***
Перед Изуку лежала внушительная стопка отказных дел. На него, как на всякого сопливого новичка, скинули всю самую грязную и неблагодарную работу, которую выполнять было нужно, но никому не хотелось. Изуку изучил каждое из заявлений и покачал головой. Все они были от альф, которых обокрали. У одного украли галстук. У другого пену для бритья, у третьего чашку, у четвёртого тетрадь с конспектами, и так далее. Все случаи объединяло лишь то, что накануне они привели с собой из клуба омегу. Никаких примет они не помнили совершенно. И сегодня к кипе этой макулатуры прибавился ещё один листок. Изуку рвано выдохнул и запустил пальцы в кудрявые волосы. Кража запонки. Даже не золотой, не серебряной. Простой запонки, которую можно за бесценок купить в любом супермаркете. Единственная связь между этими делами – омега из крупнейшего клуба в городе "Амброзия". Клептоман он, что ли? Ответов не было. Мотивации ловить этого паршивца – тоже. Проходящий мимо Денки Каминари, друг Изуку ещё с полицейской академии, сочувственно улыбнулся и пригласил на кофе. – Запонку, понимаешь, Ден? За-пон-ку! Простую металлическую запонку! Да он мог её где угодно обронить и не заметить даже! Боже, скажи мне хоть кто-нибудь пять лет назад, что я буду расследовать кражу запонки, я бы на славу посмеялся над ним, – Изуку рвано и резко жестикулировал, и кофе в его стаканчике грозился вылиться на голову любому некстати подвернувшемуся прохожему. – Пена для бритья, галстук, брелок – и это неполный список, представляешь? Денки неодобрительно покивал, а затем не сдержался и откровенно заржал, отчего только что отхлебнутый кофе пошёл носом, пачкая рубашку. Изуку закатил глаза и фыркнул. – Чего и следовало от тебя ожидать, Ден. Сам-то небось сидишь и в ус не дуешь, да? Кое-как прокашлявшись, Денки хохотнул и хлопнул того по плечу. – Ты сам решил пойти в следствие. Никто тебя не тянул. Нам, знаешь ли, тоже несладко в криминалистике. Не хочешь отдохнуть сегодня после работы? – Изуку отрицательно покачал головой, понимая, сколько всего ему нужно написать за остаток дня и, возможно, вечера. – Ну, тогда бывай, дружище.***
Катсуки довольно облизнулся, выгибаясь в полутьме и позволяя трогать себя. Незнакомый знакомец сегодня был довольно необычным. В основном альфы могли похвастаться ростом под два метра и горой бесполезных мышц, а этот был довольно утончённым. Может, какой-нибудь жалкий музыкант? Впрочем, на род деятельности случайного партнёра на одну ночь Катсуки до́лжно бы наплевать. Он ловко скинул с себя футболку и оттянул край штанов, высвобождая напряжённый член. Альфа резко выдохнул и тоже принялся нетерпеливо раздеваться, правда, сам Катсуки изрядно этому процессу не способствовал. Пришлось ему встать, чтобы продемонстрировать, как штаны медленно соскальзывают с ладных бёдер. Нет, такое стройное тело было сильно недооценено. Мышцы хоть и не проступали так явно, но рельефно перекатывались под кожей, заставляя заворожено застыть и сглотнуть. А вполне достойный размер однозначно выдавал альфу. Катсуки облизнул враз пересохшие губы, ощущая желание немедленно взять всё это хозяйство в рот. Между ягодиц стало неприятно влажно, и с губ сорвался резкий выдох. В конце концов главной целью было получить как можно больше удовольствия до рассвета, а значит, к чёрту ненужные прелюдии. Катсуки быстро забрался на альфу и поёрзал на его члене, распаляя обоих до нужной кондиции. Руки на боках почти обжигали, пелена возбуждения заволакивала сознание, бёдра двигались сами по себе, отчего член скользил по влажной от смазки расщелине между ягодиц. Катсуки вовсю вело, он любил больше всего именно этот момент, когда хочется дразнить ещё и ещё, но сил уже нет, самоконтроль висит на волоске, а сердце стучит в ушах, не давая расслышать чуть хриплые смешанные стоны. Наконец умелые пальцы направляют хорошенько смазанный член именно туда, куда так нужно, пульсирующая от возбуждения дырка выталкивает ещё одну капельку густой смазки, и сжимается от прикосновения головки, тугие мышцы расступаются, и член скользит мягко и плавно, заполняя и срывая с искусанных губ первый стон наслаждения.***
