собрал волосы в хвост, и Влад, наваливаясь на спинку офисного стула, устало утыкается носом ему в шею, вдыхает — горечь. Горечь адского табака, кофе — и еще что-то, покалывающий, свежий, словно Петербург после дождя. Все равно что сдуру глотнуть залпом рюмку чего-то крепкого. — Ты фетишист, Войцек, — вздыхает Ян ничуть не разочарованно. — Давай я допишу, — предлагает Влад неожиданно для себя. — Мне нетрудно. — Ты ведь помнишь, что в отчетах нельзя материться? — строго уточняет Ян. — Слово «блядь» нельзя использовать ни в отношении женщин, ни в качестве междометия. Вообще никак. — Кошмар! — картинно вскрикивает Влад, сгоняя его с кресла; они меняются местами, и теперь Ян подозрительно заглядывает через плечо. — Они душат во мне творческую личность! Как же экспрессия? С отчетом они разбираются вместе. 14. С замком Ян справляется легко, прихлопывая рукой чуть пониже ручки, и запирающая магия поддается, внутри что-то щелкает. Молниеносно склоняясь, Ян испуганно проверяет, не выворотил ли он в торопливости замок, но, кажется, все в порядке. — Знаешь, была такая чудная традиция переносить через порог… — шкодливо ухмыляясь, заводит Влад. А потом мир перед Владом мелькает стремительно, что-то вздергивает его вверх чуть не за шкирку, опора под ногами теряется, и у него ненадолго перехватывает дыхание. В темноте плохо видно, но Владу кажется, что у Яна лицо довольное, хитрое. Его до сих пор не отпустило с того ареста. — Хуле ты творишь?! — яростно шипит Влад, вцепляется в Яна, будто они тонут. — Ты ведь сам предложил, я понял… — Ты не понял. Я предлагал тебе красиво полежать у меня на руках. Предупреждать же надо. — Ой, — как-то слегка подозрительно тянет Ян. — Неловко получилось, но ничего… А ты разве высоты боишься? Никогда не замечал. — Я боюсь, что у тебя позвоночник переломится нахуй, а ну верни меня на землю. — Влад, — укоризненно и очень по-взрослому нежно говорит Ян, — я тебя ни за что не уроню. На диване еще пахнет стаей, ими всеми, и проводить там ночь — варварство, кощунство. Они падают на ковер; ворс трет плечи, Ян бережно вцепляется в горло, все крутится перед глазами, грудь разрывает от крика. Бледные руки — в переплетении чернильных свивающихся татуировок. Шелковое, прохладное прикосновение мрака к истерзанной пылающей коже. Различить, какие у Яна глаза теперь, не получается. Их венчает изнанка в блеске нитей и дрожи заклинаний. — Что это?.. — потом, задыхаясь, спрашивает Ян, кусает губы. — Ты видел?.. И осекается, несмело, виновато глядя, точно ляпнул что обидное, тянется коснуться плеча, и Влад улыбается от этой неловкой бережливости. — Видел, как не видеть… Даже обычный человек заметит такую пляску на изнанке, — весело отмахивается он. — Спроси у Кары: она знает о демонских традициях чуть побольше меня. — И сгореть со стыда? — Ты красиво горишь, Янек. Примолкнув, Влад озадаченно замечает, как у него что-то хорошо, правильно ноет в груди. Наверно, сердце. Как будто стоило всю жизнь огрызаться и ходить одному, отрезанному от всего мира, чтобы потом любить вот так. — Надеюсь, твои заботливые родственники не страдают вуайеризмом, — вспомнив что-то, заходится смехом Ян. Через пару секунд смеются они оба. 15. Завернутый в одеяло, важный, точно римский император в изгнании, Влад уходит на кухню и возвращается со стаканом ледяной воды, от которой приятно ломит зубы. Ян пьет торопливо, но аккуратно, не захлебываясь. Перебираясь на диван, они ложатся рядом; Ян лениво поглядывает наверх, на колыхание тонкого тюля над приоткрытым окном. Находит на подоконнике пачку, зажигалку и с наслаждением прикуривает. — Спасибо, — говорит Влад. — Чего? — дергается он. — Войцек, ты с ума сошел? За что? Что я согласился на это… предприятие? Ты так искренне и упрямо уговаривал, что не купился бы самый бессердечный инквизитор. А я, кроме того, тебя… тебя… Ты понял. Затихнув, он смущенно отворачивается. — Да я не про сегодня, я в целом. Я… ты никогда не