По законам прайда

      На свою беду Мирцелла переняла не так уж много черт матери. Если задумываться, то практически никаких, ни внешне, ни внутренне. Ее черты лица долгое время оставались по-детски пухлыми, с милым обаянием незрелого ребенка, она совершенно не умела дерзить или играть во все эти политические игрушки. Принцесса Семи Королевств по нраву годилась в какие-нибудь дочки мельника, а не в предполагаемую государственную фигуру, которую в будущем стоило с умом ввести в партию. Разыгрывать на поле боя доверчивую девчушку было почти кощунственно. Она в принципе не видела толка во всем притворном, была этаким лучиком света при дворе. Мать смотрела, как она растет с каждым годом, и не могла не радоваться.       У Мирцеллы на лице было предписано обязательно стать счастливой вопреки всему. Хотя бы потому что, с тяжелым сердцем думала Серсея, она унаследовала катастрофически мало крови Ланнистеров.       Они — не похожи. За одним единственным исключением.       Ее губы, бледно-розовые и безвкусные на пробу, еженощно горели от яда братских поцелуев. Глаза молодого льва неистово горели в сумерках замка, безумные и дикие, точно пламя лесного пожара. Днем король еще как-то сглаживал опасные всполохи своего безумия, представляясь люду мало-мальски сносным правителем. Не настолько ужасным, чтобы поднимать бунт. Во тьме он обращался в подлинный кошмар, от которого у Мирцеллы подкашивались ноги в приятнейшей неге. Она точно бы ломалась, плашмя, всем телом падая на грандиозно огромную кровать. Взгляд путался в высоте балдахина. Мягкая ткань простыней ласково гладила щеку, охлаждая вспыхнувший румянец. Это могло бы быть чем-то запретным, романтичным, проклятая страстная любовь, о которой мечтают все девицы ее возраста, и которую она, разумеется, со всей проницательностью угадывала в прикосновениях и гляделках матери и «дяди». Как должно быть в многочисленных сладких эпопеях. Только это совсем не было влюбленностью.       Мирцелла до бессонницы, до панических приступов и затрудненного дыхания боялась лишний раз вздохнуть.       Укусы Джоффри Баратеона на вкус были точно пряный мед, скрипящий на зубах кусочками пчелиного воска. Прополис налипал на десны, вяз, мешал говорить, а Мирцеллу и так никто не старался слушать. Джоффри был особенным. Целоваться так, как делали это все остальные, он почему-то не умел. Он, скорее, жалил, нежели лобзал, скорее завоевывал и уничтожал, нежели подчинялся зову плоти. В самом деле, он и не стремился даже пробовать быть другим, его всецело устраивала собственная жестокость. Мирцелла послушно носила только платья с длинными рукавами и не поднимала в какие-либо сложные прически волос.       Послушные девочки позволяли умелым рукам расшнуровывать свой корсет, хорошие девочки всегда закусывали уголок подушки, чтобы не привлечь своими криками стражу, надеясь, что ничего из случавшегося по ночам не станет известно, когда ее, наконец, выдадут замуж и отправят восвояси. К черту, пусть и случится скандал. Она надеялась больше никогда не оказываться под властью этого зазнавшегося ублюдка.Пока что единственный из свидетелей — королевская перина. Нос безбожно щекотали перья. Какая ирония.       Много чего в ее жизни можно было описать этим словом — «безбожно», начиная от самого рождения.       Принцесса Баратеон была далеко не наивной, не глупой. Может, в самом начале так и было, но, вырастая, девицы имеют обычай крепнуть. Где-то в глубине души она подозревала, что лорд Джейме, обожаемый дядя, на самом деле приходился ей отцом. Да что там, об этом не шушукались только ленивые. Не это повлияло на выбор. Наверное, думала Мирцелла, возвращаясь по пустым коридорам в свою спальню, привело ее к брату иное. Наверное, это все-таки некий извращенный сорт любви.       Дурная Ланнистерская кровь. Не тяга к родственникам, а просто обреченная невозможность испытывать счастье и стремление усложнять себе жизнь. И все же на мать, которая подчиняется Джоффри беспрекословно, с ноткой животного страха, Мирцелла походить не стремилась. Зарвавшийся мальчишка понял это, когда сестренка неожиданно укусила его в ответ, едва не оттяпав язык. В глазах крепнувшей львицы полыхнуло… что-то. В отличие от Серсеи ее отец не уделял внимание дрессировке в подчинении. На следующее утро после одного из таких свиданий Джоффри избегал прислоняться спиной к какой-либо поверхности и показательно морщился. Ночью случилось что-то странное, заставившее его выгнуться дугой, пока девушка оседлала тощие бедра. Она, кажется, душила, царапала, била его едва ли не наотмашь, тихонько рыча сквозь сжатые крепко зубы. Говорили, что садисты мечтают сами быть кем-либо измученными и униженными. Брехня.       Джоффри хотел бы ощущать власть только одной…       — Б… больно       Звучало из уст старшего брата как приглашение.       Еще сутки на рубахе под камзолом проступали рубиновые полоски крови не желавших затягиваться ран. Украшения страсти. Ошарашенный яростью не раз взятой силой женщиной. С грациозностью крупной кошки Мирцелла расправила подол платья, шагая по тронному залу, не опуская глаз. Она и не представляла, какое жадное стремление обладать ею вызывала этим проснувшимся норовом. Еще одна наследственная черта Ланнистеров — боль никогда не ломала их, наоборот, вынуждала учиться владеть собой.       Последний день, проведенный бок-о-бок с Джоффри, великолепен. Он едва не отшатнулся в сторону, когда сестра оставила на гладкой щеке горящий поцелуй пощечины.       — Мой свадебный подарок.       Дорогой братец оставался в прошлом. За пределами Королевской Гавани она больше не его обожаемая игрушка.       В ее горящих, точно раскаленная сталь, глазах Джоффри Баратеон видел всполохи своей первой любви, которую он мог выразить только через арбалетную стрелу. Рука Мирцеллы выскользнула из его хватки, оставшись не пригвожденной к стене. Он умрет раньше нее, но, наверное, крайне обрадовался бы, узнав, что сестра отправится следом.