Изуку едва не слетел со стула от криков своего друга, и уронил пару листочков со своего рабочего стола, взмахнув руками. – Деку! Деку-Деку-Деку! – Денки бегал по кабинету кругами, разлохмачивая пальцами и без того не идеальную причёску. – Чёрт, этот омега… Мой зарядник, а он просто огонь, вообще не могу ни о чём думать, как мне с таким стояком работать?! Изуку со всей внимательностью вслушивался в завывания друга, но всё равно не мог понять ровным счётом ничего. – Ден, заткнись, пожалуйста, – как ни странно, тот перестал метаться и замер с глупым выражением на лице. – А теперь по порядку, пожалуйста. Денки что-то пролепетал, понятливо покивал и сел на ближайший стул, подтягивая ноги под себя, как нашкодивший ученик. – В общем, решил я пару дней назад отдохнуть, помнишь, и тебя звал? Пошёл в клуб, выпил… Потом подошёл омега, мы поехали ко мне… Боже, ты просто не представляешь, какая мне горячая попалась штучка! До сих пор стоит так, будто пачку виагры сожрал, а его запах… Просто чума… – Изуку кашлянул. – Да, точно. Омега. Наутро он пропал. И мой зарядник тоже. Зарядник от телефона. Ну, он у меня всегда на тумбочке, вот я и заметил, когда на работу его взять решил, а то на ночь забыл ведь телефон поставить. Он недорогой, просто мне очень… Обрывать словесный поток Изуку не стал, в этот раз «жертвой» неуловимого омеги стал его друг, а это неприятно бередило душу. Нужно было непременно что-то с этим делать. – …-еку! Деку, черти тебя задери! Чего завис? Я говорю, дай я заявление напишу, – Денки пару раз щёлкнул пальцами перед лицом Изуку, и тот сразу очнулся от размышлений. – Это же чёртов зарядник! Купишь себе новый. Пожалей меня, посмотри на эту кипу! Денки быстро облизнул губы, покраснел и оттянул край форменной рубашки, прикрывая откровенный стояк. Изуку спешно отвёл взгляд. – Найди его, очень тебя прошу! Это точно мой омежка! Он так пах, никогда такого не было… Понимаешь, когда я постарался его на следующий день найти и пришёл в тот клуб, мне одна девушка сказала, что у этого омеги правило – он никогда не спит с кем-то больше одного раза, представляешь? Просто найди его хотя бы, ну а дальше я как-нибудь сам, пожалуйста-а-а-а, – что-что, а строить просительные мордашки Денки умел, даром, что родился альфой. Изуку рвано выдохнул и протянул листок и ручку.***
Громкая музыка неприятно била по ушам, Изуку старался не сильно кривиться каждый раз, как только в уши ввинчивались басы, и внимательно разглядывал толпу. Омег было мало, их всегда было меньше, да и альф было на самом деле не так уж и много. В мире рождались в основном беты, а среди альф и омег существовала истинность. Им с детства внушали, что нужно дождаться того самого, и Изуку свято верил в это, но никак не находил пару. От этого на душе вечно скреблось и рвалось наружу что-то смутное и отчаянное, но тут же замолкало и исчезало вновь. Шестым чувством Изуку ощутил кожей чей-то взгляд и повернул голову, замечая в углу барной стойки светловолосого омегу с проколотыми ушами и бровью. Пирсинг никогда не нравился Изуку, но отчего-то конкретно на этом парне «железки» смотрелись очень органично и горячо. Девственно чистую шею опоясывал омежий ошейник от клеймения. Без пары. Нос пощекотал приятный аромат, и пальцы непроизвольно сжались в кулаки. Запах был просто восхитительным. Глинтвейн. Мир перед глазами поплыл, а звуки навязчивых басов больше не казались такими оглушительными. Омега медленно подошёл, провёл по веснушчатой щеке ногтем и поманил за собой, покачивая бёдрами и направляясь прямиком к выходу из клуба. Изуку и сам не понял, как оказался в собственной квартире, почти не помнил дорогу, только горячие руки, уличные огни, слившееся в сплошное марево, поцелуи и своё удивление - язык омеги был проколот, жаркое дыхание и тихие стоны, перемежающиеся смешками. Изуку ничего не соображал от запаха, наполнившего голову, омега был таким отзывчивым, таким податливым и на вкус пьянил не хуже того самого глинтвейна. Любимый напиток ещё со времён академии, хотя варили его с друзьями из самого дешёвого вина и набора специй для приготовления. Напиток рождества, праздника и дома, горячий как домашний очаг. Впервые Изуку чувствовал, что самоконтроль катится к чертям, хотя сам себе когда-то обещал, что будет свою драгоценную омежку просто на руках носить, а сейчас хочется просто разорвать на нём ненужные и раздражающие тряпки и трахнуть так, чтобы ноги неделю не сходились, чтобы по бёдрам текла не смазка, а его сперма, чтобы на шее алела метка, а в животе росло потомство. Чистые инстинкты без капли