пытался меня перевоспитывать — я стал задумываться об этом еще давно, когда понял, как ты меня меняешь. Ты научил меня жить, ценить жизнь, а не мучиться, влачить существование. Никогда не читал нотаций — при твоем-то правдолюбии. Нет, ты был рядом, не отпускал, не позволил раствориться ни в магии, ни в гневе, ни в мести. И я сам, сам захотел идти с тобой, Ян, я воскрес, потому что видел, ради чего стоит карабкаться. За это — спасибо. Что позволил мне выбрать. — Помолчав, Влад вынужденно усмехается: — Выбор, который я тебе предложил, куда прозаичнее. Молчание длит ночь. Благоговейно проводя по своду ребер, касаясь уродливых белых выступов-шрамов от песьих клыков, Влад упоенно скалится. Любуется — на изломе ночи, сейчас, он может дать слабину. — Если б я умел рисовать… — выдыхает Влад. — Так научись! — тая улыбку, предлагает Ян. — У нас вечность впереди — успеешь превзойти Микеланджело. Хоть завтра начинай. Кажется, Влад задумывается всерьез, кивает. Ян делится с ним наполовину прогоревшей сигаретой: вторую поджигать лениво. — Под радиоудар московского набата, — напевает Влад. — На брачных простынях, что сохнут по углам, развернутая кровь, как символ страстной даты, смешается в вине с грехами пополам… — «Петербургская свадьба»? — переспрашивает Ян. Ему не хочется обрывать, хотя мурлычет Влад совершеннейшую пошлость, от которой хочется отвернуться, уткнуться носом в стену, пряча алеющие — от жара ночи, конечно — щеки. Все-таки вертится. — Ее, я слышал, как вальс писали, — шепчет Влад. Скользит рукой по лопаткам, и Ян поводит ими нервно, прерывисто. Он чувствует прикосновения, мягкие касания губ — расчесанные его ногтями царапины, почти закрывшиеся, выше — колючий рисунок, оплетший плечи. Осознание, что тело Яна соткано из мрака, лишает Влада всякого чувства приличия — если оно у него когда-то было. — Ян? — зовет он, отрываясь от птичьих лопаток. — Если бы ты танцевал… — Мы бы станцевали, — покоряется Ян. — Я бы хотел с тобой танцевать, но знаешь, как мне стыдно, что я отдавлю тебе ноги? — Нашел, о чем волноваться. Вставай! Давай, поднимайся! — хохочет, хватая его за руку. — Неужели в такую ночь ты собрался спать? Не позволю! Собирая по полу разбросанную одежду, он кидает ее Яну, сам Влад торопливо натягивает сцепленные со спинки стула джинсы, накидывает рубаху, не застегивая. Силой одевает слабо сопротивляющегося Яна и тащит в центр комнаты. Потом, хлопнув себя по лбу, кидается к шкафу, выволакивает старый приемник, на который без слез не взглянуть, рассыпает кассеты. Ставит что-то, щелкая крышкой. — Ты точно поехал крышей, — обреченно говорит Ян, трогает Владу лоб, проверяет температуру. — Это что, Би-2? — «Молитва», хорошая песня. «Свадьбу» не найду сейчас. Капитан Войцек-Зарницкий, — церемонно заводит Влад, — разрешите пригласить на танец? Протягивает руку, и Ян, колеблясь, подает свою. Мягко тяня его на себя, Влад предлагает довериться, и он, помедлив, соглашается, робко ступает, подстраиваясь под ритм аккордов, еще путаясь. У него нет кошачьей легкости движений, присущей танцующему Владу, и стыд по-прежнему царапается в груди. Постепенно стихает. Если Яна когда-нибудь спросят про эту ночь, он вспомнит вальс, который они танцевали в пять утра, пока не упали от усталости. 16. На кухне возятся, шуршат, и Влад настораживается, хотя и уверен, что никого чужого тут не окажется. Но натягивает что-то домашнее, не позволяя себе шататься в халате. После душа в голове приятно пусто; вода продолжает шуршать, Ян что-то кричит ему вслед, но Влад толком не слышит. Откинувшись на спинку стула, сидит Вирен. В одной руке у него старая книга с оторванной обложкой, а в другой — дымящаяся паром кружка. На плите что-то ужасающе скворчит, и Влад скоро подхватывает сковороду и оттаскивает ее на стол, кидает под нее полотенце. Вздрагивая, увлеченный Вирен отрывается от пожелтевших страниц, растерянно улыбается, проводит рукой по голове. — Доброе утро! — восклицает он. — Давно ты тут? — вытряхивая из шкафчика посуду, спрашивает Влад. Он ловко растаскивает слегка пригоревшую яичницу на три тарелки — пока что этого хватит, но он не уверен, не распахнется ли сейчас дверь и не ввалится ли половина Гвардии разом. — Недавно пришел. К вам не заглядывал, — ухмыляется Вирен. — Вот решил завтрак сварганить… Скоро уходить в Тартар, помнишь? — добавляет он невпопад. — Хотел подольше с вами побыть, если можно, нескоро ведь вернусь… Боязно его отпускать, но Влад успокаивает себя тем, что неволить мальчишку еще хуже; сбивать коленки и учиться на ошибках в его возрасте нужно, но мертвый мир под Адом — не лучшее место… — Наш дом — твой дом, — повторяет Влад. — Живи, сколько тебе хочется. — Спасибо, пап, — невнятно откликается Вирен, ерзает и снова глядит в книжку. Тем временем Влад пододвигает к себе тарелку и накидывается на завтрак, вдруг вспомнив, что вчера почти не ел, — оголодал. И понимает, что скучает по Джеку, сданному на присмотр Каре с Ишим: не хватает ему вьющегося рядом пса, выклянчивающего себе кусочек. — Слава Деннице, умением готовить ты не пошел в инквизиторство, — жизнерадостно говорит Влад. Появляется Ян, на ходу натягивая широкую футболку Влада, пятерней причесывает пушистые, недавно высушенные волосы; Вирена он приветствует тепло, радостно, спрашивает про книгу с неподдельным интересом, выхватывает кусок яичницы прямо из-под носа у Влада (взамен поглаживает рожки), хвалит сияющего Вирена… — Ну что, есть ли жизнь после загса? И как ощущения? — спрашивает Вирен. — Тебя какие конкретно интересуют?.. Ян нежно отвешивает Владу подзатыльник. Подтаскивает колченогую табуретку и садится рядом, благодарно отхлебывает чай из предложенной Виреном кружки. — Не знаю, — отвечает Ян за двоих. — Мы не успели разобраться. Кажется, все по-старому, но что-то есть… такое. Когда он берется за кружку двумя руками, обнимая, кольцо позвякивает, ударяясь о белый керамический бок, и Ян чуточку удивленно косится на него, точно забыл, что у него теперь серебряный ободок на пальце. Влад задумчиво проворачивает свое. — Все меняется, ничто не погибает, — произносит Влад въевшуюся откуда-то фразу и облегченно вздыхает. Ян согласно фыркает. Глядя на кухню, залитую светом, на счастливого Вирена, на нехитрый завтрак, на проблеск кольца на собственной руке, Влад Войцек в кои-то веки действительно верит в глупую, наивную фразу, что все у них будет хорошо. P.S. Ишим спит, забавно дергая кисточкой хвоста, возясь. Легкой рукой Кара перебирает длинные мягкие волосы, играет прядями, гадая, когда же надломится ее сладкая дрема. И ждет этого с довольной предвкушающей улыбкой. Жмурясь от света, Ишим приоткрывает глаза, улыбается — и у Кары все внутри обмирает. Она ласкается, целуется, мягкая, теплая, как кусочек солнца, свалившийся Каре в руки. — Знаешь, я так пожалела, что мы торопились и не стали устраивать праздник, — урчит Ишим, прижимаясь боком, подергивая хвостом. — Вот бы было хорошо… — Можно праздновать годовщину, у людей так принято, — предлагает Кара. Поцелуи Ишим слаще меда, патока, и оторваться от нее — никак. Вдруг замирая, Кара прислушивается, привстает, чутко оглядывая их комнату в «нехорошей квартире», даже принюхивается, а потом тихо стонет. — Ты что, Кара? — испуганно спрашивает Ишим, волнуется, хватается за плечо, глядит озерцами глаз. — Случилось что-то? — Кажется, мы потеряли Джека, — трагично выговаривает Кара. — И Войцеки нас вскроют. Пса нигде нет. Под дверь кто-то скребется, и они с надеждой выпутываются из одеяла, вскакивают открывать, но это заспанный Корак явился желать доброго утра, и Кара от души прикладывает его подушкой по уху. Ишим, пискнув, ныряет обратно в постель, под одеяло закапывается — хвост торчит. Пока они носятся, пока втроем разворачивают поиски и тревожат всех, сонных и сердитых, звонит Влад по амулету. Джек успел добежать до инквизиторского дома и вежливо ждал на коврике, когда ему отопрут.