рассудка. Омега и не сопротивлялся, ластился к рукам, отзывчиво реагируя на каждое мимолётное прикосновение, постанывал и кусал губы, глядя на Изуку абсолютно пьяными от возбуждения глазами. Воздуха катастрофически не хватало, но сил оторваться от сладковато-терпкой на вкус кожи не было, и Изуку продолжал вылизывать каждый её миллиметр, то и дело натыкаясь языком на раздражающий ошейник. В груди клокотала тихая досада на существование подобной вещицы, хотя совсем недавно Изуку сам говорил, что это прекрасное изобретение. Взгляд на вещи менялся просто с поразительной скоростью. Изуку не хотел обзаводиться семьёй в ближайшие пару лет, но сейчас он готов был сам заскочить под венец, не хотел детей ближайшие лет пять, а теперь готов был затрахать этого омегу до изнеможения лишь от мысли о детях. В голове кровь стучала набатом, заглушая все звуки, кроме влажного звука жадных поцелуев, которыми они щедро одаривали друг друга. Член Изуку болезненно пульсировал, упираясь в жёсткую ткань штанов, а омега как-то уже успел раздеться, и его запах усилился в разы, подавляя рассудок. Изуку негнущимися пальцами расстегнул свои штаны, ослабляя давление, и перевернул омегу на живот, приподнимая его бёдра и раздвигая подрагивающие ноги. Взгляд зелёных глаз остановился на припухшей и влажной пульсирующей дырке, из которой вытекала мутная смазка, и Изуку не смог сопротивляться, слизывая её и наслаждаясь громким стоном дрожащего омеги. Терпко и пряно, как диковинная восточная сладость. Абсолютно одуряющий коктейль. Кончик языка легко преодолел сопротивление колечка мышц, добираясь до самой кромки шелкового нутра – на большее длины языка не хватило. Омега сладко и жалобно скулил, молил о большем, шире раздвигая ноги и толкаясь навстречу так, что Изуку пришлось перехватить его бёдра, чтобы нос остался цел. Запах сводил с ума, заставляя жадно глотать воздух, чтобы окунаться в него снова и снова, Изуку и не сопротивлялся, утробно рычал и слизывал ароматную смазку, дразня анус омеги и собственную выдержку. Сладкий стон буквально ввинтился в мозг, рассыпая самообладание множеством мелких осколков, и Изуку услышал в этом стоне зов и мольбу, от которых член болезненно заныл, практически прижимаясь к лобковым волосам. Пальцы скользнули внутрь мягкого нутра слишком легко, без всякого сопротивления, стенки обхватили пальцы, пульсируя, и Изуку застонал в предвкушении. Омега абсолютно готов к сексу, открылся и откровенно жаждал этого. Растяжка не требовалась, и Изуку приставил головку члена к влажной дырке, плавно надавливая и неспешно вводя его внутрь. Максимально осторожно и бережно, но этот омега оказался не из неженок, он сам с тихим рычанием подался навстречу члену и насадился, выгибаясь и дрожа всем телом, а его стоны просто расплавляли рассудок, и кончить хотелось немедленно, до искр перед глазами и немеющих пальцев. Изуку не был девственником и умел сдерживаться, но именно сейчас вся его выдержка катилась к чертям лишь от запаха омеги. Хотелось быть как можно ближе, Изуку склонился, практически прижимаясь грудью к влажной напряжённой спине, и начал ритмично двигаться, наваливаясь сверху и прижимая своим весом, опёрся руками в кровать с двух сторон от светловолосой головы, не оставляя возможности сбежать, уткнулся носом в загривок омеги и провёл языком по солоноватой от пота коже, покрывая её поцелуями-укусами. Чёртов ошейник мешал, раздражал с каждой секундой всё сильнее, не позволяя пометить идеального партнёра, и Изуку глухо зарычал, начиная вбиваться быстро и резко, до кругов перед глазами и звонких шлепков кожи о кожу. Омега стонал и даже подвывал иногда от особенно удачных толчков, подмахивал и цеплялся за простыню, комкая её в побелевших от напряжения пальцах. Ему тоже до безумия хорошо, тогда к чему этот чёртов фарс с ошейником? Изуку попытался отодвинуть кончиком носа ремешок и застонал от досады, когда тот не поддался. Оставалось лишь заставить омегу самого снять надоедливую вещицу, затрахав до состояния невменяемости. Изуку догадывался, что по доброй воле и в здравом уме омега с ошейником не расстанется, ведь не зря он ведёт такой разгульный образ жизни, значит, придётся действовать по-другому. Бёдра двигались рвано, совершенно растеряв ритм в преддверии оргазма, в груди щемило и давило, кровь в голове стучала набатом, оглушая, ослепляя, не давая разглядеть хоть что-то дальше мечущейся в экстазе омеги под собой. Яйца поджались и теперь болезненно ныли от сдерживаемого оргазма, пальцы занемели, оставляя на белоснежных ягодицах красные следы, но этот момент всё равно по праву мог считаться самым сладким. Изуку буквально скрутило в спазмах оргазма, он дрожал, наслаждение выкручивало каждую мышцу его тела, и в груди поселилось чувство удовлетворения и приятной опустошённости. Омега тоже затих, и едва переведя дух, Изуку опустил руку, чтобы помочь ему кончить, и с удивлением наткнулся на влажный от спермы живот и член. Кончил без рук. На губах расцвела самодовольная усмешка – довести омегу до грани помешательства от удовольствия было не так уж и сложно. Всего пара заходов, и…***
Катсуки с трудом разлепил веки – в глаза будто насыпали песка – и едва подавил желание застонать в полный голос. Несмотря на весь богатый опыт, поясница болела просто нещадно, как будто по ней проехал асфальтоукладчик. Катсуки едва смог встать, почти упал ещё трижды, оделся вообще каким-то чудом и умудрился при этом не разбудить альфу. Сегодня Катсуки проснулся значительно позже обычного, поэтому ему следовало поспешить, чтобы не быть пойманным. А ещё нужно захватить что-нибудь с собой. Взгляд метнулся по полкам шкафа и остановился на монетке. Простой, ничем не примечательной монетке с практически затёртой гравировкой. Такую даже в магазине вряд ли примут. Катсуки усмехнулся, сунул трофей в карман и был таков. Уже дома часть воспоминаний о прошедшей ночи вернулась, стоило Катсуки тихо, чтобы не разбудить соседа в другой комнате, пойти в ванную. В зеркале отразился он сам, но что-то было явно не так, чего-то не хватало. От осознания по спине прокатился липкий пот. Повернуться и посмотреть самому не было возможности – спина не гнулась совершенно, а просто потрогать шею было... Страшно. Да, банально страшно разорвать последнюю ниточку надежды. Горло сдавило. – Эйдж! – голос был до отвращения жалким и задушенным. Спустя минуту в ванную ввалился сонный сосед по квартире и по совместительству однокурсник, который ко всему прочему считал Катсуки другом, но тот не сильно и сопротивлялся этому обстоятельству. – И тебе доброго утра, – медленно проговорил он, и буквально сразу растерял всю сонную леность. – Ничего себе! Кто это тебя так? Катсуки побледнел ещё сильнее. – Как "так"? Только не говори мне, что... – Да, парень, тебя пометили. Мина должна мне пятьсот Йен. Катсуки обязательно возмутился бы, но сейчас его голова была занята проблемами поважнее. Воспоминания врывались в сознание ураганом, сметая самообладание. Раньше никогда такого не случалось, всегда Катсуки оставался в твердой памяти, всегда вёл, всегда доминировал, оставляя альф у разбитого корыта, никогда не терял голову, никогда так... Не отдавался. Жадно, трепетно, с отчаянным желанием и предвкушением вязки. Никогда не хотел подчиняться. Никогда не скулил, никогда не ластился, вымаливая прикосновения, никогда не... Вёл себя как стереотипная омежка. От этого становилось мерзко и грязно. Но в душе всё равно теплилось что-то мягкое и удовлетворённое, омега внутри получила, что хотела. Метка. Метка полностью зажила за какую-то ночь, а, значит, Катсуки сам её принял, не просто вытерпел и выпросил под действием сиюминутного порыва. Он её захотел. Сам. Сам снял ошейник, сам подставил шею, сам скулил от восторга и крепче насаживался на узел, сам крутил задницей и тёк, как животное. Подобные мысли и воспоминания подстегнули возбуждение, и Катсуки окончательно потерялся, оглушенный новыми чувствами и ощущениями, будто нечто, запертое внутри него долгие годы, решило явить себя в своём неприглядном обличье. Это порождало только раздражение и ярость. Как этот ублюдок вообще посмел? А сам Катсуки? Почему он потерял голову, как те чёртовы альфы, которых "обокрасть" было не жалко? Слишком много вопросов роилось в сознании, ответов на которые не было, хотелось рвать волосы, выть и бить того альфу головой об асфальт до тех пор, пока злость не утихнет. Эйджиро давно ушёл, справедливо полагая, что находится в эпицентре взрыва, и Катсуки мог больше не сдерживаться. Он тихо застонал, усаживаясь на край ванны и запустил пальцы в жёсткие волосы. Да и плевать, что какой-то болван умудрился поставить метку. Никто не сможет запретить Катсуки продолжать веселиться. На губах расцвела ухмылка. Паре же должно быть больно от измены? Почему бы не заставить его сожалеть?***
В тот же вечер Катсуки пойти в клуб не смог – поясница до сих пор болела, и он не был уверен, что она выдержит ещё один заезд на ретивом жеребце. Весь день он провалялся дома, раздумывая над произошедшим, вспоминал всё больше, и от воспоминаний этих всё тело начинало гореть от возбуждения, как во второй день течки. Течка. Катсуки взглянул на календарь и выдохнул. Она должна была начаться где-то через две недели, значит, следует разобраться с этим дерьмом как можно быстрее, иначе этот никчемный альфа сможет его найти. Буквально по запаху, вьющемуся шлейфом вдоль тонкой ниточки связи. Катсуки не знал, как это происходило, но не раз видел, как год назад взмыленная старшекурсница Очако Урарака практически снесла дверь общежития, почувствовав течку своей омеги Ииды Теньи. Вот только в этот день она была на практике в другом городе, и одному богу известно, как она сумела добраться оттуда за какой-то час, минуя все пробки и давку. По воздуху прилетела, не иначе. Но Очако на вид была очень хрупкой девушкой, а на что способен подкаченный, как помнил Катсуки, альфа, он даже думать опасался. Дверь снесёт точно. Уже от этой перспективы хотелось засунуть свои принципы поглубже в задницу и уговорить "друзей" покараулить у двери.***
Изуку проснулся с лёгкой головной болью, тихо застонал и сел на кровати. Омеги рядом не было, и в душе заскреблось противное чувство тревоги и потери. Оно переплеталось с удовлетворением от проведенной ночи и смазывало общее впечатление. Перед глазами всё ещё стояла картина извивающегося омеги, с удовольствием насаживающейся на узел и острые зубы. Метка. Теперь они были связаны, и Изуку во время течки сможет его отыскать по запаху. Но имелось множество различных ухищрений, и нельзя было полагаться только на запах. Клуб наверняка был тем местом, где любил бывать омега, нужно было начать именно с него. На работе всё валилось из рук, начальник ругался и требовал отчёты, поэтому Изуку пришлось до самой ночи сидеть в отделе, заполняя бесчисленные справки. Следующий день прошёл как в тумане, и только появление Денки и его назойливое щебетание про идеального омегу чуть разбавляло шум в голове. Ещё и терпкий аромат глинтвейна постоянно витал где-то совсем рядом, дразнил и вновь ускользал. Изуку принюхался и понял, что запах идёт от Денки, смешиваясь с его собственным грозовым. – Ден, как пах тот омега? – в душу Изуку закралось неприятное подозрение. Денки мечтательно закатил глаза. – Помнишь, мы в общаге глинтвейн варили? Вот, именно так, – Денки замолчал и вздрогнул, чуть отодвигаясь. Откуда-то сверху послышалось глухое рычание, и Изуку не сразу понял, что это рычал он сам, а в груди клокотала жгучая ярость. В голове набатом билось только два слова «Он мой», и больше ничего. Денки опасливо покосился на Изуку, замечая и выступившие клыки, и покрасневшую радужку. Полным кретином он не был, и быстро смекнул, что в данном случае лучше отступить. Драться за этого омегу желания не было никакого, а Изуку, судя по всему, готов был порвать любого. – Эй-эй, всё хорошо. Я не претендую, – Денки поднял руки, демонстрируя раскрытые ладони в примирительном жесте и чуть отклоняя голову, чтобы показать горло. – Он твой. Такая животная демонстрация подчинения отчего-то враз охладила пыл, и Изуку смог думать рационально, прикрывая глаза и стараясь успокоиться и прийти в себя. – Прости, – больше ему нечего было сказать, но Денки кивнул и на это, тут же расслабляясь. Значит, его омега и омега-клептоман вполне могли оказаться одним человеком, но почему у Изуку ничего не пропало? Или он просто ещё не заметил? В любом случае, в клуб наведаться стоило как можно скорее. Громкая музыка, потные тела и дикий коктейль запахов дурманили голову, но вычленить из этой смеси яркий освежающий шлейф глинтвейна не составило труда. Омега, казалось, был так близко, только руку протяни, и Изуку растолкал танцующих, находя взглядом знакомые черты. Омега прижимал очередного альфу к барной стойке, потирался о него и демонстративно облизывался, привлекая внимание к припухшим губам. Изуку почти разозлился, но решил понаблюдать за развитие событий. Он заказал себе мохито, привалился к стойке и начал медленно потягивать холодный коктейль, поглядывая на парочку. Альфа поводил носом, наткнулся взглядом на Изуку и занервничал, оглядываясь в поисках путей отступления. Он явно подумал, что влез в ссору супругов, и теперь всерьёз опасался последствий. Потряс руками, показывая на телефон, срочно отбыл, оставляя омегу в одиночестве. Тот быстро смекнул, в чём дело, отыскал взглядом Изуку и ухмыльнулся, разворачиваясь и уходя вглубь танцпола, чтобы отыскать кого-нибудь другого. Несмотря на захлёстывающую с головой ярость, Изуку постарался быть максимально собранным. Он лишь позволил своим феромонам распространиться по залу, обозначая своё присутствие. Омега не учует их, но альфы будут знать, что посягают на чужое. После нескольких бесплодных попыток омега вернулся к Изуку, гневно сверкая янтарём глаз. – Какого чёрта тебе нужно? Я хочу и буду трахаться с тем, с кем захочу. Мне плевать на метку, понял? – омеге пришлось орать, чтобы хоть немного перекричать басы. Изуку показалась забавной эта ситуация, и он, недолго думая, поспешил убедить омегу в своей непричастности. – Поверь, меня не прельщает это заведение, но я здесь исключительно по работе. Можешь трахаться с кем хочешь, а тогда произошло досадное недоразумение, – Изуку покосился на шею омеги и мило улыбнулся. Глаза напротив заискрили ещё большим гневом. – То есть, хочешь сказать, что я не могу никого подцепить не из-за тебя? Изуку снова улыбнулся, но решил не говорить всей правды. Да, никто не посягнёт на омегу в присутствии его альфы. Это чистой воды самоубийство, и даже суд будет на стороне Изуку. – Всего лишь недоразумение, я ни на что не претендую, – и мир вокруг резко окрасился в оттенки красного. Омега звал его. Звал в самой глубине глаз, звал не голосом, а золотистыми искрами на поверхности радужки. Звал и манил к себе, несмотря на упрямство личности, желал и вожделел близости, борясь с толстой коркой упрямства. Борьба явственно проступала на красивом лице изломом бровей и поджатыми губами, внутри омеги, в самой душе, в груди стояла борьба, борьба между характером, желанием независимости и природой, которая выла и рычала, стараясь вырваться на свободу, и, судя по омедовевшей радужке, ей это удалось. Омега льнул к Изуку, буквально обвивался вокруг и жадно вдыхал воздух, урча на ухо так громко, что становились неслышными басы музыки вокруг. – Моё имя Катсуки, – и только от звуков этого голоса хотелось постыдно кончить прямо здесь и сейчас, даже не прикасаясь к себе. Всего пара секунд, и они трахнулись бы прямо здесь, расположившись на тяжелом высоком стуле возле барной стойки с мягкой обивкой, которая обязательно испачкалась бы ароматной смазкой, запах которой уже просочился через тонкую ткань узких штанов. Омега не выдержал первым, когда вокруг стали собираться заинтересованные и слишком трезвые зеваки, и буквально утащил Изуку из клуба, видимо, к себе домой, туда, где ему будет спокойно и уютно. Оказалось, жил Катсуки буквально в двух шагах от клуба и явно не один – из другой комнаты шёл посторонний запах, обладатель которого не заставил себя долго ждать. Парень с торчащими в разные стороны красными волосами заметно подавился словами, тут же подхватил ключи и пулей вылетел из дома со словами: «Хата ваша до утра». Изуку был ему безмерно благодарен за догадливость, и подхватил дрожащего Катсуки под бёдра, заставляя льнуть всем телом и сверкать в полутьме медовыми глазами. До кровати они добрались каким-то чудом, тут же принимаясь стягивать с себя ненужные и такие раздражающие сейчас вещи. Штаны Катсуки были слишком узкими, и тот злобно зарычал, всё же умудряясь стянуть их хотя бы до середины икр и вставая во вполне физиологичную для омег коленно-локтевую позу. Она была самой выигрышной от того, что позволяла проникнуть максимально глубоко и облегчала удерживание спермы партнера внутри. Но Изуку хотел по-другому, лицом к лицу, чтобы видеть каждую эмоцию на охваченном страстью лице. Он помог стянуть опротивевшие штаны и отправил их в непродолжительный полёт, тут же прижимаясь к омеге так плотно, что, казалось, между ними не осталось воздуха, покрывая его шею и грудь поцелуями, впиваясь в губы и захватывая язык, делясь горячим дыханием и опаляя им припухшие губы. Член Изуку давно болезненно ныл от недостаточного трения о нежную кожу внутренней стороны чужого бедра, но Изуку медлил. Он не знал, чего на самом деле ждал, но чувствовал, что это необходимо. И дождался. Омега стал более скупо и скованно отвечать на ласки, глаза его снова сменили цвет на янтарный, и стало совершенно кристально ясно, что Изуку хотел овладеть именно человеком, именно Катсуки, а не просто возбуждённым телом, что было бы больше похоже на изнасилование, чего ему не простили бы. Это возбуждало только сильнее, рождало совершенно естественные желания заботиться и дарить наслаждение. И Изуку дарил его, щедро осыпал поцелуями шею и грудь, водил руками по всему телу, касаясь кожи так, будто она была величайшим сокровищем мира, что может рассыпаться от любого неосторожного прикосновения. Дыхание и самообладание давно полетели к чертям, сердце колотилось загнанной птицей, но остановиться Изуку просто не мог, именно сейчас – тот самый момент, когда следует показать всю нежность и трепет, который рождается в груди, показать свои намерения, показать нежность и привязанность, перечёркивая свои собственные, сказанные в клубе, слова. Нет, не случайность, не недоразумение, может, провиденье, но точно не то, о чём следует жалеть. И Катсуки понимал, глядел на него сначала затравленным и злым взглядом, но затем будто расслабился, принимая ласку, сменил гнев на милость и даже сам подался навстречу рукам и горячим чуть влажным губам. Его дыхание сбилось от очередного поцелуя, всё тело трепетало от прикосновений, рождающих в груди самые разнообразные чувства, где не было места отвращению или неприятию. Наоборот – хотелось большего, хотелось, чтобы член скользнул внутрь, наполнил и запер, и Катсуки нетерпеливо вильнул бёдрами, призывая к действию. – Если ты… продолжишь… копаться… Я найду… кого-нибудь… порезвее. Это стало последней каплей, и Изуку зарычал, показывая клыки и прижимая Катсуки к кровати всем своим весом, а после направил член рукой и надавил головкой на сочащееся отверстие, медленно проталкиваясь внутрь наполовину, и резко одним слитным движением войдя до упора. Катсуки под ним буквально выгнуло на кровати дугой, он протяжно застонал и обхватил ногами поясницу Изуку, ища опору и вставая на лопатки. Пальцами он судорожно стиснул волнистые волосы и зарычал в ответ, но тихо, более мягко… Успокаивающе. Он дразнил, но в действительности не желал уходить. Отчего-то Катсуки было хорошо здесь и сейчас, он потуже обхватил гладкими стенками твёрдый член и чуть напряг бёдра, самую малость снимаясь, и тут же насаживаясь обратно. Чересчур провокационно, слишком горячо и развязно, и Изуку немного отстранился, принимая более удобную позу, и принялся резко и рвано вбиваться в податливое тело, по его лицу и шее катились капельки пота, пряди влажных волос застилали глаза, он периодически смахивал их с глаз, чтобы только видеть, как Катсуки под ним извивается, мечется и судорожно сжимает пальцами подушку, как его грудь ходит ходуном от сбитого дыхания, как по его лбу катятся капли пота, как он хватает ртом воздух, как его глаза мутнеют и подёргиваются пеленой возбуждения, как завораживающе блестит его пирсинг, как провокационно торчат розовые соски. Чтобы только слышать, как с искусанных губ срываются стоны, всхлипы и тихий скулёж, как бёдра со шлепками соприкасаются, как ткань наволочки тихо трещит под натиском тонких пальцев, как упругая задница с влажными хлюпающими звуками буквально засасывает член. Чтобы только чувствовать, как гладкие стенки стискивают его, как всё тело звенит от напряжения, как в воздухе разливается их запах, как в груди растёт и крепнет что-то совершенно невозможное, непривычное, сладкое и невесомое, заставляющее гладить дрожащие бёдра Катсуки, покрывать его грудь поцелуями, любоваться каждой чертой искаженного страстью и наслаждением лица, слушать каждый стон и терять голову от всего этого. Ноги и руки подрагивали, но Изуку продолжал упрямо вколачиваться в тугую задницу, испытывая ни с чем не сравнимое удовольствие, от которого мутился рассудок, перед глазами плясали звёзды и круги, а с губ срывались приглушенные стоны. Оргазм был слишком неожиданным, ярким и сильным, Изуку затрясся, резко выпуская весь воздух из лёгких и слишком резко и совершенно бесконтрольно подаваясь бёдрами вперёд, засаживая до упора и рвано дыша сквозь зубы от тянущего чувства формирующегося узла. Катсуки распахнул глаза и выгнулся, судорожно хватаясь за его плечи, царапая их и выстанывая что-то бессвязное, а затем и вовсе взвыл, забился в оргазме, стискивая член внутри с такой силой, что Изуку просто оглушило, он замер, утопая в ощущениях, и пришёл в себя только от лёгкой боли, когда Катсуки начал исступлённо полосовать ногтями его спину. Лежать с узлом в такой позе было совершенно неудобно, но другого выбора у них не оставалось, в конце концов скоро вязка спадёт, и тогда настанет время для нового заезда.***
Катсуки сам не понял, почему позволил омеге внутри взять верх. И совершенно не представлял, как смог снова захватить контроль над собственным телом, чтобы вырваться и надрать зад самодовольному альфе, имя которого до сих пор оставалось тайной, но передумал, и причину этого он не знал сам. Вернее сказать, знал, но боялся себе в этом признаться. Ему нравилось, он мог быть собой, Катсуки был уверен, что захоти он вести – и альфа тут же сдастся, улыбнётся и сделает всё, о чём бы тот ни попросил. И этим обязательно нужно будет воспользоваться в следующий раз. Во всём теле ощущалась приятная ломота, Катсуки потянулся, открывая глаза, и осознание пришло слишком резко, как удар пыльным мешком по голове. Они были в его квартире, и теперь альфа с изумлением и растерянностью разглядывал полку с трофеями. Вертел в руках каждую безделушку, хмыкал и ставил на место. Альфа быстро заметил его пробуждение и улыбнулся немного напряженно. – Ну, доброе утро, омега-клептоман, – в его голосе отчего-то сквозила нежность. Катсуки взвился и захотел немедленно кинуть в наглого ублюдка чем-нибудь увесистым. – Меня зовут Мидория Изуку, я работаю в полиции и занимаюсь именно твоим делом. Ты же понимаешь, что это противозаконно? Катсуки поджал губы и отвернулся, признавая свою неправоту. Кто же знал, что эти дурни пойдут в полицию из-за такой ерунды?! – У меня весь стол завален отказными делами, и я вынужден буду всё это изъять, ты не против? А ты проедешь со мной, ладно? – да, Катсуки мог отказаться, но решил разобраться со всем этим здесь и сейчас, на берегу, понимая, что по собственной глупости вляпался в эту историю. Поездка до участка была не самой приятной, Изуку был напряжен, его спина была неестественно прямой, но губы до сих пор кривились в улыбке. Катсуки не сразу почувствовал, как на его руку легла чужая ладонь, горячая и совершенно сухая. – Не бойся, всё будет хорошо, я уверен в этом, – слова были тихими, голос шелестящим, но почему-то Катсуки ощущал в них силу и уверенность, то, чего сейчас ему отчаянно не хватало. Ему было немного страшно. Что, если его посадят или выпишут огромный штраф? Какое его ждёт наказание? Не отразится ли это на его будущем? В участке пришлось сидеть довольно долго. Изуку обзванивал каждого потерпевшего альфу и просил подъехать в участок. Катсуки глядел на первого из прибывших с вызовом и презрительно хмыкал, глядя, как Изуку вернул украденный галстук. – Я вижу, вы нашли его… Вот только, – альфа поводил носом и нахмурился, швыряя галстук на стол, – какого чёрта этот прохвост уже меченный? И Изуку понял, что не только Денки хотел написать заявление лишь для того, чтобы найти неуловимую омегу и снова затащить её в постель. Так было с каждым альфой, пришедшим за своей безделушкой. И все как один забрали свои заявления.***
Катсуки вышел из участка только после полудня, а Изуку остался на работе, радуясь тому, что ему наконец дадут какое-нибудь стоящее дело. В глаза светило солнце, вот только погода стояла совершенно не летняя, и руки быстро озябли на холоде. В кармане куртки Катсуки нащупал что-то смутно знакомое, вытащил на свет и улыбнулся, поглаживая ребро монетки с почти затёртой гравировкой. Трофей, который он совершенно забыл положить на полку. На губах расцвела самодовольная усмешка. Изуку наверняка считал себя особенным от того, что у него ничего не пропало, и только Катсуки знает, что это не так. Последний оставшийся трофей приятно грел ладонь. Только Катсуки совершенно не задумывался о том, что и у Изуку остался от него трофей. Трофей, который он любил носить с собой и перебирать в пальцах, размышляя о чём-нибудь важном. Трофей, который ассоциировался с их первым разом, с первой встречей и меткой. Трофей, который напоминал о каждом стоне, каждом вздохе, каждом движении, каждом взгляде. Об их связи. О тёплом и мягком чувстве в груди. О том, что дома его ждут. Тонкий кожаный ошейник с небольшими шипами, так похожий на Катсуки.